Смотрите! Да он с нас, а то и меньше! Вот счастливчик! не удержался Семка.
Петька отвернулся, пораженный, как и его друзья, невыносимой завистью к маленькому солдату в кубанке, и ударил лошадь кнутомтелега затарахтела по рытвинам. Ребята крепко уцепились за передок подводы
К вечеру они все были в землянке. Мишка сидел за столом на командирском месте и выводил на тетрадном листке карандашом, повторяя вслух:
«Заявление командиру дивизии. Просим взять нас с собою на фронт, бить немца. Мы умеем стрелять и даже рвать гранаты»
Ну про гранаты вычеркнине поверят еще, перебил Петька.
Ладно, «умеем стрелять и будем ходить в разведку». Что еще?
Да хватит, небось. Давай распишемся.
Через полчаса ребята резво шагали по Афанасьевскому большаку. До Чернавыпятнадцать верст и надо было спешить.
К рассвету они уже подходили к Чернаве, большому селу, привольно раскинувшемуся по берегам Быстрой Сосны. Семка набил на пятке мозоль и прихрамывал.
Подведешь ты нас, тюха, со своей ногой! сердился Петька. Нельзя тебе на глаза командиру показываться, понял?
Это я здесь хромаю, а там не буду, заверил Семка. Я чунки сниму.
Наметанным глазом Петька безошибочно определил, где находится штаб. К школе то и дело подъезжали всадники, не расседлывая коней, привязывали их к палисаднику и взбегали по ступеням лестницы парадного подъезда.
Заняли удобную позицию под раскидистым вязом и решили ждать. Семка сорвал лист подорожника, привернул его к больной пятке и снова, морщась и сопя, натянул чунок.
Говорю тебе, не суйся, сиди здесь и сопи в две дырки, приказал недовольный Петька.
Ладно, виновато отозвался Семка.
У каждого на уме было одно и то же: вдруг повезет и они станут, в таких же гимнастерках и кубанках, равными вон с теми бойцами, что деловито спешат с пакетами по проулкам села. А потом фронт, настоящий бойвот там-то уж они не подкачают, покажут свою храбрость. Конечно, в бою оно пострашнее, чем красться вечером в чужой сад, но на то она и война, чтобы страшно
Вдруг Петька навострил взгляд: из школы в окружении военных вышел командир с четырьмя шпалами на петлицах гимнастерки, высокий, подтянутый.
Полковник! вполголоса сообщил Петька. Пойдем! А ты сиди здесь, строго зыркнул он глазами в сторону Семки.
Заметив подходивших ребят, командир с четырьмя шпалами на петлицах с интересом остановился.
Товарищ полковник! смело обратился к нему Петька. У нас вот заявление.
И протянул сложенный вдвое тетрадный листок.
Заявление? Что ж, давай почитаем, беря листок, улыбнулся командир.
Возьмите нас, дяденька, на войну, не утерпел Мишка.
Петька сильно поддел друга плечом, Мишка прикусил язык.
Ну-ка, пойдемте, хлопцы, посидим, проясним обстановку, сказал командир и опять осветил их располагающей и обнадеживающей улыбкой.
Ребята повеселелизначит, возьмет, если хочет поговорить с ними. Из-под дерева выбежал Семка.
Командир сел на скамейку и усадил подле себя ребят.
Воевать, значит, хотите?
Хотим, готовно кивнул головой Петька.
У, еще как! подхватил Семка.
Возьмите, дяденька! скова не удержался Мишка.
Ладно, помолчав, отозвался командир. Ну, положим, возьмем мы вас, а теперь давайте вместе прикинем, что из этого получится. Вот у тебя кто дома?
Отец, ответил Петька. Он инвалид, в гражданскую ногу оторвало брезентным снарядом
Бризантным, поправил командир и оборотил лицо к Мишке. А ты, малец, с кем живешь?
С бабушкой. Она отпустит меня! Обязательно отпустит!
Отпустит, говоришь? А с кем же она останется, если тебя дома не будет? И ты старого ветерана гражданской войны думаешь бросить на произвол судьбы? В такое-то трудное время.
Ребята разом погрустнели: надежды их рушились.
Вот что, хлопцы! От лица службы выношу вам благодарность за то, что готовы защищать Родину. А теперь ногив руки и живо по домам, помогайте своим родным, нам здесь в тылу помогайте. Это сейчас для вас садкое главное задание.
Командир ласково потрепал рукой ребячьи вихры и пошел к ожидавшим его военным.
Так бы сразу и сказал, что не возьмет, упавшим голосом проронил Петька. Это все из-за тебя, накинулся он на Мишку. Дяденька, дяденька! Какой он дяденька, лопух ты придорожный! И ты тоже хорошрасхромался! Вояка!
А впереди ребят ждало наказание за то, что не ночевали дома. Да еще кто-то рассказал родным, что ушли в Чернаву, к военным, на фронт проситься.
Домой сразу идти побоялись. Только было расположились на ночевку в Петькином амбаре, как дверь скрипнула и в проеме показалась голова Захара, Петькиного отца. А из-за его плеча выглянула и Мишкина бабушка.
Я вот тебе сейчас дам фронт! снимая ремень, шагнул деревяшкой Захар.
В амбаре был потайной лаз, и ребята, с воробьиной живостью юркнув по одному в огород, бросились во все лопатки к речке
Домой Мишка заявился лишь под утро. Хотел было шмыгнуть из сеней в чулан, хлебца взять, но на пути его неожиданно выросла бабушка. Она уловила его за брючину и, сняв со стены чулана льняное полотенце; начала хлестать по спине. Было совсем не больно, и Мишка даже не пытался вырваться.
Запыхавшись, бабушка прижала Мишку к груди и тихо затряслась, заплакала:
Господи! Ну что мне с тобой, с неслухом окаянным, делать?
Глава седьмая
НЕПРИМИРИМОСТЬ
Немцы входили в село пасмурным декабрьским вечером. По скользкому, покрытому гололедицей, большаку вползали серо-зеленые солдатские колонны. Мчались мотоциклы, ехали бронетранспортеры, растекались по проулкам. Временами раздавались выстрелы, в темень хмурого неба взмывали ракетынемцы подбадривали себя их зыбким светом. Слышалась непривычно громкая, лающая речь.
В Мишкину хату ввалилось до десятка гитлеровцев.
Матка! Яйки, млеко, картошка! Давай, давай! загалдели они, сбрасывая с себя нелепые ранцы и составляя в углу под иконами оружие.
Мишка сидел на печке и со страхом глядел на чужеземцев, распоряжавшихся как в своем доме.
Двое из них вышли и вскоре вернулись, таща огромные охапки ржаной соломыиз скирды. Стали стлать на полу, покрывая ее вытащенными из ранцев одеялами.
Видя, что «матка» не спешит подавать «яйки и млеко», рыжий немец поперся сам в чулан. Грубо оттер плечом бабушку и стал накладывать из деревянного ларя картошку в чугун, в котором летом и осенью готовилось месиво поросенку.
Матка! Шнель, шнель! Картошка! совал рыжий солдат чугун под нос бабушке.
Та растопила соломой печь и двинула чугун к огню. Когда картошка в мундире сварилась, немец нетерпеливо выхватил из бабушкиных рук рогач и сам выволок чугун из печи.
Ели солдаты картошку со шпиком и мелко нарезанным хлебом, пили шнапс, громко гогоча и похлопывая себя по животам:
Гут картошка! Гут!
Бабушка, бормоча под нос то ли молитву, то ли проклятия, забралась на печку. Подложила под голову фуфайку, легла, обняв Мишку дрожащей рукой.
Долго не давали Мишке заснуть крики подвыпивших солдат. Он смотрел перед собой во тьму и думал, что не дают сейчас чужие, наглые и злые пришельцы покоя в каждом доме. И неужто это надолго?..
Утром Мишка проснулся от громких голосов постояльцев. Они натягивали шинели, ранцы, разбирали оружие и по одному торопливо выходили наружу. На полу, как в конюшне, осталась истоптанная грязными сапогами солома.
Анчихристыне люди! ворчала бабушка, рогачом сгребая к порогу солому. И кто их только породил! Нет на них, идолов, погибели!..
Мишка вышел на улицу. По дороге на восток, по направлению к городу, двигалась вражеская колонна. Черные дымки вылетали из глушителей бронетранспортеров, набитых солдатами, грузовики буксовали на льду, сползали на обочину, и немцы саранчой обступали их, вытаскивали на полотно дороги.
А со стороны Хомутовского леса в село вступала новая вражеская колонна, со множеством штабных машин и мотоциклов с колясками.
Четверо дюжих солдат втянули в хату какой-то железный станок и тяжелые пачки бумаги. Установив станок на месте стола, выпихнутого в сени, двое солдат начали по очереди крутить педали. Откуда-то сбоку полетели листки с оттиснутыми чужими буквами. «Печатная машина», догадался Мишка.