Хурам искоса глянул на Азиза, сжимавшего ладонями свои щеки.
Он думал, что в доме нет никого. Но из соседней комнаты, из кооператива, вышел Шафи, который всю ночь сидел тихо. Вышел и все увидел
Азиз Это был Азиз!.. вскрикнула Лола-хон.
Подожди, Лола-хон. Нет, это был не Азиз В тот раз это был не Азиз. Это был, товарищи, Анджуман, убийца раиса
Толпа всколыхнулась. Послышались возмущенные возгласы. Лола-хон стояла, покачиваясь, устремив на Хурама тревожные немигающие глаза. Азиз, оторвав от лица ладони, выдирал из разорванных на колене брюк вьющиеся шерстяные нитки. По лицу его ходили белые и красные пятна. Он пригнулся к колену так, словно на плечи его легла огромная тяжесть.
Это был Анджуман. После этого случая он обезумел. Товарищи! Раис хорошим был человеком, вы все это знаете Он очень мешал жить нашим врагам. Они, негодяи, хотели его удалить, и ничего у них не выходило из этого. Тогда они решили его убить. Но если убить просто, хотя бы даже из-за угла, кто усомнился бы, что это дело байских рук? Начались бы разбирательства, всем здешним баям было бы туго. Не лучше ли, если все будут знать, что убит он из ревности? В самом деле. И если убийца потом убежит, кто вспомнит о нем через месяц? Раиса нет, баи делают все, что хотят, держат кишлак в своей власти и, пусть кто-нибудь попробует сказать против них хоть слово.
Товарищи, все очень просто. Шафи говорит Анджуману: вот тебе оружие, пойди и убей раиса, как будто ты поссорился с ним из-за Лола-хон Тогда ты получишь в жены мою сестру. Мы дадим тебе документы, мы дадим тебе деньги, мы дадим тебе дом, только не здесь дом, здесь тебе уже нельзя будет жить. Ты уедешь в другой район; не все ли равно, как тебя будут звать, Анджуманом или иначе. Твоей женой будет Озода, лучшая в мире женщина Озода, без которой ты жить не можешь. Она будет с тобой спать, она сделает из твоей жизни рай на земле, она родит тебе детей, у тебя будут деньги, дом, семья, уважение, когда ты мог думать о такой жизни? Пойди и убей раиса, он продался кафирам-большевикам, они губят нашу таджикскую землю. Ты веришь в аллаха, ты помнишь, что святой наш коран говорит: убивайте неверных всегда и везде, за это вам будет почетное место в раю Убей при всех, пусть будет драка, пусть в драке наши люди перервут горло еще нескольким неверным собакам. А ты во время драки уйдешь. За дувалом будет лежать для тебя паранджа, накинешь ее на себя, кто остановит женщину в парандже? Пойдешь куда скажем. Там встретит тебя человек, он купит тебе билет, ты поедешь по железной дороге как жена того человека. Ты приедешь туда, где тебе приготовлен дом. И когда ты устроишься, когда твой двор будет чист и в доме твоем будет много одеял, и подушек, и посуды, и в хлеву будут овцы, и козы, и корова, и в конюшне будет стоять твоя лошадь, тогда Озода войдет в твой дом как луна, проплывшая над Каабой Когда ты мог думать о такой жизни? Святое сделаешь дело, и пророк даст тебе счастливую жизнь, такую жизнь, какая тебе не снилась
Не правда ли, товарищи, красиво он пел? Но он говорил еще и другое Он говорил: слушай, друг Анджуман Если ты не сделаешь этого не видать тебе Озоды и не жить тебе. Позор падет на твою несчастную голову, все будут знать, что ты, несчастный колхозник, изнасиловал мою прекрасную сестру Озоду. Пусть не по законам пророка, пусть по советским законам разве тебя не будут судить? Разве тебя не выгонят из колхоза? Разве тебе уйти от тюрьмы? Ты будешь там гнить и думать о том, что Озода тебя презирает, что никогда больше ты не увидишь ее Думай сам, выбирай Вот, товарищи, все это сказал наш уважаемый и почтенный Шафи, тот Шафи, который до вчерашнего дня ходил среди вас. Что было дальше, вы знаете сами Анджуман все это рассказал, когда поймали его. Еще многое мы узнали, но сейчас об этом я не могу говорить, знайте только одно: Шафи действовал не один, такие же, как он, негодяи жили и в других кишлаках, и в самой Румдаре. Все они действовали заодно, все они хотели отравить вашу колхозную жизнь, заклятые враги нашей Советской власти, они шипели между нами как змеи, они только искали места, куда нас ужалить, но у них ничего не вышло. Великая Коммунистическая партия ведет нас к победе, учит нас, как побеждать, как добыть наше счастье, и никогда, нигде, ни в нашем районе, ни в нашей республике, ни во всем нашем Советском Союзе, у наших врагов ничего не выйдет, вы, товарищи, это знаете так же, как я Вот все, что сегодня я хотел вам сказать. Теперь я хочу послушать, что вы скажете мне что ты, например, скажешь, товарищ Азиз?..
Внимание толпы разом сосредоточилось на Азизе. До этого все забыли о нем, но сейчас каждый с нетерпением ждал, что скажет Азиз, о котором все знали, что он тоже ходил в дом Шафи и тоже имел какие-то дела с Озодой.
Азиз поднял к Хураму измученные глаза. Глухой, неопределенный звук вырвался из его губ, слово, которое он хотел сказать, оборвалось на первом же слоге; Азиз встал, и губы его дрожали. Он молчал, и толпа ждала, и Хурам глядел на него в упор.
Хурам знал многое об отношениях Азиза и Озоды, но не знал всего. Одному Азизу было известно, с чего началась его любовная связь. И в то время когда Хурам спокойно рассказывал все подробности об Анджумане, Азизу хотелось кричать, мозг его горел острой, невыносимой болью, ему казалось, что это он Анджуман, что теперь он погиб, что руки его в крови его друга раиса, что здесь, среди всех своих товарищей и друзей, среди дехкан родного колхоза, он предатель, он тот негодяй, каких он всей душой ненавидит. Все, что еще оставалось в нем светлого от воспоминаний об Озоде, сейчас рухнуло в грязь; с первой минуты, с первого слова она лгала ему подло, холодно и расчетливо, одну и ту же подлую книгу она по строкам читала ему и читала перед тем Анджуману. Это представлялось Азизу чудовищным, невероятным, это не вмещалось в его рассудок, ему казалось, что он сходит с ума, он ненавидел ее и ненавидел себя. О, если бы только все кругом знали, как это было Об этом надо всем рассказать Нет, об этом нельзя говорить, даже думать об этом нельзя, иначе, конечно, сойдешь с ума.
Испытание для Азиза оказалось слишком тяжелым. Он медленно повернул голову вправо и влево, мутными глазами, как сквозь водяную пленку, увидел обращенные к нему выжидательные, напряженные лица, увидел Хурама, стоявшего за столом, почувствовал, что напряженная тишина разрывает его изнутри, и, внезапно схватившись за голову, стремительно выбежал из толпы.
Абдуллоджон! резко сказал Хурам, когда, пробежав двор, Азиз исчез за воротами. Пойди за ним и будь с ним. Надо успокоить его
Только в первые часы после ареста Шафи еще надеялся на благополучный для него исход дела. Он предполагал, что ГПУ еще ничего толком не знает. Он думал, что его снова будут спрашивать об опиуме и об Османове. Он был уверен в молчании Османова. Он боялся только показаний зарзаминского раиса, но рассчитывал, что хитрость поможет ему выкрутиться и здесь. Но когда в кабинете Арефьева он столкнулся лицом к лицу Анджуманом, колени его задрожали, ноги стали ватными, нечувствительными, такими, что он едва мог дотащиться до стула Скованный липким, непреодолимым страхом, от которого дрожало все его тело, он опустился на стул. Язык словно разбух во рту, кровь била в виски ударами тяжелого молота «Теперь конец, расстреляют», подумал он, и все другие мысли вылетели из его головы. Он поймал ненавидящий, злорадный взгляд Анджумана и понял, что Анджуман рассказал о нем все Арефьев что-то сказал, о чем-то спросил, но Шафи не услышал, не понял: в его ушах стоял шум, будто гремели листы железа, шум его животного страха. Арефьев предложил Анджуману коротко повторить свой рассказ, Анджуман, глядя на Шафи исподлобья, охотно повторил все. Шафи, сжавшийся как от холодной воды, только кивал головой да старался сдержать свою трясущуюся челюсть. Все было слишком достоверно и ясно, чтоб можно было хоть что-нибудь отрицать.
Арефьев, наблюдавший за ним, видя, что толку от него сейчас все равно не добиться, велел отвести его в одиночную камеру.
В камере Шафи сел на койке, скрестив под собою ноги, охватил ладонями бороду и, покачиваясь из стороны в сторону, тихонько заныл. Нытье было почти нечленораздельным, слова из корана путались в нем с мольбами и проклятьями. Шафи, не чувствуя того, выщипывал волос за волосом из своей бороды. Наконец, привалившись спиной к стене, он замер, пытаясь собрать разорванные, отлетевшие мысли. Но его терзал только один вопрос: расстреляют или не расстреляют?..