Я отнесу ваши вещи на вокзал, продолжил ефрейтор. В ответ на мой протест прозвучало:Приказ господина капитана.
Капитану я возражать не стал. В военной обстановке с военными лучше не спорить, им виднее.
Я легко соскочил с подножки и с удовольствием ощутил себя на твердой, пусть и вражеской земле. Полагаю, мой вид для здешних мест был довольно экстравагантен. Чего стоил один тропический шлем, на фоне которого фотоаппарат и пара свисавших с плеч кожаных сумок смотрелись вполне ординарно. Солдат с моим саквояжем в руке уверенно направился через рельсы в сторону сгоревшего строения. Потом мы пошли вдоль путей и разбросанных по соседству невзрачных беленых домов с невысокими изгородями, отделявшими их и примыкавшие к ним огороды от пыльного подобия улицы. Поскольку мой вагон был предпоследним, расстояние до вокзала оказалось порядочным, и я по достоинству оценил заботу неизвестного мне капитана.
Станция выглядела большой и оживленной. С гудками и пыхтением маневрировали паровозы, раздавался, неясно откуда, собачий лай, поспешно двигались группы людей с чемоданами и узлами. Вдоль товарных составов стояли русские полицейские с белыми нарукавными повязками, озабоченно сновали солдаты в зеленовато-серой (или серовато-зеленой) униформе. Сам вокзал представлял собой одноэтажное обшарпанное здание, возле которого возвышалась водокачка красного кирпича и ряд пирамидальных тополей. Мне еще предстояло убедиться, что обшарпанный вид самых разнообразных строений представляет характерную черту этой новой для меня страны.
Разрешите доложить, господин капитан, обратился мой Вергилий к невысокому румяному человеку в фуражке. Господин итальянский корреспондент прибыл. В целости и сохранности.
Немец приветливо улыбнулся и протянул мне руку.
Капитан Рудольф Хербст, рота пропаганды. Быть в наше время в подобном месте в целости и сохранностинемалое достижение, вы в этом скоро убедитесь. Мне поручено ввести вас в курс дела и оказать содействие на первых порах, пока не приедет Грубер.
Не спрашивая, кто такой Грубер, я ответил капитану улыбкой и привычно назвал себя:
Флавио Росси. Фронтовой корреспондент газеты
Эти слова, уже произносившиеся мною в Абиссинии, Испании, Албании, а теперь вот здесь, всегда нравились мне своей лаконичностью, сопряженной с неким суровым и даже величественным смыслом. Я не был уверен, что название моей газеты известно германскому офицеру, но при случае мог легко доказать, что она является не последним из изданий моей фашистской родины. Капитан Хербст его знал.
Впервые в России, господин Росси? осведомился он, открывая серебряный портсигар.
Я развел руками, заметив, что всё бывает впервые, даже первая любовь. Мне было интересно, пошутит ли он насчет моей фамилии или удержится от каламбура, которым меня донимали редакторы, испанские националисты и немцы из «Кондора». Хербст не удержался.
Стало быть, Росси? произнес он, задумчиво извлекая сигарету и протягивая мне портсигар. Могу предположить, что, когда вы пишете о русских, вы не называете их красными.
Мой ответ был давней заготовкой.
Разумеется. Профессиональная привычкаизбегать повторов.
Я тоже против подобных квазиметафор. Надо называть вещи своими именами, чтоб впоследствии не случалось недоразумений. Но начальство считает иначе. Разрешите пригласить вас отобедать в нашей офицерской компании.
Я был не против и в сопровождении приветливого капитана и ефрейтора стал подниматься по вокзальным ступеням. Как раз в этот момент мимо повели очередную толпу мужчин и женщин, порою очень молодых, почти детей, с чемоданами и узлами. Они были бы похожи на обычных пассажиров пригородных поездов, если бы не сопровождавшие их серо-зеленые солдаты и полицейские с повязками. Я не удержался от вопроса:
Кто эти люди?
Направляются в Германию. Трудиться ради победы нашего оружия. Великогерманская империя освобождает их от большевистского ига и вправе ожидать от них известной благодарности.
Ответ капитана Хербста, вопреки недавнему заявлению не назвавшего вещи своими именами, не исчерпал моего любопытства. Я задал новый вопрос:
Они едут добровольно?
Хербст пожал плечами, было видно, что подобные зрелища давно ему наскучили.
Более или менее. Кто в этом мире любит трудиться? Только люди творческих профессий вроде нас с вами, да и то не всегда.
Он улыбнулся вновь, но я, сам не знаю почему, не унимался, хотя ефрейтор уже давно держал передо мной распахнутую дверь. Возможно, в меня вселился дух противоречия, что порой случается с младшими партнерами по тому или иному предприятию. В нашем случае с младшим, пусть и не по возрасту, союзником.
Похоже, менее, заметил я. Хербст не смутился.
Возможно, но обратите вниманиеони довольно спокойны. В целом, это стадо. Человеческое стадо. Помните, в доисторическую эпоху?
Что-то припоминаю, ответил я, хотя подобное сравнение не показалось мне корректным. Но не стоило поспешно судить о том, о чем не имеешь ни малейшего представления. Тем более что на сей раз капитан сказал то, что думал на самом деле.
Мы вошли в здание вокзала и направились в буфет, где был накрыт стол для нас и двух товарищей Хербста. Он был совсем неплох, даже изыскан, и наличие консервовотличных французских сардин в оливковом маслескорее шло ему на пользу, не говоря о двух бутылках отличного мозельского, пусть я и не поклонник немецких вин. Ефрейтор с парой других солдат, вероятно, сопровождавших моих сотрапезников, сидел за несколько столиков от нас, утоляя голод примерно тем же, что и мы, и запивая съеденное пивом. Больше в буфете не было никого. Атмосферу мирного застолья прекрасно дополняла лившаяся из граммофона французская мелодия, почти заглушавшая репродуктор за окном, который попеременно транслировал военные марши и новости на немецком и на русском языках.
Пропаганда не должна прерываться ни на час, заметил по этому поводу капитан, но мыслящим людям ее слушать не обязательно. Мы с господином Росси ее создаем. Ваше здоровье!
Ваше здоровье! отозвался я. Однако после долгого пути мне хотелось бы услышать последние новости.
Могу дать собственную версию, усмехнулся молодой лейтенант, кажется артиллерист, сидевший слева от меня. «Доблестные германские войска и их союзники теснят большевиков по всему фронту. Новые славные победы немецкого, итальянского, румынского, венгерского, словацкого, хорватского, финского оружия. Население радостно приветствует своих освободителей».
Не факт, возразил старший лейтенант, сидевший справа. Последнее время на фронте затишье.
Жалко, не в тылу, хмыкнул Хербст. Вы слышали, наш итальянский друг буквально проскочил под носом у диверсантов? А следующий поезднет. Между прочим, есть жертвы.
Жертвы, к сожалению, есть всегда, сказал молодой лейтенант. Но, даст Бог, мы переживем всё это и
Его высказывание было прервано неожиданно раздавшимися криками за окном. Грохнул выстрел, другой, третий. Мы поспешили на крыльцо. Офицеры на ходу доставали пистолеты. Я пожалел, что легкомысленно оставил личное оружие в саквояже. К нам подбежал рослый унтерфельдфебель.
Что тут у вас? резко спросил его старший лейтенант, по всей видимости отвечавший за погрузку трудового контингента.
Бежал какой-то мальчишка. Проскочил под вагоном и дал деру.
И что? Я слышал выстрелы.
Не попали. Лицо унтерфельдфебеля выразило раскаяние в проступке подчиненных.
Кто стрелял? Разберитесь и старший лейтенант задумался, и накажите. Понятно?
Слушаюсь.
И не нарядом по кухне. Знаю я вас.
Было видно, что старший лейтенант серьезно раздосадован. Хербст попытался его утешить.
Должно быть, солдатам не очень по душе стрелять в безоружных. Их можно понять.
Может, оно и так. Но если солдат стреляет, он должен бить без промаха. Во всяком случае, немецкий солдат.
Для него обед был безнадежно испорчен, и вскоре он нас покинул. Молодой лейтенант, напротив, был настроен оптимистически, и после того, как с мозельским было покончено, его стараниями на нашем столе (состав с отправляемыми в Германию работниками к тому времени убыл) появилась третья бутылка, кажется бургундского. Мы пили за победу, Германию, Италию и даже за Абиссинию, за отсутствовавших дам, за Милан, Берлин и Кобленц.