И большие базары здесь были. А вот на этом мосту аксакалы резали много быков и много баранов, когда к ним в гости приезжали ишаны и посланцы хана Вот оттого богатств много было такие сладкие названия у окружающих Румдару кишлаков: Лицо Света, и Услада Сердца, и Гюль-Хона Дом Цветов, и Мир-и-Сафэд Белый Правитель
Сразу двадцать быков ножом режут, вот такой праздник, джон-и-рафик Хурам Кто теперь знает? Никто не знает. Тут русских был один человек, три солдата эмира, больше никого не было. А таджики кто скажет? Все баев боятся До сих пор от них нет житья!
Но ведь это ж неверно! Чего их бояться теперь? Сколько осталось их?
Э Ничего ты не знаешь! Много здесь баев сейчас; ой как много Что тебе говорить, друг Хурам, поживешь, увидишь своими глазами
Звезды обошли треть небесного круга, когда Хурам расстался с Одильбеком, завалившимся спать тут же под перилами балкона, над шумливой рекой. И Хурам долго не мог заснуть.
Виноградные лозы переплелись над узкой глиняной улочкой. Хурам прошел ее всю, постучал в резную узкостворчатую дверь. В ответ раздался остервенелый собачий лай, сопровождаемый громыханием скользнувшего по проволоке кольца. Хурам, сосредоточив слух, выжидал, пока откроют дверь. Собака за дверью умолкла и протяжно зафыркала, очевидно стараясь сквозь дверь определить запах пришельца. Мощная глиняная стена, в которую была вделана дверь, походила на стену крепости. По верхней кромке стены торчали концы толстых четырехгранных бревен, пересеченных тонкими брусками. Их перевивали плющевидные, сухие в это время года виноградные лозы. Пространства между концами бревен, похожие на амбразуры, усугубляли сходство стены с фасадом старинной крепости. Хурам постучал еще раз, и собака снова захлебнулась тяжелым лаем. За дверью прошлепали чьи-то босые ноги, долго тарахтел отмыкаемый кустарный запор, и между чуть разошедшимися половинками двери показалось узкое, сухое, желтое лицо, пересеченное тоненькими черными китайскими усиками. Острые внимательные глаза щупали Хурама. Бескровные лиловые губы осторожно сложили по-таджикски:
Что хочешь?
Председатель исполкома рафик Баймутдинов здесь живет?
Ты кто, дело есть или так пришел? подозрительно прошелестели мятые губы.
Ну, открывай, открывай усмехнулся Хурам, надавливая створки ладонями, что ты как в крепости заперся? Дома хозяин? Да убери ты этого пса!
Тощий и вертлявый человечек схватил с земли камень. Собака с негодующим визгом убралась в сторону, волоча за собой гремящую цепь.
Бревна с виноградом, концы которых торчали из-за стены, перекрывали весь чисто подметенный двор, образуя сквозистую беседку. Ее своды поддерживались четырьмя резными колоннами, обступившими маленький пруд посреди двора. Двор заканчивался высокой крутой террасой чисто выбеленного таджикского дома. Посреди террасы, на добротном ковре, опершись на густо наваленные подушки, потягивая чай из кашгарских пиал, беседовали два человека. Один из них, степенный и бородатый, в шелковом полосатом халате, сидел, скрестив ноги, на собственных пятках. Он был в мягких чоруках, а остроносые его калоши стояли рядком на земле, под террасой. Другой дородный и грузный, одетый в коверкотовые серые брюки и в просторную, навыпуск, рубаху белого шелка, был бос; он полулежал на подушках, подставив под ухо ладонь. Его сочное, упитанное лицо еще не поддалось разрыхляющему влиянию тучности. Черные воловьи глаза посматривали на собеседника тяжело, умно и невозмутимо важное, самоуверенное спокойствие их охранялось гребнем длинных золотистых ресниц. Его литая, коротко остриженная голова покоилась на ладони, и, когда коротким повелительным движением руки он оборвал взволнованную речь своего степенного собеседника, Хурам, взойдя на террасу, безошибочно по-русски обратился к нему:
Товарищ Баймутдинов?
Правильно, Баймутдинов. Что нужно, товарищ? с легким акцентом, но очень чисто по-русски произнес Баймутдинов, и ресницы его легонько приподнялись над строгими, испытующими глазами.
Вы извините, я прямо к вам на квартиру и при этом так рано Я начальник политотдела румдаринской МТС Хурам Раниев. Мне сказали, что вы приходите в исполком не раньше двух часов дня, а у меня к вам есть маленькое, но спешное дело.
Баймутдинов расправил жирные губы в приветливую улыбку, и добродушие совершенно изменило его лицо. Он чуть приподнялся:
А, дорогой товарищ Раниев!.. Я много слышал о вас заговорил он мягким и задушевным баритоном. Правда, в исполком я прихожу немножко поздно. Видите, он небрежно кивнул на своего собеседника, у меня всегда и дома работа есть У нас не любят, когда канцелярия, когда официально, все просто на дом ко мне приходят Познакомьтесь, пожалуйста. Вот товарищ Шафи (бородач, солидно приподнимаясь, почтительно протянул руку Хураму) товарищ Шафи заведует кооперативом в кишлаке Лицо Света Садитесь, товарищ Раниев. Вот достархан: кишмиш, курага, чай пить будем
Хурам подсел к скатерти, разостланной на ковре и усыпанной горками миндаля, изюма и сушеного абрикоса.
Баймутдинов положил в рот изюмину:
Мы с вами таджики. Зачем говорим по-русски?
А разве не все равно? Вы хорошо по-русски говорите. Где научились?
Я, дорогой товарищ, в Москве пять лет жил Учился и выдвиженцем был на производстве. Работал председателем месткома в типографии одного треста Как не научиться, с достоинством произнес Баймутдинов. А вы где?
В Красной Армии А последние годы жил в Ленинграде. Вы бывали там?
Не бывал И вдруг, резко повернув голову: Ой, Разык, пиалу, чайник давай быстро! кинул по-таджикски тому стоявшему в ожидании у террасы хилому недотепе, который открыл Хураму дверь.
Разык, прижав к бокам локти и свесив у груди ладони, как свешивают лапы собаки, когда им скажут «служи», побежал к соседней с террасой двери и скрылся в глубине дома. Вприпрыжку, на цыпочках он вернулся, держа перед собой поднос с двумя клубящими пар чайниками и пиалой, подобострастно присел на корточки и поставил поднос на скатерть. Баймутдинов движением глаз велел ему удалиться, и он исчез, как легкая тень. Заметив, что Хурам с нескрываемым удивлением следит за повадками Разыка, Баймутдинов, добродушно усмехнувшись, Сказал:
Он, товарищ Раниев, немножко у меня сумасшедший. В старое время у эмира Бухары самым маленьким малайкой был котлы чистил у младшего повара Ну, его там здорово били, весь ум из головы выбили. Теперь работать совсем не может И вообще слабый, больной. А сам бедняк, человек хороший. Мне его жалко Он мне тут немножко помогает по хозяйству, зарплату от меня получает как, скажем, в Москве домработницы. Я ведь один, работы много, а у меня ни жены, ни матери нет.
Холостой, что ли?
Баймутдинов перешел на таджикский язык:
Была жена. Умерла давно Басмачи убили. Я тогда в комсомоле был вот зачем в комсомоле? убили. Двадцатый год
А разве здесь было тогда басмачество?
Здесь не было, в Локае было. Здесь потом пришло. Я из Локая.
Ну? Из какого кишлака? оживился Хурам. Я ведь бывал в Локае В двадцать пятом году, в седьмом полку третьей дивизии С басмачами боролся!
Ого!.. Значит, совсем товарищи!.. непринужденно рассмеялся Баймутдинов, протянул Хураму пиалу ароматного китайского чая, зачмокал губами сам.
Они заговорили о хлопке, о колхозах, о делах исполкома, о нехватке товаров в кишлаке Лицо Света Хураму, естественно, пришло в голову спросить кооператора Шафи, что известно ему об убийстве раиса.
Шафи насупился и пропустил сквозь сжатую ладонь бороду:
Что я могу знать? Гепеу приезжало, расспрос делало. Этот, который убил, Анджуман, мерзавец, хоть и бедняк Мало ему с Лола-хон гулять, она как уличная девка в Ташкенте, ешь себе, какое тебе дело до огорода? а зачем убивать ее мужа? Хороший человек раис был. Очень хороший. По-старому сказать: райского сада достойный Большой мне друг был! Ошибку сделал такую жену себе взял
А мне говорили: Лола-хон хорошая колхозница и в милиции раньше служила.
Кто знает?.. Не знаю! С Анджуманом блудила, так говорят, уклончиво, еще более насупившись, протянул Шафи.