Не прошло и десяти минут, как все они собрались в кабинете Самандарова. Стоя за рабочим столом, он передал информацию, только что полученную по телефону из ЦК Компартии республики. Обком снова получил срочные задания: поскольку положение на фронте оставалось критическим, особенно под Москвой, от всех звеньев требовалось постоянно увеличивать помощь фронту. Следовало обратить внимание на план сдачи сельскохозяйственной продукции: хлопка, мяса, зерна. План поставок не будет снижен ни на грамм. Кроме того, необходимо увеличить и производство промышленной продукции
Сухие, рубленые фразы, произносимые Самандаровым, не требовали пояснений, но среди собравшихся возникло вдруг какое-то движение, прошел едва слышный шепоток. Недовольный этим секретарь обкома вопросительно оглядел всех, кто был в кабинете.
Кто-нибудь сомневается в моих словах? жестко спросил он. Или что-нибудь неясно?
Поднялся Ибрагимов, заведующий отделом промышленности обкома, симпатичный человек средних лет с буйной, вьющейся шевелюрой, и, слегка волнуясь, сказал:
Товарищ Самандаров, дело не в сомнениях. В связи с вашим сегодняшним сообщением возникла закономерная мысль: нельзя ли несколько сократить призыв в трудовую армию и усилить за счет этого возможности собственной промышленности?
Нет, ни секунды не раздумывая, ответил секретарь обкома. Подобная возможность появилась бы при условии, если бы мы разместили в области несколько эвакуированных заводов из прифронтовых районов. Но сейчас этот вопрос решен, с ним, товарищи, были свои сложности
Очень жаль, что не разместили, раздался чей-то робкий голос, и Самандаров понял, кому он принадлежал, поэтому недовольно и жестко посмотрел в ту сторону, где сидел заведующий отделом пропаганды, с упреком заметил ему:
Я сообщаю об этом, товарищ Бабаев, не для того чтобы вопрос дискутировался. Поэтому не стоит лить воду на мельницу людей, подобных Орифу Олимову.
К слову пришлось, я высказал свое личное мнение, товарищ Самандаров, ответил Бабаев.
Выбитый из колеи этими пререканиями, Самандаров занервничал:
Я пригласил вас, товарищи, не на партийное собрание. Пусть каждый заведующий отделом подумает, как перестроить план работы в соответствии с данными указаниями, а после утверждения на бюро доведет до сведения низовых партийных организаций. Крепко надо запомнить одно: время военное и все наши действия должны быть подчинены требованиям этого времени. Не будем возвращаться к вопросу, который уже решен.
Совещание закончилось быстрее обычного. Еще не все ушли из кабинета, а Салим Самандаров уже протянул руку к ВЧ, чтобы набрать номер и отчитаться о проведенном совещании перед руководством ЦК. В самом конце разговора он не преминул заметить, что сторонники Олимова вновь принялись за старое, считая непоправимой ошибкой отказ от размещения двух эвакуированных заводов.
Сколько можно говорить об одном и том же?! кипятился Самандаров. Пора бы уж понять, что партийная работа не терпит лишних разговоров. Недовольным решениями партии нужно сказать: «Не нравится пожалуйста, на все четыре стороны!»
На другом конце провода, видимо, что-то советовали в ответ на сетования Салима, потому что какое-то время он внимательно слушал и молча кивал.
Но даже несмотря на то что Самандаров немного поостыл после этого разговора, тем не менее он тяжело поднялся с места, взглянул на часы, висевшие напротив стола, и еще раз подивился, как быстро и незаметно передвигаются стрелки: они показывали уже без десяти одиннадцать. Салим нажал кнопку звонка в приемную.
Если можно, Нина Семеновна, горячего чая!.. попросил Самандаров.
Сейчас, ответила та и, улыбаясь, сообщила Салиму, что во время совещания ему звонили из дома.
Сегодня день рождения вашего сына, помните? улыбнулась женщина. Вы обещали прийти сегодня пораньше и поздравить
Самандаров растерянно почесал затылок:
Ох, как жаль, обманщиком выгляжу перед ребенком! Сейчас ехать уже поздно, да и звонить бесполезно, дома все давно спать легли. Что делать, Нина Семеновна?
Секретарь понимающе вздохнула.
Ничего страшного, Салим Самандарович. Жена ваша понимает, какое нынче положение. Заваривать чай?
Обязательно, Нина Семеновна, работы еще так много! И Самандаров снова посмотрел на часы, теперь на ручные.
5
Казалось, осень первого года войны тянулась бесконечно. Обычно уже в ноябре зима вступала в свои права, а нынче стояла такая теплынь, что все одевались очень легко. Поглощенные заботами и тревогами этой первой военной осени, мехрабадцы не замечали ни золотистой листвы деревьев, ни разноцветья клумб и цветников, украшавших скверы и площади города. Изумрудная вода реки, пересекающей город с востока на запад, лазурное и беспредельное, словно океан, небо, беззаботное пение птиц под нежаркими солнечными лучами впервые на протяжении многих лет не трогали сердца, не услаждали взгляда: людей поглощали заботы дня насущного. Война закрыла от людских глаз всю эту красоту. Какие справлялись бы свадьбы, как сладко звучали бы песни в эту необычно прекрасную осеннюю пору, если б не было войны! Но, увы, в те горькие дни сердце Мехрабада было опечалено, как опечалена вся советская земля. Облик города потускнел, а жизнь стала неспокойной. Вместо веселых праздников, которыми всегда славился этот благодатный край, сегодня за окнами домов слышны лишь надрывающие душу вздохи матерей, жен и сестер, проводивших на фронт своих мужчин. Сколько месяцев развешанные по городу громкоговорители работают день и ночь; стар и млад постоянно прислушиваются в ожидании знакомого голоса диктора Левитана не будет ли наконец сегодня доброй вести? Но нет, наши войска все отступают с тяжелыми боями и потерями, а немцы почти подошли к Москве. На юге враг уже у берегов Крыма, на севере осаждает Ленинград.
Каждая неудача Красной Армии на фронтах отзывалась болью в сердцах людей. Так было везде, на всей советской земле. Так было и в Мехрабаде.
И как оттаяли вдруг человеческие сердца, думал Ориф Олимов, как расслабились натянутые до предела нервы, какое великое облегчение почувствовали все советские люди, когда в канун ноябрьских праздников сорок первого года услышали по радио спокойный голос Сталина! Несмотря на то, что положение на фронтах по-прежнему было угрожающим, опасным, в Москве, на Красной площади, состоялся военный парад. До победы над врагом было еще очень далеко, но в нее верили, ее приближали беззаветным трудом, и тогда, седьмого ноября, будто засиял свет надежды, напомнивший смысл знаменитого бейта Низами:
Надежду и в беде терять не след,
Ночь расточится и блеснет рассвет.
Как секретарь горкома партии Ориф Олимов курировал отдел промышленности и транспорта и в чрезвычайно сложной обстановке сорок первого года совсем забыл что такое покой и отдых. Все время быть с людьми, постоянно чувствовать их настроение, знать, чем они живут, в этом он видел смысл своей работы и черпал уверенность, надежду на лучшее будущее у тех, с кем работал, делил радости и невзгоды.
Сегодня, после ноябрьских праздников, настроение у Орифа бодрое: только что выступил перед рабочими кожевенного завода и, возвращаясь оттуда, у дверей горкома партии встретил отца.
Что случилось, отец? Дома все спокойно? встревожился Олимов, поздоровавшись и удивившись неожиданному приезду отца в Мехрабад.
Одил-амак выглядел растерянным и расстроенным, а в глубоко запавших глазах было отчаяние. Его руки, потемневшие от многолетней работы в типографии, заметно дрожали, и, прежде чем ответить сыну, он закашлялся:
Не волнуйся, сынок, все спокойно, все живы-здоровы. Приехал вот, чтобы тебя увидеть.
Ориф пригласил отца подняться в кабинет, но Одил-амак не пошел дальше порога горкома партии.
Ты знаешь, сынок, твоего брата Маруфа в армию призывают?
Нет, не знаю. Кто сказал?
Вчера он звонил нам из Сталинабада.
Почему же мне-то не позвонил?
Он меня просил сообщить тебе об этом.
Надо его проводить, отец, но я, к сожалению, не выберусь, наверное.
Я для этого и отпросился на несколько дней с работы и вот приехал, чтобы завтра утром, если будет возможно, улететь в Сталинабад.