Тищенко резко покачал головой, показывая, что он решительно не согласен, волосы от резкого движения упали на лоб, и он привычным, каким-то лихим жестом с досадой откинул их, но они снова упрямо нависли над кустистыми бровями.
Меня предостерегать не нужно!
Твоя позиция вызывает недоумение. Майдан сокрушенно вздохнул, откинулся на спинку стула. Да что ты в самом деле? Что же, мы аплодировать должны? Ты, того, успокойся Нельзя так остро на все реагировать Мы тебя любим и, так сказать, уважаем. Но давай послушаем и других членов комиссии.
Сзади кто-то хмыкнул: «так сказать», излюбленное выражение директора, было сказано явно не к месту, в другое время в зале поднялся бы смех, шум, сейчас же царило такое напряжение, что этот единственный смешок будто вмерз в тишину.
Тищенко, минуту поколебавшись, сел.
Вы, товарищ Вечирко, что-то хотите сказать? обратился Майдан к молодому инженеру, сидящему во втором ряду и явно чем-то встревоженному: он то вставал, то садился, оглядываясь на кого-то, хотя никто не обращал на него внимания.
Почти все заседания походят одно на другое и не только своей процедурой, а часто и настроением: сухой деловитостью, ожиданием острого выступления, способного внести оживление. И это заседание казалось обычным, разве что несколько более напряженным, чем другие, текло, как течет река: где-то подмоет и обрушит берег или украдет лодку у зазевавшегося рыбака, а где-то и взыграет волной. Бурлят подводные течения, но их не видно, да и сдерживает натиск воды крепкая плотина, но вот нежданно-негаданно грянула гроза, разразилась ливнем, плотина не выдержала, ее прорвало, и хлынула вода, а с ней рыба, мусор, палки, лодки, и уже кто-то попал в водоворот, его закружило, завертело и понесло в белой пене. Он кричит, а голоса не слышно.
Никто не ожидал, что нечто подобное начнется с выступления Вечирко. Молодой, неразговорчивый инженер, любезный, всегда улыбчивый; ранние залысины делали его голову похожей на голову древнего мыслителя, две глубокие морщины как бы разрезали лоб пополам, а лицо мягкое, приятное: почтительный, но не заискивающий, уверенный в себе человек. Одет аккуратно, даже изысканно. Темный длиннополый приталенный пиджак, зауженные в меру брюки, полосатый галстук, белая сорочка. Однако что-то таилось в его загадочной улыбке, недаром каждый невольно воспринимал ее по-своему.
Справа от стола стояла трибуна, но ни Майдан, ни Бас, ни Тищенко не подходили к ней. Вечирко же взошел, встал, опершись на ее края, и это сразу наполнило его выступление значительностью.
Я самый молодой член комиссии, сказал он так тихо, что в последних рядах зала кто-то крикнул: «Громче!» Мне бы полагалось выступить в конце совещания, после всех. Но я должен внести ясность. В его глазах легко прочитывалось напряжение, граничащее с отчаянной решимостью. Он догадался об этом и потупил взор. Ему стоило немалых усилий выступать вот так спокойно, бесстрастно, будто бы абсолютно объективно. Я очень уважаю Василия Васильевича Но здесь ошибка логична.
Майдан недовольно поднял брови, его лицо покраснело, он сказал то ли с раздражением, то ли удивленно:
Выражайтесь яснее. Ошибки всегда нелогичны. Или, может, нелогичны в своей логичности. Он недовольно хмыкнул. Вы и меня запутали.
Вечирко взглянул на директора, на его покрасневшее от раздражения лицо, растерялся было, но тут же овладел собой и продолжал твердым голосом, однако глаз больше не поднимал, стыдливо и даже будто бы виновато смотрел на полированную доску трибуны.
Да, ошибка Ирши логична. И я должен сказать Он мгновение помолчал, словно набирая в грудь воздуха, перед тем как прыгнуть с кручи в воду, Ирша скрыл некоторые факты своей биографии. Его отец во время оккупации был немецким старостой
Словно вихрь пронесся по залу, где-то зашелестело, кто-то ахнул, кто-то уронил на пол портфель.
Майдан оторопело посмотрел на Вечирко и хрустнул пальцами, сцепленными в замок.
Товарищ Ирша Подойдите, пожалуйста, ближе.
Из задних рядов поднялся молодой, лет под тридцать может, ровесник Вечирко, инженер, посмотрел на директора, как смотрят на почтальона, принесшего телеграмму, которую ждал и которой смертельно боялся. Его лицо по-прежнему было бледным. Он чем-то походил на Вечирко: лицо продолговатое, красивое, четкого рисунка, золотистые брови и мягкие, рассыпающиеся, словно текучие, волосы, только нос был немного великоват, с горбинкой, но именно эта горбинка придавала облику особую привлекательность, делала его мужественным.
Он стоял неподвижно, наверное, в душе его было, как в пустом погребе.
Он не скрывал, негромко сказал Тищенко и поднялся тоже. Я поясню. Это я посоветовал Сергею не упоминать в анкете об отце. Он мой земляк, из Колодязей на Черниговщине, я принимал его на работу
Майдан потер ладонями щеки, было очевидно, что весь этот неожиданно начавшийся и похожий на допрос разговор ему крайне неприятен. Он с удовольствием оборвал бы разбирательство или перенес в более тесный круг, но понимал, что поступить так сейчас просто не может.
Село у нас партизанское, пояснил Тищенко, никто не шел в старосты. И тогда люди уговорили его отца, да и партизаны то же самое подсказали. Он людей спасал от вербовки.
Откуда вам это известно? Вы тоже находились в Колодязях во время оккупации? спросил Майдан.
Василий Васильевич вернулся после ранения, тихо проговорил Ирша.
Майдан не обратил внимания на его объяснение, словно не слышал. На первый взгляд казалось, что директор докапывается до каких-то фактов, чтобы отмежеваться от главного инженера, на самом деле он спасал его, потому что превосходно знал биографию Тищенко.
Когда зажила нога, я присоединился к группе окруженцев, они базировались в лесу, и вместе с ними пробивался к фронту.
Пробились? Майдан впервые обращался к Тищенко на «вы», но этого никто не заметил.
Пробились.
Почему же, Майдан кивнул на Иршу, его отец остался в селе?
Как вам сказать Обстоятельства так для него сложились. Тоже попал в окружение. Вернулся домой, жена его тогда ждала ребенка Никто в селе не верил, что Гнат Ирша мог прислуживать немцам.
Верить это хорошо, но Он сейчас жив?
Погиб под бомбежкой, когда через село проходил фронт. Я его знал еще до войны. Тищенко, вспоминая пережитое, все более увлекался, голос набрал силу, серые глаза наполнились ласковым светом. Он учил меня сеять. Знаете, как это идти по полю с коробом: «Под правую! Под правую!» Прирожденный был хлебороб
В зале сочувственно зашептались, теплая волна прокатилась от стены к стене, кое-кто стал ободряюще улыбаться, казалось, даже потолок стал выше и воздуха прибавилось. Уже вся эта сцена представлялась всего лишь досадным недоразумением: Вечирко сейчас извинится, и они возвратятся к рассмотрению акта комиссии.
Однако Вечирко с трибуны не сходил, по-прежнему стоял, опершись о ее края, и тут у присутствующих невольно зародилась мысль, что его упорство не случайно, что за Вечирко стоит кто-то сильный и влиятельный. Поднялся Бас, и по залу опять пробежал ветерок тревоги.
Какие все-таки у вас доказательства? обратился он к Тищенко.
Доказательства? удивился Василий Васильевич. Да об этом все село знает!
Все село к делу не подошьешь, отпарировал Бас.
Солнце вон светит, а его ведь тоже к делу не подошьешь. Тищенко кивнул на окно, за которым и в самом деле полыхало весеннее солнце, и улыбнулся: ему показалось, что он ответил Басу вполне убедительно.
Демагогия, Василий Васильевич, сказал Бас. Нужны аргументы.
Совесть вот вам аргумент. Знали бы вы, каким Гнат был совестливым. И когда он, Сергей
Сначала скрыл правду об отце. Потом подсунул порочный проект. У меня интуиция: Ирша не наш человек.
А у меня интуиция, что вы не совсем умный человек.
Есть более точное выражение! в шуме, покрывшем слова Баса, громко прозвучало из последних рядов; Майдану послышался голос Решетова.
Распустились, озлобленно процедил сквозь зубы Бас. Когда-то за такие штучки Был порядок! Каждому было отведено от и до
Майдан не вмешивался в эту перебранку, обдумывал ситуацию, искал приемлемое решение и не находил: мысль его уносилась далеко, касалась острого, как бритва, края и испуганно отступала. Он и жалел Тищенко, и хотел увести от возможной опасности, и сердился на него, а тот, разгорячась, шел напролом, хотя краем сознания и фиксировал, что, возможно, защищает Иршу не так, как следовало бы, что после пожалеет об этом, но чувствовал свою правоту и удивлялся, что ее не видят другие.