Я не плачу, отвечала Бибигуль прерывистым, горячечным шепотом. Не плачу Мы обойдемся, напрасно просил. Главное, вернулся бы живым и здоровым
Утром, когда муж уходил, она стояла скорбная, с потускневшим лицом и горько опущенными углами разом выцветших губ. Чуяло ее сердце беду, потому и стояла как каменная.
А Сафоев, напротив, выглядел оживленным, порывисто двигался и широко улыбался. Обнимая сына, весело произнес:
Тебя оставляю мужчиной в доме, сынок! Не подведешь?.. Верю тебе! Крепко расцеловал и прибавил: Опять говорю: в каждом деле будь твердым, упорным и смелым, высоко неси свою честь! Будешь честным и смелым одолеешь все тяготы-беды. Понял, сынок?
Понял, ответил Давлят, глядя на отца влажно мерцающими глазами.
Он крепился, как и подобает мужчине.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Банда Ибрагим-бека, которая ранней весной 1931 года устремилась с берегов Пянджа и Кундуза в горные ущелья и долины Южного Таджикистана, насчитывала семь тысяч сабель. Как и в прежние времена, не единожды битый бек шел на советскую власть под знаменем газавата борьбы за веру и пользовался «высоким покровительством» свергнутого одиннадцать лет назад последнего бухарского эмира Алим-хана, но оба они были марионетками британских империалистов, не пожалевших средств на оснащение банды, подавляющее большинство которой состояло из баев, кулаков, их сынков и так называемых мюридов последователей всевозможных ишанов, шейхов и прочих духовников, защитников шариата.
Нападение было стремительным, и с тактической точки зрения его цель заключалась в том, чтобы углубиться в страну как можно дальше, пройтись по кишлакам огнем и мечом и, сея повсюду страх, сорвать осуществление намеченных на тот год социальных преобразований и хозяйственно-культурных мероприятий.
С точки же зрения стратегии Ибрагим-бек и его хозяева явно рассчитывали на отторжение Таджикистана от Советского Союза. Бек надеялся воспользоваться трудностями, связанными с коллективизацией сельского хозяйства, которая на юге республики только начиналась, и тешил себя мыслью, что сомневающиеся дехкане, особенно те, кто из-за допускавшихся перегибов был недоволен колхозным строем, встретят его с распростертыми объятиями и присоединятся к «священной борьбе за веру».
Ибрагим-бек имел даже специальную группу духовников во главе с имамом Шейх-Бурханом, который в двадцатые годы бежал за кордон из Гиссарской долины, а теперь, едва банда перешла границу, взялся налаживать антисоветскую пропаганду. Подчиненные этому защитнику шариата муллы и мюриды появлялись в кишлаках, как правило, под вечер и почти всегда в сопровождении двух-трех басмачей с английскими карабинами за плечами. Их проповеди сводились к тому, что безбожники-кафиры попирают истинную веру, сбивают мусульман с праведного пути, и поэтому всевидящий, мудрый и милосердный аллах вложил меч в руки Ибрагим-бека, призвав его спасти рабов божьих от позора и гнета.
Такое словопрение кое-кого вводило в заблуждение. Но основная масса дехкан уже умела отличать черное от белого и по призыву Центрального Комитета Коммунистической партии Таджикистана поднималась на борьбу с басмачами.
Как-то добровольческий отряд, в котором Султан Сафоев был комиссаром, намереваясь провести ночь в кишлаке Сандара, попал на проповедь одного из мюридов Шейх-Бурхана. Высланные вперед разведчики доложили, что мужская половина кишлака находится в мечети и слушает густобородого кори.
Солнце уже давно скрылось за горами, землю окутала темь. Кишлак будто вымер: ни в одной кибитке не было света, ни в одном дворе не горел очаг; молчали даже собаки. Только вдали мерцал желтый огонек, который излучали коптилки, чадившие в мечети.
Сафоев хотел было пришпорить коня, но учитель Мансур Мардонов, заменявший раненого командира отряда, вцепился в поводья и крикнул:
Султан! Жить надоело?!
Ты чего? удивился Сафоев.
Окружить надо мечеть, посмотреть Войдем втроем-вчетвером, оружие под халатами, и послушаем, что читает кори.
Ты прав, тут же согласился Сафоев.
Отряд неслышно окружил мечеть, и трое добровольцев во главе с Мансуром подкрались ко входу. Один спрятал под сатиновый халат берданку, другой сунул за пазуху наган, третий обрез. У Мансура в кармане лежала граната.
Сафоев застыл в напряженном ожидании шагах в пятидесяти от них, под высокой старой чинарой. Пахло сыростью, прелой листвой. Небо было беззвездным.
Мансур с двумя другими добровольцами вошли в мечеть и с положенной учтивостью поздоровались с густобородым кори, конец чалмы которого опускался на широкое плечо. Кори привычно восседал в верхнем, почетном углу, а по бокам сидели на коленях одетые в черные сатиновые халаты здоровые парни с острыми, сверлящими глазами.
Все уставились на вошедших. Кори прервал свою речь на полуслове, грянул сперва на дверь, затем на своих парней. Те зашевелились и положили руки на карабины, которые были прикрыты полами халатов. Но вошедшие смиренно опустились на колени. Кори выждал с минуту, в течение которой слышалось лишь потрескивание фитилей в неглубоких плошках, затем, прочищая горло, кашлянул и вновь завел проповедь мягким, певуче-вкрадчивым голосом:
Нет вам помимо аллаха заступников и помощников. Господь услышал стоны верующих людей, рабов своих правоверных, и послал избавителей. Он великий и мудрый, да будет над нами воля его!..
Но тут во дворе грянул выстрел и в то же мгновение кто-то разом погасил все плошки. Люди вскочили, тихая мечеть превратилась во встревоженный улей. Бойцы из отряда рванулись наружу.
Ни с места! Буду стрелять! крикнул Мансур Мардонов в распахнутую дверь.
В ответ грохнул огонь, пуля цвинькнула у самого уха. Мардонов едва удержался от искушения метнуть гранату.
Сдавайтесь! крикнул он снова. Вы окружены!
Отряд, к бою! скомандовал подскочивший Сафоев.
В мечети воцарилась тишина. Сельчане, как видно, замерли от страха, а люди Ибрагим-бека готовились выбираться, смешавшись в темноте с толпой.
Мардонов шепотом спросил:
Кто стрельнул?
За мечетью караулил басмач, ответил Сафоев. Мы схватили его.
Гм Выходит, Ибрагим недалеко?
Узнаем Надо, наверно, чтоб выходили по одному.
С поднятыми руками?
Само собой, кивнул Сафоев и обратился к гудевшим в мечети: Эй, вылазьте по одному! Руки поднять!
Кто пустит в ход оружие, будет расстрелян на месте, прибавил Мардонов.
Люди стали выбираться, как было приказано, с поднятыми вверх руками, и те бойцы, что побывали в мечети, стояли по обеим сторонам двери, внимательно вглядываясь в белые от страха лица. Сафоев и Мардонов находились рядом. Дехкане уже тесно забили айван, но ни кори, ни басмачи не появлялись.
Кто там еще? спросил Сафоев, когда больше никто не вышел.
Э-э и о-они заикаясь, выговорил дехканин, который оказался последним, и тут же из мечети послышался надломленный глухой голос:
Вы вперед, кори
Н-нет, вы, с-сарбоз
Глухой и этот второй, дрожащий голос затянули свой спор, и Сафоев, потеряв терпение, крикнул:
Эй, господа, кончайте! Вылазьте скорее! Иначе Он не договорил в темноте, сверкнув, грохнул выстрел.
Но едва Мардонов открыл рот, чтобы скомандовать бойцам: «Огонь», как донесся тот же дрожащий голос:
Не с-стреляйте, сдаемся
Первым вышел густобородый кори, за ним трое в черных халатах.
Все? отрывисто спросил Сафоев.
Басмачи молчали.
Кто остался? Где ваши винтовки?
Труп там, наш дахбоши, ответил басмач. Винтовки тоже там.
Мардонов, сопровождаемый бойцом, вошел в мечеть. Он зажег спичку, поднял ее над головой и сразу же увидел скорчившегося на полу в луже крови человека. Неподалеку валялись карабины. Приказав бойцу подобрать их, Мардонов опустился на корточки над трупом и при тусклом желто-голубом огне спичек определил, что бандит был убит выстрелом в голову. Его неестественно вывернутая правая рука сжимала большой кривой нож с рукояткой, инкрустированной перламутром. «Тот еще головорез» подумал Мардонов и с вдруг нахлынувшей злобой вырвал из окостенелых пальцев нож, схватил труп за ворот халата и выволок наружу.