Шел долго. Возле Блаца догнал какую-то часть, расположившуюся на ночлег, и присоединился к ней. Поужинал тем, что взял из дому, высушил промокшую одежду на костре, разложенном в саду, и уснул в каком-то хлеву. Однако утром я не нашел ни одного солдата. Мне сказали, что все они ушли к Блацу. Я миновал Блац и с попутным обозом двинулся в Крушевац. Своего знакомого нигде не встречал, хотя пристально вглядывался в лица встречных коноводов и всадников.
Во второй половине дня навстречу попалась колонна самокатчиков, двигавшаяся от Крушеваца к Блацу, а немного погодя с той стороны послышались звуки боя. Через час оттуда стали прибывать раненые: оказывается, самокатчики нарвались на немцев, прибывших из Ниша. Это никак не укладывалось в моей голове. Как могли там оказаться немцы? Ведь их ожидали с севера! Я впервые увидел раненых. У одного была забинтована голова, и по повязке расплывалось большое красное пятно, у другого были перебиты ноги, и он истошно кричал.
В Янковой Клисуре царил невообразимый хаос. Одни части шли к Крушевацу, другиеиз него. Они никак не могли разминуться, началась паника. Возы сталкивались и летели в реку. Моему удивлению не было границ: немцев пока еще нет, а наши солдаты уже все бросают на произвол судьбы. Прежде у меня было совсем иное представление об армии, сейчас же я стал убеждаться в том, что стоит людям поддаться страху, как армия превращается в неорганизованную толпу.
К вечеру сгустился туман, стал падать снег. В воздухе послышался гул самолетов, но из-за густой пелены тумана их не было видно.
Толпа людей, одетых в военную форму, подхватила и понесла меня к Крушевацу.
Измученный до предела пришел я в Крушевац. Попытался записаться в какую-нибудь часть, но никто не захотел меня слушать. Из Крушеваца все бежали в Кралево, так как разнесся слух, что немцы захватили Сталач.
С трудом мне удалось раздобыть еду и немного передохнуть. На вокзале я забрался в вагон какого-то эшелона, следовавшего в Кралево, а от Кралева до Чачака шел пешком. В Чачаке меня ожидал новый сюрприз. Стало известно, что немцы в Валеве, и все торопились перейти в Боснию, где на Дрине предполагалось создать новый фронт. Меня снова понесло по течению. Это был мучительный путь. Я думал пробраться на фронт и сражаться там, а вместо этого у Ужицкой Пожеги встретил немцев. Они перерезали дорогу на Ужицу. Одна колонна вышла в направлении Чачака, другаяк Ужице.
От людей, которые уже видели немцев, мы слышали, что штатских они не трогают. Совершенно измученный и обессиленный, я присел на обочине дороги, чувствуя, что все рушится, все гибнет, окутываясь непроглядной тьмой.
Показались немцы на мотоциклах. Покрытые пылью, ощетинившиеся стволами пулеметов и автоматов, они промчались мимо. Потом потянулись набитые солдатами грузовики, легковые машины с офицерами и колонна танков.
Здесь, на этом перекрестке, мне надо было окончательно решить, куда идти. Немцы были всюду. Я принял решение пойти в Валево: там я учился, там у меня были знакомые.
Шагал я по обочине: дорога была забита войсками. Не успел отойти и нескольких километров от Ужицкой Пожеги, как стали попадаться перевернутые телеги, убитые лошадипечальное свидетельство нашего поражения. В долине валялись брошенные орудия и зарядные ящики. Беспомощно торчали кверху орудийные стволы. Рядомразбитые винтовки, ящики с боеприпасами и прочее снаряжение. У моста немцы просто-напросто столкнули в реку все, что мешало им на дороге.
Слушая рассказы солдат-ветеранов, я проникся убеждением, что у нас сильная армия и теперь, видя хаос и всеобщее смятение не хотел верить своим глазам.
Заночевал в убогой хатенке, неподалеку от дороги. Пожилая женщина, пустив меня в дом, сначала решила, что
<В оригинале отсутствует часть текста на страницах 2728. Прим. авт. fb2.>
Немцы сели на мотоцикл и укатили, а я все еще стоял на дороге Ненависть к врагам и сознание только что пережитого унижения терзали мою душу. Мне хотелось, чтобы оккупанты вот так же валялись в грязи. Пусть как можно больше, как можно больше их будет убито!
Я вытер напачканную кровью руку о влажную траву и бросился бежать, но всю дорогу меня преследовали бесцветные глаза солдата в зеленом мундире
Неужели того же немца, с такими же бесцветными глазами, я увидел в дверях кондитерской секунду назад? Не знаю Но я убежден в одном: взгляды их похожи.
Голос хозяина кондитерской, закричавшего на своего ученика, вернул меня к действительности.
Время было позднее. Я расплатился и решил пойти к отцу, чтобы попрощаться с ним. Ведь возможно, что мне не придется больше увидеть его.
Отец занимал темную, бедно обставленную комнатушку. Там стояли кровать, старый расшатанный стол и два стула. Я присел на кровать. На ней было удобнее, чем на стульях, скрипевших при малейшем движении. Отец стал расспрашивать меня о матери, о брате и сестре. Я отвечал механически, продолжая думать о Селе и об отеле «Парк». Отец ни о чем не догадывался.
Я подумал о том, что бы он мне ответил, если бы я спросил у него разрешения. Вероятно, запретил бы, поступил бы, как большинство родителей. Нет уж, лучше промолчать.
Я внимательно смотрел на отца, стараясь запечатлеть в памяти каждую черточку его лица. Как это ни странно, но почему-то в такие минуты становишься сентиментальным
Пора было уходить. Я поднялся. Еще раз посмотрел на отца:
Прощай, папа!
До свидания! ответил он. Скоро опять увидимся
Отец проводил меня до двери. Я пошел к трамвайной остановке. По дороге обернулся и увидел, что отец продолжал стоять в дверях, задумчиво глядя мне вслед. Еще несколько шагови я завернул за угол, смешавшись с толпой людей, ожидавших трамвая.
«Что везешь в чемодане?»
В четыре часа поезд из Ниша уходил на Прокупле. До отправления оставалось четверть часа. На станциитолчея. Рабочие нишских фабрик, живущие в окрестных деревнях и селах, разъезжались по домам. Выпачканные машинным маслом, усталые от тяжелого труда, они пробирались на перрон, торопясь поскорей вырваться из переполненного оккупантами города. В деревне как-то легче, свободнее, ненавистные зеленые мундиры не мозолят глаза. А здесь казармы и вокзал полны ими.
Три солдата с жетонами на груди расхаживали по вокзалу, презрительно посматривая на людей, спешивших поскорее забраться в поезд.
У кассыдавка. Мне удалось быстро купить билет, и я помчался на перрон. У входа двое солдат проверяли документы. Вместе с толпой я кинулся к поезду. В одном из вагонов меня ждал Селя. Он махнул в окно рукой. Я поднялся в вагон третьего классадлинный, перегороженный на два отделения. В каждом из них было две двери.
Селя сидел серьезный и задумчивый. Под мышкой у него было зажато несколько газет.
Слушай, почти шепотом сказал он, хотя в вагоне и так никто бы его не услышал: такой стоял гвалт. Видишь вон тот большой чемодан под сиденьем возле двери? В нем пропагандистские материалы и медикаменты. Я должен переправить их в Прокупле.
Ну теперь-то ты переправишь, раз мы сели в поезд, убежденно сказал я.
Это не так-то легко, как ты думаешь. До сих пор поезда не осматривали, но, вполне возможно, теперь начнут.
Что же тогда делать? невольно вырвалось у меня. По всему телу пробежала нервная дрожь. Запылали щеки. «Спокойнее! Возьми себя в руки!»подумал я сейчас же.
Селя изложил свой план:
У меня с собой револьвер. Ты сядешь возле чемодана и будешь стеречь его. Я буду возле той двери. Если войдут в твою дверь и начнут проверку, беги ко мне. Если нужно, я буду стрелять, а потом выпрыгнем на ходу.
А что, если они войдут в твою дверь?
Пока они будут осматривать эту часть вагона, ты старайся пробраться ближе ко мне. Когда они подойдут к чемодану, мы сможем ускользнуть и выскочить без всякого шума.
Ясно!
Селя подошел к окну, кивнул кому-то на перроне и отправился на свое место в конце вагона. Его кивок, видимо, означал, что все в порядке.
Я сел возле чемодана и углубился в книгу. Поезд тронулся. Искоса посмотрел на Селю. Тот чуть улыбнулся мне и слегка кивнул, будто желая сказать: «Ну, вот и поехали».
Я впервые участвовал в выполнении такого задания. Не знаю, был ли то страх или что-то другое, но мною овладело какое-то чувство неуверенности, вызванное, очевидно, тем, что я был без оружия. Неожиданно дверь отворилась, вошли два жандарма и сели напротив. Я посмотрел на них, и мне вдруг почудилось, будто им известно, что находится в чемодане и кому он принадлежит.