Первым вернулся Павел Гынжу.
В один из вечеров Ангелина, принарядившись, взяла графин вина и вместе с Лимпиадой и Илиешем пошла к нему разузнать о Романе. У ворот их встретила жена Павла Настя. У нее по спине разметались косы, глаза счастливо светились она казалась пьяной. Приглашая гостей в дом, Настя тараторила:
Пришла моя радость, смилостивился господь, послал счастье!
Павел сидел во главе стола, в рубашке с расстегнутым воротником. На все вопросы отвечал одно:
Идут, идут, все идут.
Ангелина пожала его узловатую руку и, скрывая волнение, спросила:
Где Роман? Где ты его оставил?
Павел уверил:
Идет. Не сегодня завтра будет дома.
Как тяжело приходится Одна, одна. Будто кукушка маюсь. Надоело, сколько же еще мучиться?
Тут вступила Лимпиада:
Ты ровно ребенок. Не на свадьбу же он поехал!
А почему вы не приехали вместе, Павел? спросила Ангелина.
Павел взял со стола намокший в вине окурок, попросил у Насти огня и, глядя в стакан, вяло ответил:
Мы не вместе были. Но идут все. Такое соглашение, всех распускают по домам. На днях заявится. Да вы садитесь, дай-ка стаканы, Настя.
Лимпиада уронила на стол тяжелую слезу. Испуганно оглянулась: не увидел ли кто? Вытерла нос платочком и с сияющим, как всегда, лицом подняла стакан:
Чтобы на долю детей не пришлось того, чего натерпелись мы.
Счастья и мира!
После выпивки у всех развязались языки. Судили-рядили и о том, что произошло, и о том, чего можно ожидать. Павел уже прослышал кое-что о новых порядках и охотно рассказывал:
Землю советские обрабатывают сообща, машинами. А осенью урожай делят, сколько кто заработал.
Истрати Малай, тяжело вздохнув, перебил его:
Мне все нравится. Только вот это не по сердцу. Мне дай земли вволю, сколько душе хочется. И никаких машин не надо. Через пять лет меня бы никто не узнал. А работать сообща меня на эту удочку не поймаешь! Постепенно он распалялся, покрасневшие от вина глаза дико горели, могучая грудь дышала часто и тяжело. Земля и свобода вот что всем нам надо, Павел!
Такой порядок, закон, а один против закона не пойдешь, рассудительно заметил Павел.
Закон? вскипел Истрати, стукнул по столу кулаком, стаканы подпрыгнули. У меня свой закон! Даже сам бог не сможет изменить его!
Назревал скандал. Все сразу заскучали. Илиеш в страхе полез на печку. Павел, как всегда спокойно и неторопливо, встал из-за стола, подошел к Истрати, положил руку ему на плечо:
Поживем увидим. А до той поры не надо бить стаканы. Я долго ждал этого дня, и ты не порть мне его. Настя, где кепка бади Истрати? Подай ему да проводи, чтобы собаки не напали.
Истрати благословил стол и дом Павла крепким словом и вышел, сильно хлопнув дверью. Все легко вздохнули, навели порядок на столе и стали дальше веселиться, будто ничего и не произошло.
Илиеш, лежа на печке, живо представил себе сцену, которая должна была произойти в доме Истрати. Ясно, теперь тот всю злобу изольет на жену и детишек. Илиешу стало жалко Ольгуцу. Он словно видел ее маленькую, слабенькую, спрятавшуюся за печной трубой в надежде спастись от гнева отца.
Прошло несколько дней. Почти все мобилизованные вернулись домой. Только Роман все не появлялся. Расстроенная Ангелина ходила из дома в дом, стараясь хоть что-нибудь узнать о муже. Никто толком не мог что-либо сказать, никто не видел его и не слышал о нем. Вернувшись домой, она часами просиживала на пороге, вглядываясь сквозь акации на дорогу, ведущую к станции. В такие минуты Илиеш боялся приближаться к ней: ее раздражал любой его жест, любое слово. Он словно бы становился чужим ей. Иногда даже ловил ее ненавидящий взгляд.
В селе между тем происходили необыкновенные события, о которых прежде Илиеш и понятия не имел. Открылся клуб, стали показывать кинокартины, устраивать митинги и собрания. На одном из собраний Павла Гынжу избрали председателем сельского Совета, а Лимпиаду его заместителем. Собрание проходило в школе, туда пришло все село. Илиеш с Ольгуцей спрятались за печкой. Оксинте Кручек выдвинул кандидатуру Георгия Ботнару. Едва он произнес это имя, как в зале яростно закричали:
Не нужен он нам! Не годится!
Другие пытались перекричать:
Годится! Пусть будет!
Лицо Ботнару стало серым, землистым. Он поднялся с места, вежливо приложив руки к груди, поблагодарил за честь и выразил сожаление, что не может стать председателем сельского Совета, так как он уже назначен директором школы.
К чертям такого председателя!
Пусть будет им Павел! выкрикнул кто-то.
Одна из женщин предложила кандидатуру тетки Лимпиады.
Павла!
Лимпиаду!
Давай и мы будем кричать за тетку Лимпиаду, шепнул Илиеш Ольгуце.
И их тонкие голоса вплелись в нестройный гул многоголосого зала.
Тетка Лимпиада годится! Пусть будет она!
Все повернулись в их сторону. В мгновение ока кто-то, схватив Илиеша за шиворот, вытащил из-за печки и вытолкнул вон. Жестоко обиженный, он уселся на завалинке у окна, теперь уже отсюда наблюдая за ходом событий. Тетку Лимпиаду все-таки выбрали заместителем председателя, и Илиеш побежал домой поделиться радостью с матерью.
Ангелина белила полотно в корыте возле погреба, рядом с ней на траве с вязанием в руках сидела Евлампия и наставительно что-то говорила. Илиеш уловил последнюю фразу:
Он связал тебя по рукам и ногам, вот и жди его теперь.
Да где же он запропастился? Что с ним случилось? Мать утерла слезы.
Где же ему быть? Конечно, нашел себе другую. Наверняка не выплакивает свои глаза, как ты.
Раз так, и я себе найду! Могу хоть сотню найти! Ждать его понапрасну пусть не надеется.
А ты чего вылупил глаза? Где был? Шлендаешь без толку целый день, а лошадь не кормлена! гневно обрушилась она на Илиеша.
Я ходил на собрание
Я покажу тебе собрание! Второй раз не захочешь! А ну, отведи лошадь в поле.
«Лошадь, лошадь», недовольно пробормотал Илиеш. Народ собирается получить землю, делить имение, а у тебя только лошадь на уме.
Евлампия сразу отложила кружево.
Делить имение? Не врешь?
Илиеш испытывал к ней неприязнь, ему казалось, что Евлампия крадет у матери любовь, предназначенную ему. Он грубо ответил:
Пойди сама посмотри, если не веришь!
Как ты разговариваешь со старшими?! накинулась на него мать, схватив хворостину.
Илиеш уже знал, чем это пахнет, и в два прыжка очутился на улице. Потом, когда мать немного поостыла, он пробрался на конюшню, вывел Вьюна, вскочил на него и поскакал в поле, где односельчане должны были начать раздел земли.
Ничего, проголодаешься придешь домой, пригрозила ему вслед мать.
В ответ на это он только ударил пятками коня. Угрозы матери его не трогали, он мог целый день носиться
Не прошло и месяца со дня прихода советских, а Валурены стали совсем другими. Валуряне, прежде медлительные и неразговорчивые, словно наэлектризовались. У всех теперь не хватало времени, все куда-то торопились, что-то планировали. Днем спешили вспахать недавно полученную землю, а вечерами шли в сельсовет. Было ли там дело, не было все равно шли. Все ожидали новостей.
У людей появилось множество новых интересов. Мало-помалу улетучивалась прежняя апатия и равнодушие. Валурян обуревала жажда действия, ведь теперь далеко не все равно стараться изо всех сил в поле или дремать себе в холодке.
Илиеш вмешивался во все, ничего не упускал из виду. Часто думал об отце, хотел, чтобы тот скорей вернулся. Уж он-то объяснил бы многое, что еще непонятно в новой жизни. Но Роман все не ехал. Вместо него появился Чулика, человек с бегающими глазками хорька и блеклым лицом, которого, видно, никогда не касались солнечные лучи. Илиеш видел его несколько лет назад, когда ремонтировали церковь. Он был маляр, дальний родственник Евлампии. Тогда Чулика малевал на стенах церкви новых святых, сверкающих, как сапоги сельского жандарма. Он прикладывал к стене картон с прорезями (это называлось трафаретом), несколько раз проводил кистью и святой готов. Деревенские ребята глазели на Чулику, как на чудо. Ясно, что Евлампия гордилась таким родственником и не упускала случая упомянуть о нем.