Но когда уже собрал все и должен был отправлять в Первомайск, потому что посылать в Одессу или Киев смелости не хватило, произошло такое, чего он и не предполагал. В начале августа состоялся пленум райкома комсомола, на котором Андрея кооптировали в члены райкома и избрали членом бюро. Все произошло так быстро и неожиданно, что он и оглянуться не успел И с этого времени так уж и пошло на всю жизнь быстро и неожиданно с учебы на войну, из Москвы в Пекин, из Пекина в Токио, из Токио в Нью-Йорк.
Так-то так, сказал он тогда секретарю райкома, худощавому и болезненному Ивану Пластуну, хорошо, что вы, как говорится, без меня меня женили. Но ведь я подаю документы
Высокий, стройный Иван, человек безапелляционных решений, похожий внешне на комиссара времен военного коммунизма, минуту недоуменно смотрел на него сверху вниз, как на некое заморское диво.
Какие еще там документы?
Обыкновенные. В техникум. Хочу учиться
Будешь учиться! процедил на это Пластун. Тогда, конечно, когда мы пошлем. А пока пойдешь работать завотделом, точнее председателем райбюро комдетдвижения. Понял?
Понять-то я понял, но ведь
Никаких «но»! Ты в комсомол вступал сознательно? Сознательно! О том, что жизнь комсомольца принадлежит комсомолу и партии, знаешь? Знаешь! Где комсомол прикажет, там и работай Все! Завтра на работу, принимай дела у Гарматюка и точка. Учили тебя и так уже немало. Отрабатывай.
Сначала это его просто ошеломило. В его жизни это было первое такого рода потрясение. Удар был крепкий, однако с ног не сбил. Ему, закаленному на черствых сиротских хлебах, даже и в голову не приходило такое не подчиниться или спорить. Приглушил свое огорчение, походил дня три, будто прибитый, да вскоре и отошел. Спрятал документы на самое дно старенького маминого сундука и, глубоко вздохнув, успокоил себя:
Что ж. Может, оно и к лучшему! По крайней мере маму не брошу на произвол судьбы. К тому же, что ни говори, все-таки зарплата. Опять же маме облегчение
Да, это был первый в его жизни случай, когда его намерения столкнулись с волей и намерениями его организации и он, единица, впервые по-настоящему сознательно подчинился коллективной воле. С того времени вплоть до этой вот декабрьской ночи его жизнь никогда уже, если брать в самом главном, не принадлежала ему. Она принадлежала комсомолу и партии. С того дня и поныне он ни разу сам, как ему хотелось, не решал своей судьбы. Решала, порой сверяясь с его желаниями, а порой и не сверяясь, партия. И в течение всей жизни он был, есть и в дальнейшем останется солдатом партии, независимо от того, где и на каких высоких постах был и будет. Дисциплина, партийная дисциплина стала нормой его поведения, самой жизнью. А каждый человек, в поведении которого пересиливали эгоизм, расхлябанность и анархистские замашки, казался ему ограниченным, неполноценным и даже отталкивающим. И никогда, ни разу за всю жизнь, отданную в распоряжение партии, он не пожалел об этом
В райкоме комсомола Андрей проработал до следующей весны, а после того, как умер в Марьяновке старый партизан Райко, Андрей по воле райкома стал самым младшим в районе председателем сельсовета. Осень и зима того года были трудными, особенно если учесть сложные перипетии хлебозаготовок, полными новых, неслыханных и кардинальных перемен. Страна выходила на путь социалистической индустриализации, которая должна была решить вопрос «кто кого», решить, по сути, судьбу Советского государства. Для этого государству был крайне необходим хлеб. Много драгоценного, на вес золота, животворного хлеба. Бедняк обеспечить страну этим хлебом не мог. Поэтому нужно было, поведя за собой середняка, вырвать этот хлеб с мясом, а то и с кровью из цепких, ненасытных рук так называемых «культурных хозяев» У тех самых «культурных хозяев», которые уже чувствовали, понимали, к чему все идет, что означает для них слово «коллективизация», следом за которым встанут другие неумолимо грозные, пропахшие огнем, железом и кровью: «Уничтожить кулака как класс».
С зимы двадцать девятого в селе ощутимо повеяло бодрым ветром новой жизни, ветром великих перемен, который стремительно переходил в штормовой, в бурю.
Начинались такие разительные перемены, приближались такие переломные, такие захватывающие события, что даже и техникумы и институты не шли с этим ни в какие сравнения и казались теперь Андрею не чем иным, как тихими заводями. Так он тогда думал и ощущал, захваченный духом нового, неизведанного, духом революции, которая до самого дна, до глубочайших глубин перепашет, перевернет, перекроит всю сельскую жизнь, до конца раз и навсегда сметет все старое, отжившее, тысячелетнее. О том, чтобы рваться теперь, накануне великого перелома, из родных краев куда-нибудь на учебу, он уже и думать не хотел. Ведь самое главное теперь должно происходить именно здесь. Теперь даже хрупкие девчата, заканчивая семилетку, мечтали не о техникумах, а о машинах тракторах и тракторных курсах.
И вот именно в то время, когда на село мобилизовали десятитысячников с заводов, фабрик и шахт, а из села посылали молодежь на шахты Донбасса, новостройки Кузнецка, Харькова, Запорожья, его, Андрея, в начале мая срочно вызвал к себе первый секретарь райкома партии.
Ну, так как, Андрей, французский еще не забыл?
Не до него теперь, Петр Порфирьевич.
Нет, почему же! Не скажи. Ощущаем потребность иметь свои кадры и на этом фронте.
Неужели? Но ведь в ближайшее время не ожидается посещение Терногородки французским министром?
Пока что, конечно, нет, но Одним словом, по решению ЦК партии и правительства республики в прошлом году в Старгороде открыт двухгодичный Институт социального воспитания. Ну, что-то наподобие учительского.
Для института необходимо иметь среднее образование.
Ну вот для этого в институте открывается подготовительный факультет, можно сказать рабфак, с годичным сроком обучения. В округе объявлена мобилизация комсомольцев. Хорошо политически подкованных, выдержанных и грамотных. Пролетарскому государству позарез нужны красные специалисты, свои пролетарские кадры. Нам занаряжена одна путевка
Да не поеду я сейчас никуда, Петр Порфирьевич! Не до того сейчас! Тут такое начинается!
Подожди, не горячись. Там, в науке, тоже классовые битвы идут. И нам обязательно необходимо побеждать и там. Без своих специалистов у нас, брат, ничего не выйдет. Сам знаешь, кадры решают все. Так что собирайся не мешкая и поезжай. Лучше тебя у меня сейчас под рукой никого нет.
То есть как? Когда?..
А вот сразу же и поедешь, сегодня. Дорога недалекая. Занятия на подготовительном факультете уже начались. Иди собирайся. Когда будешь приезжать домой, заходи, докладывай, как там. Хотя я и так знаю своих не осрамишь. Путевка у Пластуна. Будь здоров!..
«Додому, додому, до отчого дому»
Снегопад прекратился ночью где-то еще около Брянска. Андрей стоял в коридорчике у окна, вспоминая, узнавая знакомые некогда места и приметы. Занимался над землей тусклый, серенький день. За окном вагона проплывали бесснежные, бесцветные декабрьские поля, голые леса и перелески. А ярко-зеленые пирамиды одиноких елей, четко выделяясь на рыжевато-сером фоне, рождали в душе тоскливую, как и эти бесснежные зимние поля и серенькое утро, терпкую печаль. «А куда, к кому и зачем я сейчас еду вот так, почти украдкой? вдруг неожиданно подумалось Лысогору. Кто и что меня там ждет? Что я буду искать и что найду там?» И ему вдруг остро захотелось сойти на первой же остановке, дождаться встречного поезда и возвратиться в Москву. Какое-то время, закрыв глаза, внутренне сопротивлялся этому желанию, мысленно выстраивая цепь логических доводов «за» и «против», и наконец подавил его. Подавил не логическими доводами все же, а каким-то необъяснимым ощущением того, что ехать ему нужно. Просто нужно и все! Неизвестно зачем и для чего, но внутренне уверен нужно. Не поехать сейчас он просто не может. Просто не имеет права не ехать хотя бы потому, что другого такого случая уже никогда не будет. Только теперь, в этот непривычный для него жизненный момент, когда впервые за много лет у него появилось немного свободного времени и он сможет использовать его по собственному усмотрению и по собственному желанию