Сережа рванулся было уходить, но его полевая сумка зацепилась за скамейку, а потом Вера схватила его за рукав.
Ее нет дома И она поздно придет, испуганно сказала она, насильно усаживая его на скамью. Подождите здесь.
Он с недоумением оглянулся и, наверно, только сейчас увидел и огород, и цветничок, и Наташу, смотревшую на него во все глаза. Девочка подошла и сказала, твердо выговаривая:
А я тетю Катеньку знаю.
Ага, рассеянно отозвался Сергей, едва ли ее слыша.
Но, помолчав, он уставился на девочку со странной пристальностью. Наташка тотчас же взгромоздилась к нему на колени и бесцеремонно потерла пальчиком красную эмаль ордена.
А у тети Катенькиного дяди военного
Наташка! крикнула Вера с отчаяньем.
нету ордена, договорила Наташка, но с колен Сергея все-таки соскользнула.
Ступай домой! Сейчас же! задыхаясь, сказала Вера.
Оба не заметили, как исчезла девочка. Вера видела, как побледнел Сережа и бледнел все больше и больше: у него стали пепельными виски и даже ноздри.
Катенька Сережа несколько раз порывисто, словно из кислородной подушки, глотнул воздуха, она не ждет меня? Вера Николаевна, вы, как мать, скажите Я ведь сразу все понял по вашей растерянности, а только дурака валял, старался замять, обмануться. Вера Николаевна!
Вас считали погибшим, робко сказала Вера.
Был в окружении, тяжело раненный. Но я писал два месяца назад
Писали? пролепетала Вера.
Значит, правда, медленно сказал он, пристально глядя на нее, она замужем?
Вера тяжело опустила голову.
Он отцепил свою полевую сумку, громко щелкнул застежкой, руки у него тряслись.
Я уеду Я сейчас уеду, пробормотал он сквозь зубы, мучительно краснея и вдруг становясь похожим на прежнего молоденького Сережу-плановика, который играл в теннис и писал стихи.
Вера взяла его за руки.
Никуда вы не поедете. Пойдемте ко мне!
Он попытался выдернуть руки, но тотчас же ослабел, усмехнулся, опустил голову.
Мне стыдно Мне должно быть больно, а мне стыдно, очень стыдно, Вера Николаевна. Я почти не знаю вас, а вы Но мне очень, очень Вера Николаевна, спасибо, но, может, мне лучше уехать все-таки сейчас, а?
Уедете завтра, спокойно возразила Вера и повела его за собой.
Они прошли по темному двору, где оба знали каждый камушек. Сереже, наверное, трудно и страшно было проходить мимо плотно закрытой двери своей квартиры, тут его даже шатнуло, он больно толкнул Веру плечом и совсем этого не заметил.
Вера ввела его в свою комнату, опустила шторы, зажгла свет и, почти не думая о том, что это она делает, сняла ключ со стены, отперла комнату Лени и принялась стирать пыль со стола, со стульев, с этажерки, торопясь так, словно все это было раскаленным и обжигало пальцы.
Ничего не подозревая и громко стуча сапогами, Сережа прошел в комнату Лени, снял с себя полевую сумку и повесил на кровать.
Располагайтесь, тихонько сказала Вера и взяла одеяло с постели, чтобы стряхнуть трехлетнюю пыль.
В коридоре она постучала к бабушке. Галя уже спала. Бабушка, выслушав краткую историю Сережи, сказала с уверенностью:
Теперь ему водочка нужна. Ты его не утешай, не останавливай. Заплачет пусть плачет, ругаться зачнет пусть поругается. Ему теперь с самим собой счет свести надо
Бабушка пошуршала чем-то в темноте и сунула в руки Вере теплую бутылку.
Сережа пил молча, почти не закусывая, и был все еще бледен. Вера пригубливала свою рюмку, нерешительно улыбалась и вспоминала его, Сережу, и Катеньку какими они были до войны.
Сережа был юный увалень, толстогубый, смешливый, конфузливый. Во дворе почему-то относились к нему со снисходительным добродушием и справедливо считали, что главная у них в семье Катенька.
И вот теперь он сидел перед Верой худой, скуластый, суровый, с таким же, как у Петра, пронзительным взглядом человека войны, с жестким, обветренным ртом, в котором уже не было ничего юношеского. На лбу у него пролегли глубокие морщины, они рассекали лоб не вдоль, как обычно, а поперек. И все-таки в цветничке, пока он не знал про беду с Катенькой, он еще был похож на прежнего Сережу.
Вера неприязненно вспоминала и Катеньку в ее ярких халатиках, девически тоненькую, с каштановыми, очень густыми волосами и смуглым, скуластым лицом. Глаза у нее были красивые, темные, смешливые. Катенька любовно следила за собой и знала, что ей решительно нельзя смеяться «во весь рот»: глаза тонули в скулах, и лицо становилось совершенно круглым. А если все-таки не могла удержаться и смеялась, то непременно закидывала голову или кокетливо прикрывалась рукавом.
В сущности, Катенька была доброй женщиной, способной на сочувствие людскому горю, но доброта эта была какая-то неровная, безалаберная, и люди инстинктивно угадывали, что главное в ней любовь к себе. «В свое чрево живет, гладкая», говорили о ней женщины во дворе.
Сережа долго сидел над рюмкой, тяжело опустив голову, и Вера уже подумала, что он задремал. Но вдруг он поднял глаза, странно посветлевшие, неподвижные, и сипло повторил:
Я ведь не пьяный, Вера Николаевна. Извините.
Вы бы закусили, Сережа
Он, должно быть, не понял, что сказано, и продолжал смотреть на нее со странной сосредоточенностью.
Там у нас в землянке всякие разговоры случались. Мужские, понимаете, разговоры Но! Он поднял длинный палец и угрожающе нахмурился; мускулы лица уже не подчинялись ему, и он только жалко скривился. У каждого слышите? у каждого из нас была вот такая карточка
Он не сразу нашарил пуговицу на боковом кармане, выхватил оттуда маленькую карточку и с силой шлепнул ею о стол. С карточки улыбалась Катенька.
Вот такая карточка. И никто слышите? никто не смел смеяться. Святыня!
Сережа уронил голову и заскрипел зубами.
Я бы я шепотом сказал он, я бы ударил лучшего моего товарища да! он вскинул искаженное лицо, если б он посмел именем моей Катерины, т о й
Вера боялась пошевелиться. Может быть, Сережу следовало оставить одного, но как это сделать?
Позовите мне эту Катерину Ивановну. А э т о т кто? Кто? Почему вы молчите? неожиданно крикнул он.
Не нужно, Сережа. Хотите, я воды принесу?
Хочу воды, тихо согласился Сережа. Но когда Вера поднялась, снова закричал: А вы, Вера Николаевна? Смотрите, разыщу Петра
Он у меня только что был. Я воды принесу.
Извините.
Сережа грузно опустил голову, и больше Вера не дождалась от него ни слова.
Она принесла и поставила на стол кружку холодной воды. Бесшумно убрав посуду, приготовила постель и ушла, оставив дверь открытой.
Она слышала, как Сережа что-то бормотал, вскрикивал, ходил по комнате, шелестя бумагой.
Потом все затихло.
Вера со страхом подумала, что утром Сережа может встретиться с Катенькой: старательная комендантша рано появлялась во дворе.
Еще не совсем рассвело, когда Сережа, слегка опухший, но аккуратно подтянутый и очень серьезный, вышел из комнаты.
Он сказал, что отправляется на вокзал.
Это у нас поощряется досрочно возвращаться из отпуска. Он смущенно потеребил ремень портупеи и прибавил: Я там насорил, Вера Николаевна. Куда бумагу выбросить?
Пустяки, уберу.
Он быстро, пристально глянул на нее.
Нет, позвольте, я сам.
Вера открыла дверцу кафельной голландки.
Сережа бросил бумажки, выпрямился, поцеловал ей руку, постоял, нахлобучил фуражку и шагнул к двери, но вернулся и все так же молча еще раз сжал и поцеловал ей руку.
Пишите, Сережа.
Н-не знаю
Ну, не пишите. В самом деле, не пишите, это я так сказала, по привычке.
Она вышла за ним в коридор и слышала, как он тяжело и отчетливо прошагал по двору. Значит, никого не встретил.
Прибирая постель в комнате сына, Вера заметила под подушкой клочки порванной бумаги. Их тоже следовало бросить в печку. Но Вера вдруг принялась подбирать бумажки, одну к другой, словно частицы мозаики.
Это были стихи, написанные Сережей на войне, о т о й Катерине
И вот наконец перед ней лежало все стихотворение на перемятой, со следами пепла, исступленно искромсанной бумаге.