А вечером на Крестах, где дороги расходятся на четыре стороны, захороводилась, как в былые времена, «матаня», простенький деревенский танец. Боец-гармонист бесшабашно наяривал на принесенной кем-то из женщин мужниной гармошке. А девчата, положив загорелые руки на желанные плечи кавалеров, упоенно танцевали. Кланька Голосёнка, прозванная так за звонкий голос, запела:
Я пою, пою, пою,
Пою по-соловьиному.
Я днем по вечеру скучаю,
Вечеромпо милому.
Ей тут же отозвалась подругаШурочка Афонина:
Я иду, а милый пашет
Черную земелюшку.
Подошла я и сказала:
«Запаши изменушку!..»
Красива она была, Кланька Голосенка! Многие парни заглядывались на ее волнистые русые волосы, на статную фигурку. И сейчас не один боец провожал ее взволнованным взглядом. До войны она дружила с Алексеем Коноваловым, а когда он ушел на фронт, долго не унывала и завела себе ухажератракториста из соседней деревни, пахавшего в их бригаде зябь. Но и тот вскорости ушел на войну, и Кланька, как говаривали бабы, осталась на бобах. Когда пришел Алексей из госпиталя, ему все рассказали о неверности Голосенки.
Бередила души заливистая гармоника, летела пыль из-под ног танцующих пар. Давно не было на Крестах такого гульбища. И старухи, опираясь на палки, пришли поглядеть на «матаню», вспомнить свою невозвратную молодость.
Сходил бы тоже на улицу, уговаривала Коновалиха сына. Но тот молча сидел за непочатой кружкой молока, не ел и не вылезал из-за стола. Что думал этот искалеченный войной человек, встретивший всего лишь двадцать первую весну! Может, видел он себя, довоенногос обеими руками, полного сил и веселья! А может, вспомнил своих боевых друзей, кому уже никогда не услышать ни гармони, ни девичьих частушек!
А «матаня» шумела в полном разгаре. Заиграли веселого «колчака», и бойцы пустились в пляс, вытягивая из толпы упирающихся для вида девчат. Первого гармониста сменил другойсреди бойцов их было немало. Плясуны выделывали такие коленца, что девушки покатывались со смеху, а старушки только покачивали головами.
Мишк, а Мишк! Пойдем к дяде Алексею. Что-то его не видно, сказал другу Венька.
Ребята вылезли из толпы и пошли к Коновалихиному дому. С крыльца увидели в освещенное окно сидящего за столом бригадира.
Дядь Лень! тихонько стукнув в окно, позвал Мишка.
Тот обернулся на стук.
Дядь Лень! Это я с Венькой.
Заходите.
Те вошли в хату.
Ну, чего вам?
Пришли за тобой. Пойдем на «матаню».
Не хочется, ребята. Нечего мне там делать
А знаете что? встрепенулся Венька. Пойдемте к нам на сеновал, а?
Пройдись, пройдись, Лексей, хоть куда-нибудь! Ну что ты душу себе рвешь, поддержала ребят Коновалиха. Не такие еще бывают калеки. Жить-то надо! Ты ж еще молодой
Алексей нехотя поднялся из-за стола: «Идемте».
Они лежали на сеновале и молчали. В открытую дверь отчетливо и чисто доносились звуки гармони и девичьи припевки. Ребята жалели бригадира, им было понятно его чувство: доведись и до них такоезатоскуют.
Я ведь, хлопчики, любил ее, нарушил молчание Алексей. Но, видно, не судьба мы друг другу: на что я ей теперь нужен такой!
Ребята знали, о ком говорил он: только что они видели ее на «матане», танцующую как ни в чем не бывало с бойцами.
Дядь Лень! А разве нет других девчат? сказал Мишка. Да плюнь ты на нее!
Эх, ты несмышленыш! с горечью улыбнулся тот. Не на все можно плюнуть Рад бы, да
И снова все замолчали. Лежали и слушали звуки летнего вечера. Можно подумать, что и войны нет: разливается ливенка, «страдают» девчата, слышится веселый молодой смех. Но вот в уши вполз чужеродный монотонный звук: высоко в небе над селом пролетали немецкие бомбовозы.
Алексей и ребята слезли с сеновала и вышли наружу. Немного погодя на востоке вспыхнули осветительные «люстры» и раздались глухие взрывынемцы бомбили в городе железнодорожный узел.
Вот, сволочи! сказал Мишка.
Погоди, накопят наши силенокотлетаются, отозвался Алексей. Ну, пойдемте на сеновал, спать будем.
Залезли снова на сено, тесно прижались друг к другу. На Крестах смолкла гармонь.
Едва забрезжил рассвет, Венька потихоньку сполз с сеновала и крадучись вышмыгнул за дверь. Все у него было продумано еще с вечера. Придя на конный двор, он разыскал у амбара дегтярку и припустился по пустынному проулку к дому Кланьки Голосенки. Когда-то он слышал, что если девушка изменяет парню, то мажут дегтем ворота ее дома, навечно покрывают ее черным позором.
Венька взял дегтярку и плеснул из нее на ворота: вот тебе, предательница, за Алексея! Тут же зашвырнул дегтярку в густую крапиву
В тот день Кланька не вышла на ток. Люди посудачили по поводу измазанных ворот да утихомирились. И только Алексей все ходил пасмурный и осунувшийся с лица. Завидев на току Мишку с Венькой, укоризненно покачал головой:
Эх, ребята, ребята!..
В бригаду привезли из района локомобильпаровую машину, похожую на маленький паровозик. Он должен был заменить лошадей, приводящих в движение молотилку. Ребята были в восторге от невиданной доселе новинки. Пока приезжий специалист, седоусый дядька, в замасленном комбинезоне, устанавливал на току и налаживал локомобиль, они успели потрогать и пощупать все: и блестящие медные трубочки, и привинченный к паровому котлу манометр, и лоснящиеся от масла округлые бока машины, заглянули и в толку с чугунными колосниками.
Седоусый машинист надел на шкив ремень, соединив им машину с молотилкой, и подал ребятам команду:
Таскайте, пострелы, солому!
Те принялись за работу. И вскоре у локомобиля высилась большая куча соломы.
Ну, хватит, дяденька?
Хватит на три лошадиных силы, а в машине их тридцать, сил-то!
Как это?
А вот так! За тридцать лошадей она сработает и овса ей не надо. Поняли?
Ждорово! воскликнул Витек Дышка.
Машинист затолкал в топку охапку соломы и поджег.
Пламя вспыхнуло и стало жадно пожирать ее, прося новой порции.
Ребятки, за дело!
Те засновали от скирды к машине, поняв, что трудно им будет тягаться с этим железным прожорой. То ли делолошадкипогоняй, знай, не ленись, кнутом! Однако они вскоре поняли и другое: никакие лошади не угонятся за вот этими двигающимися механизмами. Когда мелко дрожащая стрелка манометра дошла до верха, машинист прикрыл дверцу топки и стал крутить какие-то многочисленные колесики. Раздался оглушительный, свистящий гудок, у людей аж уши позакладывало. Зашипел пар, и маховик со шкивом быстро завращались, приведя в движение через ремень молотильный барабан.
Начали! скомандовал машинист стоящему наготове Григорию. И тот бросил в зев молотилки первый растрепанный сноп. Еще, еще И пошло! Женщины едва поспевали подбрасывать снопы.
Жарко попыхивал паром локомобиль, шелестела ременная передача, надсадно гудела молотилка. Ворох зерна рос на глазах, а обмолоченная солома летела нескончаемым вихрем. Ну, куда тут лошадям до машины!
До обеда намолотили столько, что веять не успевали. Пришлось таскать непровеянное зерно в ригу, под крышуна случай дождя.
Эх, и выручил ты нас, дядя! восхищался бригадир, влюбленно глядя на седого машиниста. А тот только улыбался в свои роскошные усы, вытирая ветошкой потные бока локомобиля.
Глава тринадцатая
ХЛЕБ ДЛЯ ФРОНТА
Этот августовский день останется в памяти ребят на всю жизнь. С утра бригадир Алексей Коновалов распорядился тщательно почистить лошадей, и Мишка с Венькой, Витьком Дышкой, Вальком и Сашком Гулей нивесть где откопали скребницы и принялись усердно скоблить непривычных к такому вниманию лошадей.
Мишке достался трофейный битюг, и, чтобы отчистить такую громадину, ему порядком пришлось попотеть. Хотя битюг стоял покорно, изредка лишь вздрагивая от прикосновения железа, Мишка покрикивал на него:
Ну, стой, германская скотина! Небось, у какого-нибудь фрица смирно стояла!..
Миш! А ты ш нею по-немешки побалакай, она еще будет шмирней! поддразнил Дышка.
Лошадей почистили, запрягли и, стоя во весь рост на полках телег, лихо прикатили на ток.