В кузов заглянул встревоженный шофер:
Ну, чего там?
Мне в Русский Брод! Не проехали еще? поднимаясь с ящиков, спросил Ленька.
Вона хватился! Мы уж к Ливнам подъезжаем.
Проехали? Что же мне делать?
Да начихай ты на все, поедем со мной в Казачье! встрял Мишка. Подумаешь, не все равно, где неделю поживешь. Поедем, а?
Ну, быстрей решайте, а то колонна стоит! поторопил водитель.
А, в Казачье, так в Казачье! Едем! махнул рукою Ленька.
В Казачьем остановитесь, дяденька, попросил Мишка. Водитель молча скрылся, хлопнула дверца кабины, взревел мотор, и машина двинулась дальше
До Казачьего было еще верст семь, а Мишка уже с часто бьющимся сердцем, с волнением угадывал по только ему известным приметам родные места. Вот поплыли за бортом беленые хаты и беленые известкой же яблони села Афанасьева. Вон та школа, где он со своими дружкамиПетькой и Семкой с трепетом ждал появления командира, чтобы тот взял их в свою часть. Не вышло тогда. Теперь уже он не новичок в армии, вон уж и медаль на гимнастерке. Только вот Петька с Семкой Эх, ребята, ребята!..
А машина накручивала и накручивала на колеса шоссейные версты, за бортом мелькали знакомые Мишке лесопосадки, железнодорожный переезд, а в версте от большака затемнела опушка Хомутовского леса. Словно бы целую вечность не был тут Мишка, как же соскучился он по этому лесу, по Казачьему!..
Не проедем? забеспокоился Ленька, взглядывая на притихшего друга.
Ну что ты!
Вот и Казачье. Машина накренилась вперед: тут дорога шла под уклон, сбегая к Ворголу. У моста водитель остановился, и ребята живо попрыгали на землю, держа за лямки вещмешки.
Спасибо, вам, дяденька!
Автомашины двинулись дальше, а ребята, так и держа вещмешки на весу, пошагали вниз, к самому берегу реки, где петляла по лознику стежка.
Вот увидишь, какое наше Казачье красивое! захлебываясь от переполнявшей его радости и толкая Леньку в бок, говорил Мишка.
А наш Русский Брод, думаешь, хуже! несколько обиженный отозвался тот.
Мишка понимающе умолк, сдерживая распиравший грудь восторг.
Перескочили по камням звонко журчавший на быстринке ручеек.
Гаточка! пояснил на ходу Мишка.
Понятно.
О-с! Ты еще не то увидишь! опять начал было Мишка, но тут же прикусил язык, боясь задеть самолюбие друга
Ребята тем временем вышли из лозника, и их взору открылась сельская улица: дома, кое-где без крыш, стояли и так и сякне по порядку.
Вон там мой дом, указал рукой Мишка и тут же поправился. Был мой дом, сейчас его нетснарядом разбило Да я тебе рассказывал
На ближайшем огороде, за прутяным плетнем стояла какая-то женщина. Вот она заметила идущих по лугу, поднесла козырьком ладонь к глазам и стала вглядываться.
Мама-а! в нетерпенье крикнул Мишка и, забыв о друге, побежал к огороду.
Сынок! Сыночек мой! подойдя к плетню, запричитала мать, раскрывая навстречу сыну объятья.
Глава восьмая
ВАЛЁК ОТКРЫВАЕТ ТАЙНУ
Сколько раз, бывало, на фронте вспоминал Мишка мать! Виделась она ему всегда в вечных хлопотах и в делах то по дому, то по огороду, а то спешащей на колхозный луг, с граблями на плече и с привязанным к ним мешочком с харчами. И ни разу не вспомнилась она праздной, потому что никогда ее без работы не видел. И еще думалось ему там, на передовой, что вернется он с войны, попросит ее присесть на коник, сам подсядет к ней, притулит голову, и будут они говорить, говорить не наговорятся, наверное.
А вот пришел он домой и говорить с матерью вроде бы и не о чем. Хотел было рассказать ей о боевых друзьях разведчиках, о последней вылазке в тыл врага, но только подумал о том, как мысленно спросил себя: ну а зачем? Ты же не какой-то там похвальбишка, а солдат! И на вопрос матери: «Ну, как ты, сынок, воевал-то там? Не страшно?»Мишка лишь коротко ответил: «Ну, скажешь еще, страшно»
Жила мать после возвращения с окопов у тетки Феклы, Семкиной матери, но не в самой хате, а в небольшой, в одно окно, горенке через сенцы. Ранней весной, когда было холодно и сыро, в горенке топилась печь-времянка, вмазанный в кирпичную кладку, перевернутый кверху донышком чугунок, с выведенной в окно жестяной трубой. Сейчас же этой времянки не было и на ее место в углу поставили дощатый топчан, настлали на него соломы, и Мишка с Ленькой спали на нем, укрываясь на ночь одним грубошерстным одеялом.
В первый же день Мишка, паря, как на крыльях, от радости свидания с родным Казачьим, показал другу все свои любимые местаи Кукуевскую мельницу, с развороченной снарядом бревенчатой стеной, и Воргол, все такой же спокойный и величавый, и Большой верх, по которому он когда-то уходил в лес, в партизанский отряд. Здесь, на озаренном солнцем склоне Большого верха, Мишка нарвал прошлогоднего чабреца. Низкорослая, невзрачная травка с маленькими розоватыми цветочками была ему дороже всех ярких цветов земли. От нее веяло тихим сдержанно-терпким и до слез волнующим запахом, что невольно сжималось мальчишечье сердчишко и к горлу подступал горький комок. Это был неувядаемый и незабываемый нигде и никогда запах родины. Стоит только раз вдохнуть его и пред тобой встанут и прямые дымки из печных труб родного села, и поросшие запыленным подорожником тележные колеи проселочной Кирюхиной дороги, ведущей в Хомутовский лес, и послышится, как наяву, грустная и светлая песнь иволги в лознике, вперемежку с тягучим скрипом колодезного журавля. До ухода на фронт Мишка не тек обостренно чувствовал родину, он даже ни разу не задумывался над этим словом. Впервые к нему пришло раздумье о родине, тревога за нее перед первым боем у Русского Брода. Ему подумалось тогда, до дрожи в теле, что вдруг не выдюжат наши, и снова покатится вражеская серо-зеленая, как саранча, волна по земле к его Казачьему, вытаптывая и испепеляя на своем пути все живое. Сейчас он может себе признаться, что глядел тогда на остервенело рвущихся фашистов со страхомвон их сколько! Но позже, когда сам взялся за пулеметную ленту и стал подправлять ее, нетерпеливо бегущую из рук, страх как будто выдуло студеным ветром. На смену ему пришла злость и неведомая доселе удаль: да разве же одолеть кому таких вот людей, как рядом лежащий за пулеметом Гнат Байдебура!..
Миш, а Миш! Ты знаешь, о чем я сейчас подумал? вывел Мишку из раздумья Ленька.
А? Чего ты?..
Мысль тут одна пришла в голову. Знаешь, какая?
Ну?
Зима придет, где вы будете жить? Ведь у вас своего дома нету.
Мишка ничего не ответил. Ленька неожиданным житейским вопросом как будто спустил его с высоких небес.
Ну что молчишь? Где жить-то будешь?
Так я ж опять на фронт
А мать?
Мишка опять приумолк: да, друг верно говорит! Не век же матери у соседей околачиваться А Ленька уже новую мысль додумал:
Давай ей землянку выроем!
А что, и правда.
Бригадирка Лукерья Стребкова, узнав о намерении ребят заняться строительством жилья, послала к ним на помощь Веньку с Вальком и Дышку. Не утерпел, пришел сюда и Семка. Шестероэто уже сила!
Вооружившись трофейными штыковыми лопатами, острыми и удобными, с закругленными на концах ручками, ребята начертили неподалеку от расщепленной взрывной волной груши-тонковетки четырехугольник и начали рыть землю. Работа спорилась. К полудню углубились на пять штыков лопаты. Этак еще пару-тройку деньков и все будет готово, останется лишь крыша. Но и мозоли не задолжили появиться на ладоняхони саднили, мешали копать в полную силу. И Мишка подал команду заканчивать. Воткнули в свежевырытую землю лопаты.
А у нас, в Русском Броде, дом сохранился, хотя бой был что надо, подал голос Ленька. Помнишь, Миш, какой был бой?
Еще бы!
А помнишь, как мы с тобой немца из риги турнули? Ну и удирал же он! Но ты его мощнецки тогда срезал! Правда, и он, зараза, мне на всю жизнь зарубку сделал. И Ленька, завернув штанину, показал пулевую отметину на икре. Во как!..
Да-а! восхищенно отозвался Венька, втайне завидуя, что этому пареньку и Мишке посчастливилось быть в настоящем сражении. А тут только коровам хвосты крути! Везет же людям!
Жря я иж Жалегощи вакуировалши, может, и мне бы пришлошь повоевать, мечтательно изрек Дышка. Молчал только Валек Дыня.