Сергей АнтоновЗеленый дол
ОТ АВТОРА
ДОРОГИЕ РЕБЯТА!
Очень давно, ещё в начале 1952 года, в «Пионерской правде» был напечатан рассказ «Письмо»про мальчика Петю, который задумал вырастить в своём колхозе новый сорт пшеницы.
Читатели иногда спрашивали меня, удалась ли Пете его затея, как сложилась его жизнь, какие в его работе встретились трудности, что случилось с Лёлей, приехавшей вместе с отцом-агрономом из города. На одной из читательских конференций о моих рассказах ученик пятого класса сказал: «Вы, дяденька, сами, наверно, не знаете, что было дальше». А один добрый критик посоветовал, чтобы я удлинял сроки встреч со своими героями.
Вот почему я решил рассказать поподробнее, как Петя растил свою пшеницу и что из этого вышло. Была написана вторая глава, но оказалось, что до конца ещё далеко. И ученик пятого класса, и добрый критик снова могли спросить: «А что было дальше?»
Тогда я стал писать третью, четвёртую, пятую, десятую главы, но конца всё не было, и после каждой главы я уже сам спрашивал себя: «Что же случилось дальше?»
Наконец, я понял, что этот вопрос можно задавать после каждой главы, и поставил точку. И написал: «Конец», хотя никакого конца не было. И вот получился рассказ, у которого, как и во многих других рассказах, есть начало и нет конца.
Первая глава этого рассказа, как я уже сказал, была напечатана в «Пионерской правде» под названием «Письмо». Но я решил напечатать её снова, потому что, если начинать со второй главы, получится совсем плохо; рассказ будет и без конца и без начала. К тому же другой критик предупреждал меня, что нехорошо печатать сочинения, начиная со второй главы.
1. ПИСЬМО
Папа и дедушка-возница пошли к директору МТС просить свежую лошадь, а Лёля, уставшая от долгого путешествия, осталась в телеге. Она сидела между чемоданами, обвязанная большущим пуховым платком, и дремала. Когда она закрывала глаза, ей казалось, что телега снова едет по длинной, дырявой от множества луж дороге, снова медленно вращается однообразная снежная равнина и по обеим сторонам торчат в ослабевших сугробах покосившиеся, ставшие ненужными снегозащитные еловые веточки.
Солнце опускалось. Было оно сверху жёлтое, снизу оранжевое, словно весь его жар оплыл книзу. Наступили те неустойчивые дни, когда зима уже кончилась, а весна по-настоящему ещё не началась. На дорогах кое-где сошёл снег. Один ездили в санях, другиев телегах.
В просторном эмтээсовском дворе становилось тише. Всё реже и реже хлопала дверь конторы, по лестнице сбегали чужие озабоченные люди, а папа всё не возвращался.
В аккуратном белом домике по соседству с конторой зажгли свет. Стали видны кружевные занавески на окнах и красные рябиновые грозди, положенные для красоты между рамами.
Хорошо бы заночевать здесь, как предлагает дедушка, а завтра ехать дальше.
Но ночевать нельзя.
Во-первых, папу ещё с прошлой неделя ждут в колхозе «Зелёный дол», где он будет теперь работать агрономом, а во-вторых, утром в областном центре папе вручили письмо, адресованное одному из колхозников «Зелёного дола»срочное письмо в плотном конверте с надписью «Отправитель Т. Д. Лысенко», и просили как можно скорее передать его какому-то Иванову
Проснулась Лёля от того, что её что-то толкнуло в бок.
Открыв глаза, она увидела морду коня. Морда была огромная, со свирепыми розовыми ноздрями. Между ушей свисали у неё чёрные космы, и от левого уха был отстрижен треугольный кусок. Морда легко, словно спичечную коробку, отодвинула тяжёлый чемодан и выдернула из-под брезента клок сена.
Брысь! сказала Лёля.
Морда равнодушно посмотрела на неё выпуклым, как будто наполненным чернилами, глазом, фыркнула, подняв столб пыли, и выдернула из-под ног Лёли ещё клок сена.
Папа! испуганно воскликнула Лёля.
Не бойся, он смирный, раздался спокойный голос. Возле телеги стоял мальчик лет двенадцати, в ушанке, надетой набекрень, как папаха у Чапаева.
Мальчик схватил коня за ремешок, раздвинул ему рот и вынул мокрый железный стержень. Гремя удилами, страшный конь помотал головой, потянулся к крыльцу и сразу отгрыз от ступеньки щепку.
Привяжите его, пожалуйста, попросила Лёля, подбирая ноги.
Но мальчик не слышал её. Он полез коню под брюхо и попытался поднять его заднюю ногу. Конь не давался.
Ну, балуй! сказал мальчик, легонько стукнув его по колену.
Конь укоризненно посмотрел назад и приподнял ногу. Мальчик сбил с копыта наледь, отёр руки о лоснящийся круп и подошёл к Лёле.
Что это тебя в платок закутали? насмешливо спросил он. Жарко, небось. Хочешь, развяжу?
Пожалуйста, развязывайте, холодно разрешила Лёля, задетая тем, что мальчик разговаривает с ней, как с маленькой.
Вскоре открылось смуглое курносое лицо ученицы третьего, а может быть, и четвёртого класса. Две чёрненькие косички с двумя помятыми лентами виднелись за ушами.
Вот она, какая деталь, несколько смущённо сказал Петя, доставая из саней треснувшую шестерню. Варить привёз. Это зачем?
Для сортировки.
Очень интересно, вежливо проговорила Лёля, стараясь сообразить, зачем это понадобилось варить железо.
Тебя как звать?
Лёля. А вас?
МеняПетька. Ты чего Бурана забоялась?
Ну, уж и забоялась! Лёля иронически усмехнулась. Я даже могу его погладить. Пожалуйста.
Она подошла к Бурану сзади и, далеко протягивая руку, коснулась его мягкой, тёплой шерсти.
Видите, и погладила, сказала она, но, к её досаде, Петя сгребал в санях сено и ничего не видел. Он бросил охапку сена перед конём и только после этого снова обратился к Лёле:
Хочешь, садись на него верхом.
Ой, нет, что вы! Спасибо.
Садись. Самой, наверно, охота.
Мне не сесть: высоко.
Садись, подсажу.
Я бы села, да у меня ноги грязные. Я его запачкаю.
Ладно, чего там. Все равно чистить-то.
Больше отговариваться было нечем. С помощью Пети она поднялась на оглоблю саней, в которые был запряжён Буран, и осторожно полезла на его спину.
Спина была широкая и плоская, как стол. Держаться было не за что. Лёля уцепилась за гриву и сидела, зажмурившись.
Хорошо? послышалось откуда-то снизу.
Очень хорошо, отвечала Лёля, до смерти боясь, что Буран вдруг тронется с места. Снимите, пожалуйста: ему, наверно, тяжело.
Ну да! На него десять таких сядет, он и не почует. У нас он возы такие тянет, что и полуторка не свезёт. Вот во второй бригаде назём возили. Так другие лошади шесть куч везут, а он десять. А когда со станции надо было калийные соли везти, так и вовсе он весь транспорт забил
Лёля слушала Петю и терпеливо дожидалась, когда удобно будет попросить снять её с Бурана. А Петя между тем рассказывал про калийные соли, суперфосфаты, про какой-то сыпец и вдруг ни с того ни с сего спросил, каталась ли Лёля верхом
Нет, почти никогда не каталась. Снимите, пожалуйста.
Хочешь, прокачу?
Ой, нет, что вы!
Держись крепче, сказал Петя и тихонько свистнул.
Буран, словно на шарнирах, повернул уши и осторожно тронулся с места.
И тут неожиданно для себя Лёля взвизгнула и заплакала. Но Буран всё шагал и шагал, с каждым шагом Лёля подпрыгивала на его спине, и ей приходилось чуть не ложиться, чтобы не съехать набок, и она кричала всё громче и громче. А удивлённый Петя стоял, не понимая, в чём дело.
Лёля, что это такое? откуда-то издали донёсся голос папы. Сейчас же останови лошадь.
Я ката-а-аюсь! проплакала Лёля.
Папа подбежал к Бурану и, раздраженно повторяя «стой» и «тпру», стащил с него Лёлю, перенёс на сухое место, опустил на землю и шлёпнул.
Отдышавшись, папа набросился на Петю:
Это твоя лошадь? Разве можно ездить верхом без седла? Как ты думаешь? Можно?
Петя, опустив голову, чертил кнутом на земле круги и спирали.
Ну и наездница! проговорил басом усатый человек, только что вышедший на крыльцо конторы. Это и есть ваша отличница, Александр Александрович?
Это и есть, сказал папа. За каждым шагом приходится следить Дома я её отпускал гулять только с тёткой.