Трактористы молчали, недружелюбно разглядывая пришельцев. Монтер Запрягайло, засунув руки в карманы, подошел к ним вплотную, оглядывая их как ненужную вещь:
Не надо нам их, товарищ Хурам Мы работали, а они наши трактора выпускать будут?.. Без них начали, без них, что ли, не кончим?
Верно, пусть катятся! выкрикнул кто-то из сгруппировавшихся вокруг трактористов. На нас, что ли, не надеешься, товарищ Хурам?
В тоне тракториста Хурам уловил обиду.
Справимся, значит?
Еще бы не справиться. Полдела сделали, теперь о чем толковать? Не надо их, на кой они нам?
Не надо, слышите, товарищи, с улыбкой обратился Хурам к шоферам. Наш коллектив говорит, что своими силами к сроку справится.
Не надо, так бы и говорил! рассерженно проворчал шофер. А чего толпу собирать?
Дружный хохот проводил незваных пришельцев. Хурам, прикрыв рот платком, закашлялся, чтоб скрыть нечаянно сложившуюся улыбку.
Оставшись в мастерских на ночь, Хурам ждал Османова, вместе с которым уговорился работать в третьей смене на пригонке сцепления одиннадцатого трактора. Османов ушел накануне вечером и почему-то не вернулся ночевать в общежитие. Днем его тоже никто не видел. Хурам не сомневался, что всегда аккуратный Османов явится точно в назначенный час. Не дождавшись его, Хурам приступил к работе вместе с механизатором.
Придется ему прогул записать? на рассвете спросил Хурама механизатор.
Запиши, пожал плечами Хурам. Не понимаю, что с ним стряслось.
Османов не явился и на следующий день, и механизатор отметил ему два прогула подряд. На третий день к вечеру Османов явился. Глаза его странно блестели, он заметно похудел, и лицо его было желтым и изможденным.
Что с тобой приключилось? пристально всматриваясь в его особенные, горячечные глаза, спросил Хурам.
Османов ответил медленно, с явною неохотой:
У меня, товарищ Хурам, малярия.
А ты в амбулатории был?
А что она сделает? уклончиво ответил Османов.
Как это так что сделает? Сходи обязательно. Не прогулы же тебе, в самом деле, писать? Вот записка, чтобы без очереди. Завтра на работу можешь не выходить, пусть тебя хорошенько осмотрят.
Османов безразлично положил записку в карман. Однако на другой день явился в мастерские чуть свет.
Что же ты не пошел к доктору?
В другой раз пойду, товарищ Хурам Работать надо.
Уговоры Хурама не помогли. Османов взялся за дело и весь день по-прежнему не покладал рук. Однако был мрачен и ни с кем не хотел разговаривать.
В следующие дни Хурам присматривался к нему, стараясь объяснить себе его настроение. Хмурый и нелюдимый Османов, однако, работал великолепно. Решив, что малярия угнетающе действует на его психику, Хурам несколько раз пытался с ним разговаривать, но Османов отмалчивался.
В районе шла пахота, и двор мастерских постепенно пустел. Все меньше оставалось здесь трактористов один за другим они разъезжались по кишлакам на своих обновленных машинах. По вечерам грузовик МТС, запыленный и горячий, с грохотом вкатывался в ворота, и щетинистый слесарь докладывал Хураму, что весь день они разъезжали по местам работы бригад, что тракторы работают хорошо и с мелким ремонтом в поле все обстоит благополучно. До начала сева оставались считанные дни, но Хурам уже не сомневался теперь, что назначенный срок будет выдержан точно. Работа продолжалась днем и ночью. Хурам оставил в мастерских лучших трактористов, и они делали все, чтоб как можно скорей выехать с последними тракторами в поле. Помощники Хурама по политотделу Шукалов, Урун Ирматов и другие приходили с делами к нему в мастерские, выслушивали его указания и снова разъезжались по окрестным колхозам. Впрочем, в дневные часы Хураму все же приходилось бывать в конторе политотдела, чтоб разговаривать с приезжающими дехканами.
Однажды, придя в контору, Хурам нашел письмо из Хунука, подписанное Одильбеком. Арабские завитушки сообщали о том, что в хунукских горах появилась шайка басмачей, вооруженных двумя наганами, винтовкою и берданками; что в шайке участвуют хунукские жители Бобо-Закир, Гуссейн-зода и Бобо-Умар-зода; перечислялись все преступления шайки: угон коровы, избиение бедняка Шарифа, ограбление кооператива («украли две пары сапог, семь одеял, десять килограмм чая, восемь килограмм сахара, две кипы мануфактуры») «Один аллах знает, что они могут наделать еще», писал Одильбек, заканчивая письмо просьбой к Хураму приехать немедленно.
Новое дело. Как назло Хурам потер лоб ладонью. Придется, однако, ехать И, обращаясь к пустой двери кабинета, крикнул: Кто принес письмо?
В дверях показался секретарь политотдела:
Какое письмо, товарищ Хурам?
Вот это
Секретарь недоуменно наморщил лоб.
Не понимаю, товарищ Хурам. Я здесь с утра, и никого не было. А утром пришел двери заперты были.
Хурам скосил глаза на приоткрытую створку окна.
Значит, через окно положили?
Нет, я бы услышал. Разве что ночью?
Странно
Секретарь постоял в нерешительности, но, видя, что Хурам не расположен разговаривать, удалился из комнаты.
Басмачи!.. Терпкий запах полынных трав. Острые, нагретые солнцем камни. Склон пустынной под солнцем горы. Тишина, только легкий засвист ветра от дальних снегов. В каждом камне настороженность, и прежде чем его оползти, надо долго прислушиваться, надо изощрить обонянье: а не донесет ли этот ветерок запах человечьего пота, а не звякнет ли за камнем металл? И потрогать спусковой крючок пальцем, и десять раз заглянуть в вороненый ствол не набилось ли пыли или соринок от сухой ломающейся травы? Басмачи!.. Особое, почти охотничье чувство смесь радости и тревоги, спокойный, заторможенный в сердце азарт. А кругом просторы, просторы, и все в мире зависит только от себя самого.
Конечно, ехать!.. Ни запах керосина и горелого масла, ни грязных досок, ни пронзающего уши визга обтачиваемого железа Конечно, назло. Конечно, надо быть в мастерских. Но не ехать тоже нельзя. И хорошо, что нельзя. Хураму до боли захотелось ветра, простора, шума бегущей по дну ущелья воды.
Хурам протянул руку за телефонной трубкой и вызвал Арефьева.
Поздно вечером Хурам и Арефьев верхами подъехали к мастерским.
Я уезжаю, сказал Хурам механизатору, не спешиваясь с коня. На несколько дней. Справишься без меня?
Езжай, коли надо, товарищ Хурам, серьезно ответил механизатор, оглядывая винчестер, пересекающий наискось спину Хурама. Чего там не справиться? А как насчет директора?
Винникову я уже сообщил. Но ты Понимаешь?.. Словом, спрашивать я буду с тебя. Завтра из «Грамоты» приедет Шукалов. Если что обращайся к нему. Всего
Конь рванулся, выдернув пальцы Хурама из жесткой ладони механизатора, но Хурам резко приложил повод к луке:
Да, вот еще Винников обещал отпустить фанеры для общежития и оцинкованного железа, чтоб сделать душ. Ты завтра с утра пошли к нему, не забудь.
Конь Хурама, ёкая селезенкой, пошел крупной, тяжелой рысью вдогонку Арефьеву.
Глава шестаяПАРАНДЖА
В стороне от кишлака Лицо Света, над рекой Рум-Дарьей, тянется высокая терраса, по которой река протекала многие тысячи лет назад, прежде чем вырыть себе новое русло. От хлопковых полей кишлака террасу отделяет ряд невысоких бугров. Почва ее бесплодна, потому что не знает воды. Провести канал от полей на террасу нельзя мешают бугры. Поднять воду из реки Рум-Дарьи нужны искусственные сооружения, без них не поднимешь. И сотни гектаров прекрасной почвы террасы пропадают зря, не нужные никому, не посещаемые никем, иссушенные бесстрастно обжигающим солнцем.
Но прежний раис колхоза «Лицо Света» был человеком энергичным и предприимчивым. Ему все хотелось увеличить урожай хлопка, дни и ночи он думал об этом и однажды, зайдя на террасу, долго изучал глазом ее рельеф. Наклонился, взял рукою щепотку земли, долго в задумчивости разминал ее между пальцами и решил, что земля хороша, очень хороша, но безнадежно суха. Несколько раз после этого он приходил сюда снова, мерил продолговатую террасу шагами, всходил на бугры, осматривал каждый из них, пытал почву кетменем и лопатой и наконец сообщил все, что думал, своей жене Лола-хон. Ни за какое дело не брался раис без согласия Лола-хон, потому что считал ее умной женщиной и очень ее уважал. И в тот раз Лола-хон осмотрела террасу и согласилась с рассуждениями мужа. И оба они пошли к секретарю сельсовета Азизу, с которым всегда дружили и который мог им помочь в задуманном деле. Азиз был моложе их, но он был комсомольцем, и все комсомольцы колхоза стояли всегда за него. Азиз тоже сходил посмотреть на террасу, потом собрал комсомольцев и рассказал им о деле, которое задумал раис. А когда его выслушали, он заявил им, что никто не обязан работать в часы вечернего отдыха, но если у колхоза будет новый участок, то они, пожалуй, перевыполнят план и весь район станет уважать их колхоз. И двенадцать комсомольцев Абдуллоджон, Рахим, Мукум, Отар и другие увлеклись затеей раиса, и самый веселый из них, Абдуллоджон, сказал: «Давай кетмени, мы попробуем это сделать, каждый вечер по два часа те часы, что мы песни поем и ходим без всякого дела. Только ты ничего не говори об этом в районе, чтоб нам не пришлось стыдиться, если там окажется камень и ничего из нашего дела не выйдет. Когда пойдет вода, тогда всем расскажем и праздник устроим, почет нам будет тогда» Все другие поддержали Абдуллоджона, и с этого дня вместе с раисом, Лола-хон и Азизом проводили свои вечера у самого маленького бугра, закрывающего доступ к террасе. Лола-хон была единственной женщиной среди четырнадцати мужчин, но каждый из них видел, что Лола-хон может работать лучше мужчины, и каждому из них было неловко показать перед ней свою слабость. И кроме того, возвращаясь в кишлак, она всегда разговаривала с тем, кто в этот вечер работал лучше, и смеялась над отстающими. Глубокая траншея постепенно врезалась в бугор, но земля по краям оползала, и с каждым днем становилось все трудней закреплять ее.