Нет, нет, неожиданно улыбнулся Слав Славыч, над её кляузой я знатно посмеялся. Ты ответила прямо как Зильберманн. Слышала эту шутку старого одессита? «Что вас беспокоит? Яичник?! Беспокоить могут боли, кровотечения, отсутствие денег, отсутствие любовника, а яичник беспокоить не может».
Слышала. Тысячу раз. Но всё равно улыбнулась в ответ. Только, если дело не в жалобе, тогда остался вопрос: что я здесь делаю?
Пашутина? осторожно спросила я.
Но тут подозрительно нахмурился директор.
А что не так с Пашутиной?
Да вроде всё так, напряглась я. Анализы подтвердили беременность. Уровень ГХЧ для её срока низковат, но никаких вопросов ни у кого не возникло.
счастлив? поправил он бабочку на шее, словно она давила.
Что? не расслышала я первое слово.
Жених, говорю, счастлив? Уже готовится к свадьбе?
Понятия не имею.
Неужели он с тобой не поделился? Или она? недобро прищурился он. Львовна говорит вы с Пашутиной больше получаса секретничали, чай пили, что-то бурно обсуждали.
Её яичники мы обсуждали, встала я, и намёк Когана мне совсем не понравился. Он не поделился? Он? Простите, Станислав Владиславыч, но, если у вас всё, можно, я пойду. Ребёнок заболел, всю ночь не спала, работы много.
Нельзя. Сядь! как обрезал директор, тряхнув седой головой. Пришлось подчиниться. Я позвал тебя не за тем. А вот за этим, он протянул мне телефон.
О, чёрт! Я закрыла лицо рукой, словно хотела спрятаться от самой себя. Но разве от себя спрячешься. А на экране как раз светилась моя фотография, где была сцена как на кадре из фильма «Дорогой Джон», только не под дождём, и целовал меня не Ченнинг Татум, а Павел Верейский.
Чёрт! Чёрт! Чёрт!
Я прикусила губу.
Можешь полистать, холодно сказал профессор. Там ещё много любопытного.
Спасибо, не глядя на него, вернула я телефон. Я там была. Мне всё понятно.
А вот мне нет, Эльвира Алексеевна. Не удосужитесь объяснить?
Простите, но кто это снимал? Как к вам попали эти фотографии?
Вообще-то здесь вопросы задаю я, прищурился Коган. Но тебе отвечу, наклонился он ко мне через стол, сверля глазами. Ваши студенты, Эльвира Алексеевна. Если вы не забыли, один из них мой внук. И мне сказали, этот жених, он зло ткнул в телефон, и на лекцию к вам приходил.
Чёртовы детишки! Я выругалась про себя. Со своими гаджетами как обезьяны с гранатой. А я-то гадала, чего такого они углядели в своих телефонах, когда к концу лекции стали хихикать и переглядываться, косясь на меня.
Станислав Владиславыч, я посмотрела на него умоляюще. Уверяю вас, это никак не отразится на работе. И на деле, что вы мне поручили. Но если вы считаете, что я не справлюсь, давайте я передам Пашутину другому врачу.
Что?! Что ты сделаешь? поднялся он. Ударил ладонями по столу. Да ты вообще в своём уме? Я что же, по-твоему, должен всей больнице раструбить, чем мы тут занимаемся? Фальшивые беременности диагностируем. Липовые анализы в лабораторию сдаём. Да как тебе в голову такое могло прийти! Вижу мозги от воспылавших чувств совсем отшибло.
Я промолчала, стиснув зубы. Но обида за свои чувства больно кольнула в груди.
Коган нервно прошёлся по кабинету от стены до стены. Зло выдохнул.
Вопиющая безответственность, Эльвира Алексеевна. Вопиющая. Безответственность. Распущенность. И непрофессионализм.
Да откуда мне было знать! взмахнула я руками. Мне и голову не могло прийти, что он вдруг окажется в моём кабинете, а потом будет так настойчив.
Ни с того ни с сего! съязвил Коган. Вдруг взял и воспылал страстью к гинекологу своей невесты! И не кто-нибудь, а без пяти минут зять Пашутина! Ты хотя бы представляешь, остановился он передо мной, что будет, если его будущая жена узнает? А если узнает Пашутин?
Станислав Владиславович!
Замолчи! Нет, ответь мне: как? Как это могло произойти? Ведь каким-то образом ты дала повод?
Это к происходящему сейчас не имеет никакого отношения. Это было давно. В Сочи. Четыре года назад. Но с тех пор мы не виделись. И если бы я знала, что это ему придётся врать
Погоди, погоди, так ты сказала ему правду?
Нет, конечно, нет!
Я тяжело выдохнула. Но как же достало вечно оправдываться перед этими сильными мира сего. Он, видите ли, зять, онадочь! А я рожей не вышла. И чем, интересно, провинилась? Тем, что полюбила не того человека? Тем, что имела наглость понравиться ему?
Когда, когда ты сказала? вдруг резко остановился Коган. Четыре года назад? И понимание на его лице не заставило себя ждать. Так это он?! Отец твоего ребёнка?
Проклятье!
Да, встала я. Но он об этом не знает. И я, надеюсь, если узнает, то не от вас. На моей работе это никак не отразится, обещаю. Ваше поручение я выполню в точности. К следующей менструации эта мнимая беременная планирует инсценировать выкидыш, значит, инсценируем. И на этом, надеюсь, моя миссия будет закончена. Гарантировать женится он на ней или нет, я не могу. Но всё, что от меня потребуется как от врача, сделаю на высшем уровне.
Так ей нужна эта беременность, чтобы он женился? с пониманием скривился Коган.
Так по крайней мере она сказала мне.
Ну вот, злорадно усмехнулся он, а говоришь, не обсуждали свадьбу. Ладно, идите, Эльвира Алексеевна. Никогда бы не подумал, что это скажу, но никак я не ожидал, что моя лучшая студентка, врач, потряс он пальцем, и будет по гостиницам бингерлѐ устраивать.
Брезгливо скривился. И это его бингерлѐ тоже обидно резануло.
Загадочным словом, что с немецкого можно перевести как «трали-вали» профессор Коган, а до него только император Александр Второй и его фаворитка княжна Долгорукова называли то, что мы сейчас смело называем секс или используем другие современные эвфемизмы плотских утех.
Станислав Владиславович, едва не заскрипела я зубами, да не ходили мы в гостиницу, я на лекцию опаздывала, а он
Иди уже! рявкнул он. Иди, Эльвира с глаз моих долой. Но знай, если мы из-за тебя не получим денег. А мы их явно не получим, если этот Верейский не женится на девчонке Пашутина. То предупреждаю: белого света тебе будет мало. Не подводи меня!
Я онемела, глядя в его налившееся кровью лицо, на сбившуюся в сторону бабочку.
Давай, давай! он вытолкал меня за дверь, не дав возразить. Но я услышала, как он добавил. Не война вроде, в мирное время живём, а взяли моду рожать «для себя», безотцовщину плодить.
Потерянная, оглушённая я шла к своему кабинету, и сердце стучало где-то в висках, в голове, в ушахбесновалось от обиды, унижения, несправедливости.
Горечь и негодование кипели в душе. Да как вы смеете! Вывсе! И не то, чтобы я испугалась старика, а было Когану уже хорошо за семьдесятв прошлом году отмечали пятидесятилетие его профессиональной деятельности. Но мне и так было погано, а стало ещё хуже.
Я и так измучилась, думая, что делать. А теперь, оказалось, ещё и виновата, во всём: что родила не от того человека, что его невеста тупа, раз до сих пор считает, что ребёнком можно удержать мужика, но ни этом трахается с кем попало, и даже в том, что Коган уже раскатал губу на деньги Пашутина.
Вместо того, чтобы послушаться и прижать хвост, хотелось воевать. В душе рос протест. И желание вцепиться в Верейского двумя руками и не отпускать как никогда казалось правильным. Не придумывать себе ничего, не прогнозировать. Что случитсято случится. Поведать ему правду о его невесте и каких-то там акциях. Рассказать о дочери. О своих чувствах. Довериться. Открыться. Пустить его в свою жизнь. И перестать уже бояться. Надоело.
Но как нормальная здравомыслящая женщина, с принципами, взрослая, независимая, давшая слово и привыкшая выполнять свои обещания, я ведь не могла себе такого позволить. У меня семья, работа, докторская, ребёнок, пожилые родители. Мне надо зарабатывать и на что-то жить. Мне приходится прогибаться и соблюдать правила. Мне не стоит лезть на баррикады и кому-то что-то доказывать.
Мне было горько, обидно, больно и тошно. Ведь мне так ясно дали понять, яникто, мои чувстваничто, я должна делать, что скажут и не отсвечивать.
Молча брать и делать.