Подполковник поднялся из-за стола, расправил плечион не хотел выглядеть больным, расслабленным.
В комнату, стуча сапогами, вошел немецкий офицер в полной форме, на мундиреЖелезный крест, орденская ленточка продернута в петлю у пуговицы,высокий, длиннолицый, с раздвоенным подбородком. Он четко доложил, назвав Веденеева оберст-лейтенантом, а себя обер-лейтенантом Майселем.
Колчин тоже встал, неторопливо, без желания вытягиваться перед немцем. Он не сводил внимательного взгляда с обер-лейтенанта.
Веденеев познакомил Майселя с новым инструктором, который по своей должности будет работать с немцами. Майсель улыбнулся.
Карашо. Лейтенант Колшин как немец выглядеть. Глаза, волос
Поговорили о дождях и туманахпогода благоприятствовала путешествию за линию фронта. Как только Майсель ушел, Колчин быстро сказал:
Товарищ подполковник, ему доверяться нельзя.
И, волнуясь, торопливо рассказал, что видел этого обер-лейтенанта с приметным длинным лицом в лагере военнопленных.
Колчина, готовя к работе во вражеском тылу, переодели и поместили в лагерь к немцам, потом с группой пленных перевели в другой, третий. Всюду немцы принимали за своего. И в одном из лагерей Колчин увидел вот этого обер-лейтенанта, который гордился наградами за храбрость. Когда наш политработник-инструктор рассказывал пленным о «Союзе немецких офицеров», о Национальном комитете «Свободная Германия», обер-лейтенант демонстративно отворачивался и с презрением смотрел на тех, кто слушал доклад. Майсель не узнал Колчина, потому что мало обращал внимания на рядовых солдат, ходил по лагерю, задрав свою длинную, как у лошади, голову.
Майсельубежденный гитлеровец,доказывал Колчин начальнику политотдела.
Веденеев был огорчен. Еще раз он пожалел, что новый инструктор слишком молод.
Вы, лейтенант, могли спутать Майселя с другим пленным офицером.
Нет, товарищ подполковник, я серьезно готовился к работе разведчика и тренировал память.
Допустим, не ошиблись. Но делать столь категорический вывод по внешним признакам и кто как взглянулэто не серьезно. Вы встречались с Майселем в сорок третьем году, а следующий год принес Германии еще более тяжелые поражения и вызвал даже у офицеров душевный перелом.
Я знаю их настроение, товарищ подполковник.
Мюллер был гитлеровским генералом, а стал антифашистом,напомнил Веденеев.Кстати, Майсель говорил, что он знаком с Винценцем Мюллером.
Неправда. Майсель не из двенадцатого, а из девятого армейского корпуса. Позовите его сюда, и я изобличу.
Это не нужно.
Вы не верите мне, товарищ подполковник? Тогда как же работать?
Не могу верить. Вы кое-что не домыслили. Мы не можем сомневаться в Майселе, потому что он послан к нам Комитетом «Свободная Германия». Понимаете, в чем дело? Там знают своих людей, и нельзя проявлять малейшего недоверия к Майселю и еще к тем, кто приедет завтра. Политически, вредно. С политикой не шутят, товарищ лейтенант.
А если Майсель расскажет немцам о подготовке наших войск?
А что конкретно?спросил раздраженно Веденеев.Русские будут наступать на Кенигсберг? Это неизбежно. Вопрос: когда? Мне, например, не известно. Маршал назначит день.
Товарищ подполковник, я обязан был доложить о Майселе и сказал, что думал.
Вы доложили о своем предположении. Может, у вас это от неверного взгляда: немецзначит враг? Такой взгляд означает несоответствие должности.
Колчин пожал плечами: воля ваша
Это равнодушие удивляло и раздражало Веденеева. Но чем громче и резче он говорил, тем спокойнее вел себя новый инструктор. Колчин даже начал позевывать, прикрывая рот. Какая вызывающая недисциплинированность! Резкости он противодействовал безразличием, именно противодействовал. Веденеев подумал, что апатичность лейтенанта деланная. Не может молодой человек быть таким сонным, вялым, тем более в разговоре со своим начальником.
Нервничая от этого все больше, Веденеев едва не перешел на крик, но сдержался.
Поработать вам все равно придется, потому что сейчас у меня нет другого выхода,закончил он и отпустил нового политработникаустраивайся, отдыхай пока.
Веденеев лег на койку, но не уснул, а забылся в лихорадочном жаруначался очередной приступ малярии. Он видел себя в лесулежит на земле, укрытый шинелью; среди деревьев мечутся испуганные олени и косули. Вспомнилось: это Беловежская пуща.
Ранним июньским утром, когда только начало проясняться небо на востоке, а в лесу было еще совершенно темно и после душного вечера так хорошосвежо и росисто,всех обитателей Беловежской пущи встревожил грохот, какого они никогда не слышали. Земля вздрагивала. Множество огней возникло, и свет их, пронизывая лес, разбросал остатки ночи. Небо загудело, и поднялся такой треск, будто ломались столетние дубы и сосны.
Пугливые косули первыми заметались в поисках спасения. Тонконогие, стройные, легкие, они рассыпались по кустам, снова собирались вместе и бесшумно, уносились в глубину леса, подальше от жуткого грохота и огня. Благородные олени, поводя ветвистыми рогами, вслушивались в необычные, грозные звуки раннего утра, пытались сохранить привычное уважение к себе, но не выдерживали и, вскинув еще выше красивые рога, убегали в чащу, ломая сучья. За ними спешил горбатый лось, раскачивая «серьгу», свисающую с подбородка. Величественные гривастые зубры, грузно бродившие парами, останавливались и опускали бородатые головы, пытаясь понять, что же происходит на земле и в лесу, где всегда было безопасно, не понимали и торопливо уходили вслед за лосями. Бежали, глухо похрюкивая, кабаны, прятались куницы, барсуки. Суматошно прыгали с дерева на дерево белки, словно охваченные пламенем. Тетерева хлопали на взлете упругими крыльями. Ярко-пестрые сойки, лесные модницы, растерянно отыскивали друг друга, и все птицы собирались в стаи.
В древний заповедник входила война. Его постоянные жители не понимали этого, но предчувствие беды гнало их в глубь леса. Они прятались там весь день.
А вечером, когда небо смолкло и на земле стало тише, далеко разнесся тоскливый, протяжный вой.
К опушке леса подошла группа военных, человек тридцать. Один, самый высокий из них, был в зеленой фуражке, с перевязанной рукой, и еще на многих белели бинты.
Я же говорил, товарищ батальонный комиссар, что это наша собака и надо зайти. Точнонаша,уверял пограничник и окликнул овчарку:Амур!
Амур перестал выть, оглянулся на военных, заскулил виновато.
Это Николай Корольков,сказал высокий пограничник, наклонившись и разглядывая убитого.Прощай, друг! Остальных не знаю, но все, видать, сражались, пока могли.
Не будем терять времени, товарищи. Убитых похороним в окопе. Жолымбетов, возьмите документы,распорядился комиссар.
Вырытый пограничниками окопих последний боевой рубежстал братской могилой. Красноармейцы вытерли о траву саперные лопатки, спрятали их в чехлы, подняли винтовки. Жолымбетов прислушался и сказал:
В лесу кто-то есть, совсем близко.
Щуров, вы хорошо знаете эти места. Что опасного может быть в лесу?спросил комиссар у пограничника.
Здесь заповедник,ответил Щуров.Лоси, зубры, олени. Точно. Смотритенемцы!
Немцы подкатили на машинах и мотоциклах. Одни принялись разводить костры, другие в упор расстреливали животных, которые привыкли к людям и не боялись их. Олени, лоси, косули падали на землю, и лесная зелень покрывалась алой росой
Красноармейцы во главе с комиссаром уходили дальше. Они слышали стрельбу, радостный гогот и песню:
Das ist unser Lebensraum
Und erfϋllt ist unser Traum
Тридцать человекэто все, что осталось от роты, наспех созданной инструктором политотдела армии Веденеевым из бойцов разных подразделений и пограничников, не оформленной, разумеется, никаким приказом. Бой в течение всего дня, без передышки, в отрыве от штаба и других частей. Теперь оставался один выходлесом пробираться к своим. Немцы, подъехавшие к Беловежской пуще, не заметили группу Веденеева. Они охотились и собирались плотно пожрать.
Главные силы Десятой армии отступали, как предполагал Веденеев, к Волковыску и на Барановичи. Он посылал в северную сторону разведкутам всюду были немцы.