Идут, еще не веря ушам, сказал Ион, ей-богу, идут!
Они растерялись, не зная, с чего начать, как встречать людей этой неведомой страны, о которой прежде говорили тайно, шепотом. А во тьме ущелья грохотали шаги множества ног. Ближе, ближе На лицах ребят улыбки то сменялись тревожной серьезностью, то вновь вспыхивали радостно, то опять сменялись растерянностью. Так бывает, когда быстро бежишь мимо деревьев в солнечный день на лице то свет, то тень, то свет, то тень
Рива не находила себе места. Она взволнованно теребила собранный букет.
Боря, что делать с цветами?
Оставь свои глупые вопросы, нервничал брат.
Она надулась: все мальчишки грубияны, разговаривать по-человечески не могут. Илиеш взглянул на нее исподлобья. Она была в голубом платьице, в золотистых волосах ленты. Илиеш смягчился, подвинулся к ней, указав на цветы, посоветовал:
Раздай их солдатам.
Оба они были меньше других, никто не принимал их во внимание. Это сближало.
Шаги все отчетливей Еще несколько мгновений, и они встретятся лицом к лицу с красноармейцами.
Сейчас они выйдут сюда, сказал кто-то.
От волнения Илиеш ничего не слышал, голоса друзей сливались, он плохо понимал, что происходило. Все поднялись на каменную площадку невдалеке от тоннеля, откуда было удобней всего приветствовать русских.
Когда шаги послышались совсем близко, Гаврилаш не выдержал, спрыгнул с камня и, держа флаг над головой, ринулся к тоннелю, крича во все горло:
Ура! Да здравствуют советские! Ура! Да здравствуют
Закончить ему не удалось. В последних лучах заходящего солнца перед ребятишками появилась группа солдат в слишком уж знакомой форме. И не успели дети сообразить, что это румынские пограничники, как шедший впереди офицер поднес руку к бедру и в Девичьей долине грянул выстрел. Гаврилаш качнулся, рухнул на траву, подмяв под себя самодельный флаг. Ребята замерли, не в силах двинуться с места. Офицер сунул пистолет обратно в кобуру.
Румынские пограничники, запоздавшие неизвестно по какой причине, прошли спешно, не поднимая глаз. Им было не до того.
Ребят привел в себя жалобный голос Ривы:
Боря, я боюсь!
Григорий зло выругался, с силой бросив узел с хлебом на землю.
Чего стоите! заорал он. Может, он жив. Пошли посмотрим.
За ним тронулись остальные, только потрясенная Рива осталась у камня. Она все повторяла, всхлипывая, словно ей не хватало воздуха:
Боря, пошли домой, я боюсь!
Гаврилаш хрипел. Григорий разорвал пополам платок, служивший им знаменем.
Помогите поднять его. Григорий поддерживал Гаврилаша. Я перевяжу. А ты, Илиеш, беги к деду Тинку. Расскажи, что случилось. Пусть поможет доставить его на мельницу.
Чуть ниже линии железной дороги весело бежала сред камней речонка Смолита, похожая скорей на ручеек. Тем не менее у нее хватало сил крутить жернова крупорушки. Туда и отнесли Гаврилаша. Мельник обещал присмотреть за ним.
А через два дня Гаврилаша принесли в село в новом ясеневом гробу, оклеенном синей бумагой. На груди подростка, по старому обычаю, лежал белый цветок, цветок жениха.
Разбитые, вконец измученные, ребята вернулись домой со страшной новостью. Было уже темно, когда Илиеш вошел в свою калитку. Ангелина обшарила всю деревню в поисках его и теперь встретила сына заранее припасенной хворостиной.
Он безропотно снес заслуженную головомойку. Чувствуя себя самым несчастным человеком на земле, залез на печь. Всю ночь проворочался, не в силах уснуть
Илиеш, сыночек, вставай. Голос матери был таким нежным, словно не она дубасила вчера хворостиной. Вставай, Илиеш, вставай! Они идут
Последние слова заставили Илиеша сразу вскочить. Он протер заспанные глаза.
Где они?
Идут от Гарличен. Вот послушай.
В распахнутое окно вместе с холодом вливались чуть слышные звуки музыки. Эту мелодию он раньше никогда не слышал. Она звучала нежно и тихо, но затем, постепенно усиливаясь, стала могучей и бурной, будто безудержный поток катил, готовый разнести все плотины. Ангелина обняла сына горячими мягкими руками.
Слышишь, Илиеш?
Слышу, мама.
Ему редко приходилось испытывать материнскую ласку. Илиеш крепко прижался к матери, простив ей все-все обиды и оскорбления.
Мелодия приближалась, становилась ясней, отчетливей, тверже. Казалось, она лилась откуда-то сверху, из поднебесья. Вместе с солнечными лучами она ласкала потрескавшуюся от сухого зноя землю, как ласкала Илиеша нежная материнская рука. Внезапно мелодию перекрыл грозный рев и лязг. Ангелина бросилась к окну:
Что за шум, куманек?
Это танки. Слышишь, советские войска идут!
Через дворы, через сады толпы людей бежали напрямик, туда, где слышался лязг и грохот, к токам за околицей. И Ангелина с сыном, наскоро одевшись, ринулись туда же, забыв запереть дверь хаты. Из долины к токам поднимались четыре странных железных чудовища, без колес, на зубчатых гусеницах. Земля содрогалась под ними, пыль тяжелым хвостом вздымалась сзади. Вот это машины! удивлялся народ. Таких здесь никто еще не видел. На башнях танков колыхались красные полотнища с надписями и портретами. Над первой машиной возвышался портрет человека с прищуренными умными глазами и выпуклым лбом.
Ленин, сказал кто-то.
Ленин, тихо повторил Илиеш.
Он поискал глазами человека, который бы рассказал ему, кто такой Ленин.
Ленин? словно угадав его вопрос, переспросил Ион. Ты не знаешь, кто такой Ленин? Это великий человек, это богатырь, понимаешь?.. Его боятся все буржуи.
Поравнявшись с толпой, танки остановились. Открылась крышка, и из люка вылезли солдаты без мундиров и погон. На них были длинные зеленые рубахи, перехваченные ремнями. Один военный из первого танка обратился к народу с речью. И тут из толпы выдвинулся вперед учитель Георгий Ботнару. Он держал в вытянутых перед собой руках белый кулич на широченном вышитом полотенце. Поцеловав хлеб, Ботнару протянул его военному.
Лиса, пробормотал кто-то. Люди стали подталкивать друг друга локтями: вот, мол, проныра!
Мол, пролез вперед.
И теперь он хочет стать во главе.
Но тут рядом с Ботнару стал, словно вырос из-под земли, дед Епифан, держа поднос с хлебом-солью. Старик хитро улыбнулся, сказал что-то по-русски, и советский военный, немного растерянный и недоумевающий, положил на броню танка хлеб учителя, а дедушкин почтительно принял в руки.
Что сказал дед Епифан? заинтересовалась толпа.
Сказал, что этот хлеб от народа, пояснил кто-то.
В толпе стояла Иленкуца Хамурару с охапкой цветов и сгорала от смущения. Сырге уговаривал ее поднести цветы русским:
Иди, Иленкуца, не бойся, иди!
Наконец она осмелилась, выступила вперед и еле слышно произнесла:
Товарищи
Но танкисты услышали ее, главный улыбнулся ободряюще, протянул к ней руки. А через минуту она уже была на танке вместе со своими цветами. Все окружающие развеселились, подступили к самым машинам. На танки взобрались дети, броня покрылась цветами. Все закружилось в водовороте общего ликования. Над толпой полыхал красный флаг. Толкотня, смех, в воздух полетели цветы. Кто-то крикнул взволнованно:
Красной Армии ура! Да здравствует Советская власть!..
Деда Епифана окружили соседи.
Дед, что сказали советские?
Они говорят, чтобы мы их отпустили, просят прощения, что мало задержались, им пора на Прут. А сзади идет пехота, она постоит дольше.
Веселыми возгласами, светлыми улыбками проводило село танкистов. Теперь музыка, которую, проснувшись, услышал Илиеш, звучала совсем рядом. В долине сверкало серебро труб оркестра. А за оркестром, насколько хватало глаз, шла Красная Армия.
Эти дни освобождения для Илиеша были сплошным праздником. Казалось, утраченное с отъездом отца детство снова вернулось. Он забыл про еду и сон. Забыл про своего Вьюна, про дом про все. Село заполнилось множеством машин, не умолкала музыка, смех слышался с утра до ночи. Целые дни проводил Илиеш у дороги, встречая и провожая колонны войск. В садах не осталось цветов даже для изготовления лекарств все они были сорваны и брошены под ноги освободителей. Этот праздник стал еще радостней, когда пришла весть, что мобилизованные весной мужчины возвращаются домой.