Зачем?
Ну надо. Говори,улыбается Шевчук, раскрывает блокнотик, нацеливается карандашом в листок.
В марте.
Жаль.Шевчук закрывает блокнот.
Почему жаль?
Телеграмму бы дали от экипажа «Катуни», с днем рождения поздравили бы.
Зачем?
Что ты заладил: «почему» да «зачем»,смеется Шевчук.Поздравили бы, сообщили, как ты работаешь. Приятно же получить с моря телеграмму не только от мужа, но и от всего экипажа и от капитана и узнать, что ты ударно трудишься.
А еслиплохо?
Не выйдет,обнадеживает Шевчук.У Носача все хорошо работают. Тут как в армии: не умеешьнаучим, не хочешьзаставим.
Опять смеется. Когда он смеется, он светится. Смотришь на него и сам начинаешь смеяться. Хорошо смеется комиссар.
Хожу вот, записываю дни рождения чужих жен.
Это хорошо,одобряю я и жалею, что день рождения жены уже прошел. Вот удивилась бы, получив телеграмму от всего экипажа.Хорошо придумали.
Конечно, хорошо,охотно соглашается Шевчук.Новшество. Будем внедрять на весь флот-флот.
Когда он говорит длинную фразу, то некоторые слова повторяет, выдает их дуплетом.
Между прочим, сейчас партбюро было, тебя редактором-редактором судовой стенгазеты назначили,сообщает он мне новость.
Меня?ошарашенно переспрашиваю я.
Тебя. Так что придумывай название газеты.
Хоть бы спросилисогласен ли.
А куда денешьсякругом вода,опять смеется комиссар и уже диктует:Значит, так: лучших в газету, отстающих тоже. Хорошо бы еще такой сатирический листок-листок выпускать. Веселый чтоб. Юмор в морепервое дело. Так что давай рожай-рожай юмор.
Да не умею я рожать,отбрыкиваюсь я.
Как это не умеешь? Партийное поручение, брат. Хошь не хошь, а рожай.
А ты знаешь, что с рулевым на вахте нельзя разговаривать? прибегаю я к последнему аргументу.
Знаю,улыбается Шевчук.Но у тебя руль на автомате, так что не открутишься. И лекции читать будешь.
Какие еще лекции?
О любви.
О любви?
О любви и верности,уточняет он.
Да что ялектор из общества «Знание»! Да еще о любви.
Надо,твердо говорит Шевчук, и мне становится ясно, что меня заарканили. Хоть взлягивай, хоть взбрыкивай, а воз везти придется. Умеет наш комиссарпосмеяться-посмеяться да и решить вопрос твердо.
В море лекции про любовьсамое главное,поясняет он мне доверительно.Любовь и верность для морякакраеугольный камень-камень. Понял?
Я молчу, я все понял.
А чего обед не объявляете?спрашивает Фомич, все время с усмешкой наблюдавший, как я пытался вывернуться из оглобель.Время.
Вахтенный штурман Николаич спохватывается и объявляет по радиотрансляции:
Команде обедать!
Потом подходит Шевчук и говорит:
Товарищи, прослушайте информацию. Сегодня у члена нашего экипажа, бригадира добытчиков Зайкина Анатолия Васильевича день рождения. Судовой комитет, администрация судна и капитан поздравляют вас, Анатолий Васильевич, с днем рождения и желают крепкого здоровья, семейного счастья, отличного настроения и трудовых успехов на промысле, куда мы прибудем через двое суток.
На промысел-то прибудем, а вот будет ли там рыба,ворчит Фомич.
Не строй мрачные прогнозы,хмурится Николаич.
Чего строитьтак оно и есть,поднимает плечи Фомич.«Амдерма» возвращаетсяпрогорели.
Откуда идут?живо интересуется Лагутин.
Оттуда, куда Макар телят не гонял.
Фомич знает все. Он день-деньской слушает эфир. Все новости на суднеот него.
Обстановка на промысле тяжелая. Все капитаны жалуются.
И без того вислый нос Фомича совсем уныло опускается. Сейчас весна по календарю, а здесь, в Северном море, еще зимний холод, но у Фомича нос уже облез и покрыт нежной розовой кожицей. Фомич ростом с Петра Великого, но рыхл телом, и в рубке ему тесно. Когда он появляется в рулевой, сразу становится ясно, что она не так уж и вместительна.
По трапу взбегает Автандил, в руках его листок.
Фомич, атстукай тэлэграмму.
Не успели отойти, уже две телеграммы послал,бурчит радист.Дорого тебе обойдется любовь. Рыбы нет, чем платить будешь?
Аткуда тэперь рыба,соглашается Автандил. Онтехнолог, помощник капитана по производству, он знает положение с рыбой.Капиталисты всю выскрэбли. Вайме!
Будет вам панихиду петь,вмешивается Шевчук.Гордеич вот послушает-послушает, подумает, что и впрямь рыбы нет-нет.
Зачэм глаза закрывать!горячится Автандил, и лысина его краснеет.Каго абманываем? Сэбя абманы-ваем! Что былото было, что естьто есть. Батоно Гардэич и сам это увидит. Каго абманываем!
Большой рыбой теперь и не пахнет,вздыхает Серега Лагутин и вдруг улыбается.Я первый раз пошел в море семь лет назад, мне говорят: «На большую рыбу идем». Я думал, что она размерами большая, с дельфина, думал. Селедку брали у Фарер. Замолотили тогда!
Развэ это умно?запальчиво спрашивает Автандил.Караблей больше, чэм рыбы! Я тоже кагда пэрвый раз в морэ шел, мне сказали: «Возле Нью-Йорка ловить будэм. Ночью пришли на Джорджес-банку, мэня разбудили, гаварят: «Сматри, Нью-Йорк». Пасматрелвсе в огнях. Думал, правда Нью-Йорк. Утром разгляделсотни судов, до гаризонта. Прибежали брать сэледку. Касяк нащупают, кидаются в драку, бортами друг друга атталкивают. Иной прет прямо на тэбя, ему сигналишь, мол, с тралом иду, уступи дарогу, дарагой, а он прет на тэбя, потому что тоже с тралом. Трал вытащатвэсь бэлыйв молоках, в икре, как пэной мыльной покрыт. Это рыбалка? Да? напирает Автандил на Шевчука.Набегут сотни судов на адну банкуи «раззудись плечо, размахнись рука!» Ваш паэт Кальцов гаварил.
Чего ты на меня насел,отбивается первый помощник. Когда Шевчук сердится, лицо его приобретает не хмурое, а обиженное выражение и еще заметнее хохолок на макушке, как у мальчишки.Я, что ли, командую этими капиталистами, я, что ли, установил их порядки?
Теперь из-за них в промысловых районахфутбольное поле,замечает Фомич.Все содрали на дне тралами, как катками укатали. Так что Жоркину банку скоро прикроют, как Северное море с селедкой.
Он кивает головой в окно, и мы все смотрим на Северное море, по которому идем. Оно холодное даже на вид.
Еще лет пять-шесть назад была рыба, теперь океан заметно отощал,задумчиво произносит Николаич.
Теперь рыбы в нем, как пельменей в котле после гостей,говорит Фомич.Два-три пельмешка останется, и гоняется хозяйка за ними с дуршлагом. Так и мы по океану с тралом бегаем.
Люди как дети неразумные, делают не знают чего,вставляет Николаич.Землю замусорили, океан подчистили.
Нэ дэтипрэступники!горячими глазами смотрит Автандил на штурмана.На суку сыдим, его же рубим. Сэледку угробили?! Угробили! Скоро скумбрию выгрэбэм, ставридутоже запрэт наложат. Думать нада! Понял, кацо?И, обращаясь ко мне, просит:Гардэич-джан, напиши про это! Напиши, богом прашу тэбя!
Не от нас это зависит. Мы люди маленькие,вздыхает Николаич.
Нэ маленькие, а трусливые!уточняет Автандил.Из-под ворот только можэм тявкать.И опять ко мне:Прашу тэбя, кацо, напиши про это. Душа балит.
На наш век хватит,беспечно отзывается вместо меня Серега Лагутин.
Автандил прямо-таки взвинчивается от такого заявления.
Вот-вот, кацо! После нас хоть патоп. Бэй ее пад дых, бэй в кровину, матушку-природу! Она бэзатветная. Круши, юшку пускай! Бэй, чтоб нэ паднялась! Ас-са-а!Автандил уже кричит, с южным темпераментом машет руками, будто рубит кого-то выхваченной из ножен саблей.
Мы ошеломленно смотрим на него. Я даже подумалне пьян ли он? Может, хлебнул втихаря. Но Автандил вдруг сник, устало опустив плечи, и тихо, очень тихо говорит Лагутину:
Нэт, дарагой, это вредная мысль, это прэступная мысль: «На наш век хватит».
Он отворачивается от нас, смотрит на веселое сиреневое море. В рубке наступает неловкое молчание: Автандил устыдился своей вспышки, а мы молчим, будто виноватые, вроде мы это придумалитак безжалостно относиться к природе, так безответственно выгребать богатства океана, не думая о будущем, о том, что может произойти с человечеством, если сейчас подорвать основу основ жизни на земле.