Прав, быстро подтвердила Иоана. И мне было не по себе, когда я узнала, где придется работать во время войны.
Ты, по крайней мере, следовала за своим мужем, Ивана Петровна, тогда как я привез с собой сюда только одни фотографии.
Девяткин сидел, нагнувшись вперед, держа пустую чашку в руке. Красные отблески огня освещали его суровое лицо. Некоторое время было тихо. Остальные двое смущенно молчали, уважая чувства, которые сейчас владели начальником лагеря.
Но полковник быстро пришел в себя, поставил чашку, резко расстегнул воротник кителя и поднялся.
Я хотел сказать, что мы обязаны перебороть себя! проговорил он, окинув взглядом собеседников. Каждый должен перебороть себя и забыть. Я воспоминания о том, что было под Одессой, ты свое прошлое в Румынии, Ивана Петровна то, что ей приходится проводить свои молодые годы в таких грустных обстоятельствах. Как раз когда тебе кажется, что ненависть единственно правильная реакция, в тебе пробуждается дух старого большевика и требует от тебя человечности. Напоминает тебе, что ты не имеешь права смешивать червя в яблоке с самим яблоком. Одно дело Гитлер с его сворой политиканов, и другое дело миллионы людей, брошенных в пекло войны. Не гуманизм к врагу, а гуманизм к его жертвам вот что нужно.
Он положил руку на плечо Иоаны и со смехом сказал:
Я очень сожалею, Ивана Петровна, но подобный переворот в сознании нужно немедленно отметить по русскому обычаю настоящей русской водкой. Забудь на время, что ты наш лечащий врач, и разреши пропустить хотя бы по одной рюмочке
Разрешаю, товарищ начальник!
За человечность, Ивана Петровна! Понимаешь?
За человечность, Федор Павлович!
Тогда слава медицине!
Он пошарил в плетеной корзине и извлек оттуда бутылку водки, ворчливо встретил отказ Иоаны, но не настаивал и налил светлой жидкости в две крышки из-под бидона.
В конце концов должны же мы поздравить друг друга с наступившим Новым годом! уже весело произнес Девяткин. За Советский Союз, друзья! За то, чтобы все ваши мечты сбылись, Тома Андреевич! От всей души желаю тебе как можно скорее вернуться в Румынию! А тебе, Ивана Петровна, стать знаменитым доктором в Бухаресте!
Ла мулць ань! по-румынски ответил комиссар и тут же поспешил перевести: С Новым годом, Федор Павлович!
И за товарища Влайку! вставила в свою очередь Иоана, хлопнув в ладоши.
Да, да! громко воскликнул полковник. И за скитающегося Марина Михайловича! В каких-то сугробах застал его Новый год?
Иоана улыбалась с чувством покровительства и некоторого превосходства по отношению к слабостям мужчин. Девяткин заставил комиссара выпить до дна и рассмеялся, увидев, как тот передернулся, а после этого шумно и горячо обнял обоих. Ему было особенно приятно почувствовать на своих губах горячие губы Иоаны
Но тут же, будто рассердившись сам на себя за минутную слабость, Девяткин спросил?
Скажи мне, Ивана Петровна, сколько длится инкубационный период при тифе?
В среднем двенадцать дней. В исключительных случаях пять или более двадцати, ответила она, как школьница на уроке. При массовом заражении инкубационный период короче.
Значит, какой первый вывод можно сделать?
Что итальянцы заболели на фронте.
Стало быть, не исключено, что мы имеем дело с очагом эпидемии.
Если учесть, в каких условиях они находились, это было бы не удивительно.
То есть?
Все вместе в одной траншее, в одном вагоне, в укрытиях. Делились друг с другом шинелями, возможно даже раздевали мертвых.
Насколько я знаю, Муссолини одел их не по-царски.
Да уж действительно. На плечах опереточные накидки, на голове нечто вроде детских панамок.
Ты видела тех, кто в карантине?
Вчера я наблюдала, как они готовились к бане.
Выглядели так же, как тогда, когда отправились завоевывать Россию?
Вшей в одежде целые муравейники.
Думаешь, стрижка, дезинфекция ничем им не помогли?
Может, лучше было бы их пропустить через огонь и сотворить заново, засмеялась Иоана.
Ты шутишь?
Конечно, Федор Павлович!
Все-таки, значит, помогло!
Помогло! Но очаг был раньше, чем их постригли, и раньше, чем их одежду пропарили в дезинфекционной камере.
А как с людьми?
Сегодня ночью в госпитале обнаружены двое больных. Без сомнения, в карантинном бараке появятся и другие.
Этих двух изолировали?
Да, вместе с еще семью, у которых появились те же симптомы.
Значит, перспективы довольно мрачные?
Если не сказать хуже, товарищ начальник!
Несколько секунд назад я все еще надеялся, что мы зря переполошились.
Нет, опасность очень серьезная, сказала Иоана, глядя ему прямо в лицо.
Да, да! Теперь мне все ясно.
Он снова стал суровым и хмурым. Хотел было закурить, но извлеченная из кармана папироса так и осталась зажатой в кулаке. Он, задумавшись, продолжал стоять неподвижно посредине комнаты. Потом неожиданно обратился к комиссару:
Ты, кажется, говорил, что принял какие-то меры?
Да, принял, ответил тот.
Послушаем!
Прежде всего я приказал Анкуце держать новость в секрете.
Хорошо.
Санитарам приказал не покидать госпиталь.
Согласен.
Я опасался, что в казармах может возникнуть паника.
Правильно опасался!
Точно так же я запретил доступ из казарм в госпиталь.
Очень хорошо!
Пока все! Жду ваших распоряжений.
Начальник лагеря некоторое время оставался в задумчивости, потом сказал:
Да, меры нужно принимать срочные и решительные Деринг все еще болен?
Иоганн Деринг был комиссаром немецкой секции.
Болен, коротко ответил Молдовяну.
А Бенедек?
Все еще в Москве. Пока не вернулся.
Шандор Бенедек был комиссаром у венгров. В итальянской и финской секциях комиссаров не было. Девяткин все время требовал в политуправлении, чтобы ему прислали комиссаров и в остальные две секции, но, видно, не так легко было удовлетворить все запросы. Так что Деринг, Бенедек и Молдовяну отвечали и за остальные секции.
М-да! произнес начальник лагеря, потирая сжатой ладонью подбородок. Значит, придется тебе одному справляться Сколько врачей у нас в лагере?
Шестеро!
Из них в госпитале сейчас работает один Анкуце, не так ли?
Точно!
Анкуце пришел добровольно, а вот остальные И почему мы с ними до сих пор не поговорили?..
Мы опасались, что они не согласятся, оправдывался Молдовяну.
Теперь-то они тем более не согласятся.
Я тоже так думаю.
И все же, мне кажется, тебе нужно собрать всех их. Поговори с ними. Может, удастся пробудить в них чувство человечности. Ты все еще боишься, что не сумеешь их убедить?
Попытаюсь!
Должен суметь! прозвучал, как приказ, голос начальника лагеря. Должен! Такое уж чертово дело! Пока не появились вы, мне казалось, что я нахожусь на краю света, что войне я больше не нужен. Так вот война сейчас снова призывает нас всех на фронт. Понимаете? На фронт!
Он повернулся к Иоане и строго спросил:
Ивана Петровна, ты не боишься войны?
Не боюсь, Федор Павлович! с некоторым удивлением ответила она. Почему мне должно быть страшно?
Потому что, Ивана Петровна, здесь тоже своего рода война, и дьявольски тяжелая. Там врага видишь, свист снаряда слышишь. Здесь микробы предпочитают оставаться невидимыми, эпидемия не бьет в барабан, прежде чем пойти в атаку. Там сражаешься в открытом бою, здесь враг нападает на тебя из-за угла Что скажешь на это?
Никакая война мне не страшна, Федор Павлович!
Молодец, девочка!
Он направился к столу в другой угол комнаты. Повернул несколько раз ручку полевого телефона и поднес трубку к уху, ожидая.
Это Девяткин. Дай мне Горький, комендатуру!
Прозрачный утренний свет озарял его лицо, которое казалось высеченным из камня. Нахмуренный взгляд Девяткина без определенной цели скользил над головами присутствующих, устремлялся через окно вдаль.
Знаешь, обратился Девяткин к доктору, я тебе не разрешаю больше входить в лагерь, пока ты не сделаешь себе прививку.