Пробившись через толпу и завернув за угол госпиталя, он, как лунатик, направился к проволочному заграждению перед стенами. Даже его проникновение в опасную зону не было бы замечено, если бы в тот же момент не раздался разъяренный окрик:
Гей!
Толпа замерла, встревоженная. И только тут все заметили немецкого офицера, остановившегося между рядами колючей проволоки. Он смотрел прямо перед собой в сторону стены, окружавшей лагерь. Перед ним появился часовой, удивленный этим видением, и начал отгонять офицера от стены, будто отбившуюся от стада овцу:
Давай отсюда! Давай!
Другие военнопленные знали офицера. Это был лейтенант Манфред Бланке, который и до этого несколько раз пытался совершить побег: первый ночью через баню, второй днем, когда работал в бригаде по заготовке дров. Однако тогда его быстро схватили и вернули в лагерь.
Несколько немцев товарищи Бланке бросились к нему и потянули его назад. Он бился у них в руках и бормотал что-то бессвязное.
Что он говорит? поинтересовались те, что были поближе.
Говорит, что немецкие танки дошли до лагеря.
Он сумасшедший!
Все может быть.
Тут появился фон Риде. Он подошел к Бланке, вдруг расплакавшемуся, вытер перчаткой катившиеся по щекам Бланке слезы и проникновенно сказал:
Дорогой мой, еще не наступил тот день! Но и сюда придут наши танки Я тебя заверяю: придут!
Такие случаи следовали один за другим, и их участников нисколько не беспокоило то, что они в гротескном виде предстают перед историей.
Один венгерский майор, толстый и плотный, закутавшийся в тряпье так, что были видны только его красные щеки, все ходил припрыгивающим шагом, бормоча про себя в состоянии полной сосредоточенности:
Четыреста пятьдесят семь, четыреста пятьдесят восемь, четыреста пятьдесят девять
После определенного номера он останавливался, изнуренный, будто после форсированного марша, и, записав цифру в засаленный блокнот, довольно улыбался:
На сегодня хватит. Завтра на десять шагов побольше.
Из подвала доносились крики молодого немецкого лейтенанта Гейнца Олерта:
Гитлер в Париже Хайль! Гитлер в Лондоне Хайль! Гитлер в Москве Хайль!
Лейтенант-итальянец продавал ложки, которые мастерил сам; румынский полковник с помощью сложного математического расчета доказывал, ссылаясь на апокалипсис, что 1943 год это год конца света; другой, утративший память, спрашивал всех, не знают ли, в каком году и в какой день он родился; еще один на зернах и по ладони угадывал будущее; священники открывали в туманностях библии ясные указания о пришествии на землю антихриста, а любители острых ощущений организовывали похотливые лекции о знаменитых любовных историях или о тайнах индийской любви. Одни толковали свои самые невообразимые сны, другие планировали на последующие ночи новый многонациональный сеанс спиритизма с обязательным вызовом духа Бисмарка. Тетрадь кулинарных рецептов Новака пока была переведена только на немецкий и венгерский языки, а «штабисты» в каждой национальной группе разрабатывали от имени немецкого верховного командования гипотетические планы наступления невиданного размаха, которое должно наверняка освободить их к такому-то дню
Сильвиу Андроне пугали выводы, к которым он пришел в результате безжалостного наблюдения за себе подобными в течение нескольких недель плена. Иногда у него появлялось такое чувство, что на его мозг опускается пелена тумана, не позволяющая ему понять общую драму. Другой раз ему чудилось, что его самого подстерегает медленное, но неотвратимое умопомешательство.
Но в то утро нового года он проснулся с поразительно ясным пониманием всего того, что должно совершиться благодаря его усилиям и воле. Рана на животе еще не зарубцевалась окончательно, но Андроне боялся попасть в госпиталь. Он голодал, хотя ему и удалось убедить майора Харитона приносить для него сверх нормы кое-что из пайка больных. После всех физических страданий его лицо, будто подправленное кистью художника, все же оставалось красивым и приобрело оттенок одухотворенности. Он был не способен переносить одиночество и чувствовал постоянную потребность выражать свои мысли вслух. Пока не было Харитона, с которым он встречался обычно вечером, Андроне потянулся теперь к священнику Георгиану, хотя и сознавал, что перед ним не может полностью излить свою душу. По крайней мере пока
Он уцепился за руку священника и шепнул ему на ухо:
Посмотри на них получше, отец! Они вот-вот все сойдут с ума.
Мы тоже не далеки от того, Андроне.
Но мы должны спасти самих себя, отец.
Как? с горечью спросил священник. Думаешь, есть какой-нибудь выход?
И не один!
Ну, скажи!
Надо посмотреть, на чем остановиться.
Может, ты думаешь бежать?
Прошу вас хоть на пять минут быть разумным.
Почему?
Потому что побег верная смерть.
И все же, настаивал священник, словно зачарованный этой перспективой. Ты молод. Тебе надо подумать о себе. Все заключенные в тюрьмах или лагерях думают о побеге. Особенно молодые. Ты представляешь, как важно, чтобы хотя бы один из наших добрался до Румынии?
Представляю! Но это тоже из области всеобщего помешательства.
Да, ты прав.
Я просто реально смотрю на вещи, отец.
И какой же ты выход предлагаешь?
Андроне заговорщически потянул его ближе к себе.
Пока я хочу, отец, чтобы вы поняли одно: нельзя докатиться до того, чтобы продавать деревянные ложки, делать из костей фигурки голых баб. Нельзя дать навязчивым мыслям завладеть нами. Для этого пять наций прислали сюда достаточно тупиц. И еще пришлют Вы помните, что я вам говорил однажды в поезде, перед тем как застрелился Джурджа?
Я только помню, что ты заставил меня подписать коммунистическую прокламацию.
Тогдашние подписи спасли всех нас от вероятной смерти.
Но моя подпись наверняка опозорила меня дома. Возможно, я больше не являюсь служителем румынской православной церкви.
Глупости! Тем остается только догадаться, что мы подписали бумагу под дулами приставленных к виску пистолетов.
В любом случае я тебе этого никогда не прощу.
Простите, отец.
Легко сказать!
Потому что я еще раз призову вас подписать другие прокламации. Всех до единого призову подписать.
Священник слегка высвободился из рук офицера и удивленно проговорил:
Ты, парень, с ума сошел?!
Напротив, отец! ответил Андроне, нахмурившись. Я борюсь с сумасшествием других, с инерцией других. Притом в полной ясности ума.
Уж не намереваешься ли ты перекинуться к антифашистам?
Детали в следующий раз. Мне надо посоветоваться с Харитоном. Харитон никак не может оставаться в стороне. У меня есть план, который следует тщательно обдумать. И те, кто войдут в нашу конспиративную группу, войдут в историю Румынии. Смею вас заверить в этом. Хорошенько запомните мои слова А сейчас я хочу есть! Неужели Балтазар-старший не может подбросить нам несколько косточек от жеребца?
Попытаемся повлиять на него.
Он верит в бога?
Не это главное. Сын Балтазара сказал мне, что в ночь капитуляции его отец перешел на сторону генерала Кондейеску.
Отлично! Андроне, довольный, потер руки. Тогда пошли. Мы его сейчас пошантажируем!
От имени короля?
Точно!
Напрямик?
Зачем напрямик? Деликатно. Впрочем, все, что мы будем делать отныне, должно быть сделано очень деликатно Понимаете?
Священнику трудно было это понять. Деликатность вовсе не подходила к стилю их нынешней жизни. Корабль, на котором они плыли до сих пор, разломился надвое. Некоторые погибли в волнах войны, другим удалось добраться до берега. Земля, по которой они теперь ступали, была бесплодной и покрытой колючками.
Неожиданно навстречу генералу Кондейеску, тоже вышедшему на прогулку во двор, направился полковник Голеску. На лице полковника играла слащавая протокольная улыбка.
С Новым годом, господин генерал! Разрешите поздравить вас!
С Новым годом, дорогой мой! тихо ответил генерал, удивленный. Спасибо!
Он растерянно пожал полковнику руку, несколько взволнованный тем, что именно полковник Голеску переступил через предубеждения других, и хотел было идти дальше. Но Голеску обошел его так, чтобы оказаться справа, и пошел рядом с генералом.