Простите, Василий Васильевич, решительно обернулся от окна Ирша, никакой план теперь не поможет. И вы напрасно сказали, что курировали проект. Когда я его заканчивал, вас не было, вы были в Югославии. И те исправления, о которых вы говорили просто вы исправили мою очевидную глупость.
Тищенко встал рядом с Сергеем, задумался. Он умел сосредоточиваться, когда что-то не выходило, когда никто не мог найти правильного решения, тогда его мысль становилась острой и будто ввинчивалась в пласты чужих сомнений. Лучше всего ему думалось во время ходьбы. Он и сейчас, заложив руки за спину, неторопливо принялся ходить по комнате. Когда приближался к буфету, тонко звенели стояли вплотную фужеры на высоких ножках, когда подходил к окну, звон затихал. На какой-то миг снова задержался около окна.
На взгорье стояли уютные домики, и участки один от другого были отгорожены высокими заборами. Там разрослись густые сады, огороды, хозяева старались друг перед другом, и не последнюю роль в этом азартном соревновании играли цены на базаре. Именно тут, на окраине, появились первые телевизоры с маленьким экранчиком, и телерадиокомбайны, и «Победы», а потом уже и «Волги». Дом, в котором жили Тищенки, был горсоветовский, но и к нему прилегала небольшая деляночка, и шесть квартиросъемщиков тоже разбили ее на клетки. Сажали лук, редиску, картофель, клубнику. Участок Тищенко не был вскопан. Василий Васильевич собирался посадить здесь клены, да все не доходили руки. Вот и сейчас, уже прошла весна, он даже выкопал ямки, но они стояли пустые, возле них возвышались унылые холмики, земля уже осела и подсохла. И в эту минуту он загадал: если и в этот год не посадит клены, в его жизни что-то не исполнится заветное. А поэтому тут же решил: послезавтра, в воскресенье, поедет на трамвае в Пущу-Водицу и накопает саженцев. Довольный, отошел от окна.
Во-первых, главная причина не в песке. И вообще проектант тут ни при чем.
А в чем же? почти одновременно спросили Ирина и Сергей.
Ниже, в суглинке прослойка лёсса. Не случайно все произошло весной. Он вобрал в себя воду. Геологи схалтурили. Двенадцать километров отсюда Зосивская станция, там тоже лёсс, и геологи это приняли в расчет. Я смотрел документацию.
Почему же ты не сказал на совете? удивленно спросила Ирина.
Это пока лишь догадка. И догадался я только сейчас. А тогда просто не подумал. А мог бы. Нужно было подсказать, чтобы перепроверили техническое заключение. Моей вины здесь немало.
И ты поэтому?.. опять спросила Ирина.
Отнюдь, почему-то стал раздражаться Василий Васильевич. Зачем я буду вкладывать в руки дубинку, которой меня же и огреют по шее? Нашли дурака Нужно сначала самому убедиться Он поморщился от досады, поправил на столе скатерть. Иринка, я все-таки хочу есть
Ирина неохотно пошла на кухню, а он положил руку на плечо Ирше и продолжил, углубленный в свои мысли:
Досадно, конечно. И надо же такому несчастью случиться! Вдруг тряхнул кудлатой головой, легонько подтолкнул Сергея. Ну, не вешай носа, не кисни. Не последнее ведь зерно мелешь из своего закрома. Так у нас говаривали на селе.
Я и вправду последнее смолол! вздохнул Ирша.
Ты еще только из короба засыпал, а главное твое зерно в мешках стоит. Отборное зерно. Верь мне, я талантливого инженера за сто километров чую А теперь о другом. Ты давно не был в Колодязях?
Давно, признался Сергей и покраснел. Он краснел часто, румянец вспыхивал на щеках, как у девушки. Да у меня там Мать уехала к моей сестре в Белоруссию. Только две тетки.
Все равно земляков нужно навещать. Демобилизовался и вышел на пенсию Семен Кущ, он в отряде был начальником штаба. Думаю, подтвердит кое-что о твоем отце. Подтвердят и другие. Все же село знает.
Василий Васильевич вы мне Я без вас Слезы подступили к глазам Сергея, минуту он сдерживался, а потом отвернулся.
Тищенко тоже расчувствовался, сказал грубовато:
Не раскисай. Да Нам еще хватит мороки с этими «вычурностями»: шарахаемся из стороны в сторону. Глупость, разумеется, но как вода: не ухватишь, проходит сквозь пальцы. На чью мельницу станешь воду лить, та и будет вертеться. А это уже камушек в мой огород. Проект поддержал я. Ну да мы тоже не лыком шиты. Подготовимся поосновательней И, кажется мне, ветер начинает меняться
Из кухни вернулась Ирина. Солнце уже зашло, и в комнате сразу, как это бывает летом, стемнело. Ирина в сумерках ставила на стол хлеб, колбасу, консервы «крабы», которыми были забиты полки магазинов и которые почти никто не покупал. Она хотела включить свет, но Тищенко удержал ее руку.
Не надо, потом.
Ирша стоял возле книжного шкафа и вытирал платком глаза. Тищенко качнул пальцем розовый абажур над головой, сказал:
Пойду приготовлю кофе. Я сейчас.
Когда Василий вышел из комнаты, Ирина бросилась к Ирше.
Что он сказал тебе? Я знаю, он цепкий и умный. Такой и паникует и кричит, но сокрушает. Может, все, кто из села, такие? Ты тоже. И как это все в одном человеке! А я Подло.
У меня здесь жжет огнем. Ирша положил руку на горло. Ты сказала правду: мы эту доброту Я вспомнил тот вечер, ту метель Вот уже полгода Прихожу на работу думаю. И проклинаю все. Это я только перед тообй держусь
Она уже второй раз за вечер бросилась ему на помощь. Говорят, что женщина в беде сильнее мужчины. Мужчине чаще требуется опора где-то извне, женщина ищет ее в себе самой, она знает, что в любви человека ничто не может спасти, а если уж придется спасать, то тоже любовью. Но в эту минуту ей стало немного обидно.
Разве мы знали Ведь были и хорошие дни. Особенно поначалу. Необыкновенные, тихие, с доброй тайной, которую мы скрывали друг от друга.
Еще ни о чем не догадывались, сказал он тихо, а где-то глубоко-глубоко прорастало зернышко.
Если бы не было тех дней, то, может, и не для чего было бы жить, сказала она твердо. Странно как Но это правда.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Ирина, собираясь на работу, надела синюю вязаную шапку, единственным украшением которой был белый шнурок, взяла в руки сумку, взглянула в зеркало и невольно задержалась, разглядывая себя. Матовая белизна лица, ровная, без румянца, карие глаза в густых ресницах. Темные длинные волосы она сегодня подобрала под шапочку, и открылся четкий нежный овал, высокая шея. Ирина улыбнулась: так ей было хорошо в это звонкое утро, даже, ребячась, показала себе в зеркале язык и вдруг заметила, что глаза у нее сейчас какие-то необычные. Их словно подсветили изнутри, зажгли по лукавому огоньку, и от этого они стали глубокими, как омуты. Она задумалась, машинально повязывая шею синим шарфом, и вновь взглянула в зеркало. Красивая, конечно, хоть и не скажешь, что красавица. Вот брови, пожалуй, действительно хороши не широкие и не узкие, густые, бархатистые.
Она остановилась около вешалки, сняла белое шерстяное пальто, которое ей привез из Вены Василий, минуту подержала в руках и с легким вздохом повесила обратно: вспомнила Клаву, у которой нет и, наверное, никогда не будет такого, и надела другое, серое.
До Пушкинского парка доехала троллейбусом; сегодня ей особенно радостно было видеть солнце, пусть сквозь запыленные стекла вагона, видеть деревья и сверкающие, умытые дождем улицы. До Дачной она пройдет пешком. Четыре параллельные улицы еще и до сих пор почему-то называют Дачными Третья, Четвертая, Пятая и Шестая, хотя их давно вобрал в себя индустриальный город.
Шла быстро ее словно на крыльях поднимала поющая в груди радость, потом, спохватившись, пошла медленнее стало жутковато от нежданно нахлынувшего чувства. Понимала, откуда оно идет, попробовала отогнать эту мысль не получилось. Тогда взглянула на себя со стороны: идет молодая женщина, счастливо улыбаясь, и успокоилась.
Она влюблялась часто, безоглядно, но тайно, так, что знала об этом только она одна. Это, наверное, было сущностью ее характера, живого, склонного к переменам, льнущего ко всему новому и яркому. Когда она бывала влюблена, ей интереснее жилось, работалось, все удавалось, ладилось и дома и на службе. Она охотно бегала на базар, готовила обед, убирала в комнатах, любое дело ей было в удовольствие. Сейчас она даже тихонько засмеялась от такой своей влюбленности. Тот, кого она любит (она снова посмеялась над этим словом «любит»), может, и умрет, не догадываясь о ее чувстве. Но без этого ей жилось скучно и серо. Еще совсем недавно она хандрила, чувствовала себя разбитой, даже одинокой. Вдруг какой-то порыв, вспышка фантазии и все изменилось: заискрилось, засверкало, словно после весеннего благодатного ливня. Она могла «влюбиться» в известного актера или певца с почтовой открытки, но чаще в кого-нибудь из знакомых. Знала, что он не такой, каким представлялся ей, и принималась додумывать: дорисует воображением, наделит несуществующими добродетелями и сама же поверит в свою выдумку. Просто смешно, но ничего не поделаешь такой уродилась! Вот и сейчас та же игра фантазии.