Время течет медленно.
Три часа утра.
Пишвейц тяжело вздыхает и встает со своего соломенного тюфяка.
Босой, в рубашке и подштанниках останавливается у дверей караулки. Смотрит на освещенное окно майора.
Босой, в подштанниках садится на порог. Чешет пятку.
«Хоть бы господь бог его надоумил Надо положить самые большие плашки наискосок друг к другу, квадратик с краю. Палочку заместо хвоста Тогда мы оба заснули бы уж наконец»
Сны пленного солдата
Что же вам, родные мои, рассказать? Нелегкое это дело
Лучше отстали бы вы от меня, не любопытничали. Такто вот, матушка. Маня, налей хотя бы рому, а ты, зятек, угости папироской.
Вчера я вам уже говорилпрострелили мне ногу, и остался я лежать в кустах. Под вечер пришли сербы, стали тыкать в меня прикладами: «Шваба!.. Шваба!»
Подняли меня эти парни и все приговаривают: «Не бойся, не бойся!». Подойдет детинагора горой, крикнет: «Не бойся!»шасть лапой в карман, вытащит часыи ходу! Подойдет другой: «Не бойся!». Хватает меня за ногуя тут, ясное дело, бряк навзничь, а он стащит казенные обуткии ходу!
Потом нас погнали кудато: «Хайда-хайда-айдь, айдь!»Целый день только и слышишь: «Айдь тамо за командира» .
Я шел босой, нога болит, все отставалне мог за ними поспеть.
В одной деревнеразве тут упомнишь в какойдали мне печеной тыквы с ракией и снова: «Айдь, айдь, шваба!».
Счастье еще, что у меня в подкладке были зашиты монеты, дал я крону стражару , старый такой чича , комитаджи , хороший человек, дрался с турками под Дринополем или еще где, запамятовал я Ружье у него висело за плечом на веревке. Принес мне кусок сахара. Господисахар, угощеньето какое!
Потом везли меня на подводеродные вы мои, нога вся распухла, горитнадо бы хуже, да нельзя.
В коницкихказармах в Нишеродные вы мои, вот где была стужа, голод да вши.
На дворене помню уж, там это было, или где еще: голова у меня дурная стала, ничего не держиттак вот, был там нужник на манер канавы, ходили туда холерные да тифозные. Было до негону, как бы вам сказать? вот как от нашей груши до курятника Просто большой глубокий ров, сверхудоски, хлоркой политы. А там, внизу, мертвяки может, два или три то нога высунется, то рука Ясное дело, пойдет бедолага по нужде, дизентерийный или холерный, никому не скажется, стражара не позоветсядет, от слабости свалится туда да и утопнет.
Такто вот Ну, а потом был я в пешадкйскихказармах князя Михаила И оставьте меня в покое, не о чем мне больше рассказывать.
Жуткое дело, вспоминать не хочется. Там повыпадали у меня зубы, да еще с койки я там свалился.
Расскажу вам только одну историю. Но потом уж все, конец!
Была там сестричка из «Красного креста», красивая такая девчонка, пела и по-чешски знала. Все себе напевает: «А домой мы не пойдем до утрадо утра».
В лазарете справа от меня лежал один комитаджи, русский граф из Калиша, говорил, папаша егочлен русской Думы. Дескать, из дому убег из-за девчонки, либо еще из-за чего, тоже вот запамятовал. Отец лишил наследства И пошел он воевать, Был, кажись, в африканском легионе или в Тунисеопять же запамятовал Красавец писаный
Сколько ему лет было? Да лет этак около двадцати четырех; минутки, бывало, не усидит. Ездил в Барселону и хвастал, что сговорился там с одной, да перед самой свадьбой она укатила в Южную Америку, или еще кудауж и не знаю Тихий такой человек, сложения слабого Возвратный тиф, кровью харкал и все жаловался: «Плуча, мои плуча , я этого не вынесу!». Да причитал: «Кирие Кирие!» , а мы его ругали. Спрашивал, что мне подарить, чтобы, мол, вспоминал его, как он умрет. А когда поправился и уезжал, дал мне франко-испанский словарь и вот этот брючный ремень, пощупайтекакая на нем кожа! Только со словаремто что? Вот мы и употребили бумагу с пользой ясное дело коли в ней такая нужда Ежели давал я кому пару листковпочитай, любезность оказывал да и не задаром
Ох, родные вы мои! До чего же чудной человек был этот граф! Велел позвать священника, а как пришел к нему поп, чертыхался и не хотел с ним разговаривать. Меня просил подать телеграмму в Варшаву, что, мол, у него третья стадия чахотки, чтобы дома помягчали и выслали денег.
Подал ли я телеграммуто? Куда там! Как раз той ночью упал я на колидоре и крепко зашибся Еще рад был, что лежать могу
В ту пору заявилась к нам русская княжна, собственной своей ручкой дала мне подштанники, санитары носили их за ней в корзинах. Видать, она потом и послала телеграмму в Варшаву, папаше его, про эту самую третью стадию. На радостях он мне даже рубль отвалил.
Получил я от доктора Миловановича настоечку, чтобы мазать волдыри от вшей, а сынку графскому микстуру от легких прописалиужас, какая пакость оказалась. Аптекарь, убогий такой человечишко, рожа обвязаназолотуха или что, уж и не знаю, бумажки на бутылочках кириллицей понадписывал.
Раз приходит доктор Милованович, видит, как граф пьет из своей бутылочки, и спрашивает: «Шта ты радишь?» .
Потом глянул на мой столик и говорит: «Ага!», выругался, сестрицу так и пронзил взглядомтощая была, как жердь
Родные вы мои, вы бы только посмотрели, как она вся съежилась.
В Нише я видел сны, и все потом сбылись.
Ну вот вам хотя бы первый!
Приснилось мне, будто лечу я на ероплане домой. И будто страх как жрать хочется, потому что есть мне ничего нельзя было а тут так захотелось, ну просто спасу нет. И больше всего рождественского кренделя или ржаного хлебца. Лечу и думаю: ни одна ведь душа про то не знает, что со мной деется. ВнизуСербия, дома, села. Как пролетел Австрию, уж и не знаю А прилетаю домой, вы мне и рассказываете, что, значит, дедушка наш наново запил. Рекс будто сдох. Натащили мне хлеба, пирожков. Вы, матушка, будто насыпали мне полный мешочек соли, очень уж я вас просил, до того хотелось мне сольцыбрал я ее из миски и сыпал прямо в рот. Соль, родные мои, дороже золота! Из дому будто пошел я в трактир «У Лупинков». Выпил пива и сразу же с братаном своим с двоюродным с трактирщиком то есть прощаюсь, чтобы поспеть в лазарет, пока доктор Милованович не начал утренний обход.
Назад добрались благополучно, и все обошлось.
Сон этот исполнился хотя бы в том, что я теперь и впрямь вернулся домой, а те, кто тогда был со мной, уже бог весть гдев Албании Да немало их уже и в землю закопали. А можети нет.
Второй сон.
Приснилось мне, будто в Ниш должен приехать император Вильгельм и будто король Петр собирается его встречатьи до того ведь все во сне перепуталось, будто был я на вокзале и вдруг вижугоры трупов и дохлых псов. «Почему, думаю, оставили здесь эту мерзость, раз приедет сам император?» Приехал император или нет, это я тоже запамятовал Помню только, что с вокзала мы шли с Цыбулькой, вы его не знаете. Чего-чего? Да нет! Этот из двадцать второго. Цыбулек что собак нерезанных! Он и говорит: «Ведь у них в Нише мало места!» Потом император Вильгельм был в нашем лазарете Слышудолго так говорят по-французски Дальше уж и не помню, что и как. И ведь все как есть в точности исполнилось. Император Вильгельм приехал в Ниш, и болгарский Фердинанд тоже.
А третий сонвы только послушайте! Оставь ром на столе, Маня!
Будто гдето тут у нас приключилось убийство. Один будто трактирщик топором жену порубил А нашего папаню, должно быть, вызвали в свидетели, или иначе как, леший его знает. До чего все в голове у меня перемешалось В общем так както Короче, приехал будто папаня ко мне в Ниш, в армию и наново пропал Оглядываюсь я
И верно, вызвали папаню на комиссию, забрали, после ему в Надьканиже операцию сделали, да это вы и сами знаете, теперь уже полгода как о нем ни слуху ни духу.
Но самый распрекрасный сон был вот какой. Приснился он не мне, а тому Цыбульке, из двадцать второго.
Представьте себе огромадное поле. Куда ни гляньлуга да равнина. А посередке будто бы стоял Пршемысл Отакар в полном рыцарском снаряжении и грустно эдак глядел. Потом вдруг стал медленно возноситься на небо и скрылся в облаках А на том месте, где он стоял, объявилась княжна Либуше в белом одеянии и тоже жалостно так смотрит, глаза прикрыла рукой и плачет. Вдруг тоже вознесласьи нет ее