Свидание с Эмайыги! Поздоровалась с ней: сунула руку в воду.
Долго шла по извилистому берегу. Окопов нигде не видела.
Конек крыши дома Тоби с сидящими на нем чайками вот и все, что было видно за черными ольхами. Во дворе яростно залаял пес. Шерсть на загривке под натянутым ошейником вздыбилась. Укоряла его:
Что ты растявкался? Ну-ка замолчи!
Тогда Мооритс узнал меня. Пополз на животе ко мне, чтобы попросить прощения.
Ну разве мало вкусных вещей я тебе давала! А ты на меня лаешь!
Мооритс всегда ел жадно и урчал при этом. Куски, казавшиеся ему особенно вкусными, вытаскивал из миски, чтобы полакомиться потом. Не отрываясь во время еды от миски, поглядывал вверх преданно, с благодарностью.
Однажды случилось, что Тоби нечаянно надолго оставил Мооритса одного в комнате. В отсутствие хозяев пес сделал на полу лужицу. Так стыдился этого, что притащил половик и прикрыл ее.
Я спросила:
Мооритс, друг мой, ты теперь поумнел или по-прежнему задираешься с большими собаками? Ты все еще ходишь присаживаться на соседскую клумбу?
Мооритс все понимал. О многих вещах нельзя было говорить по-эстонски в его присутствии.
Заслышав мой голос, в двери показалась жена брата с ребенком на руках.
Ах, это ты! сказала она радостно. Ничуть не удивилась. Я и раньше бывала здесь редко. Она позвала меня в дом. Дала подержать сына. Сама пошла снимать с веревки пеленки.
Как его зовут?
Ильмарине.
Мальчишке не исполнилось еще и года, а Мария уже опять на сносях. Я протянула ей букетик земляники.
Это тебе, сказала я.
Мария принялась жаловаться: Тоби получил повестку утром явиться в Тарту. В окружной штаб обороны. Велено взять с собой пищу на три дня, ложку, кружку, мыло и полотенце. На сей раз брали мужчин 19121925 годов рождения, которые до сих пор оставались еще не призванными по различным причинам. Мария готова была заплакать. Уголки рта уже опустились.
Много лет назад бешеная лошадь укусила Тоби за руку. С тех пор три пальца на правой руке у него не сгибались. Это и спасало его раньше от мобилизации в немецкую армию. Я утешила Марию: пожалуй, и на сей раз спасет. Мария не верила.
Брат был здесь испольщиком. В соседнем дворе, за черными ольхами, в доме побольше, жил владелец хутора, сам Юхан Лапсик, которому Тоби отдавал половину каждого урожая.
Мария пожаловалась: сосед совсем сдурел.
Верю, почему же не верить. Сосед всегда дурак. Разве когда-нибудь бывает иначе?
То и дело стреляет из ружья. Пугает ребенка!
Я спросила, почему он стреляет.
Да всего лишь из-за того, что утром Маннь Лапсик ворчала: Юхан, мол, отвез все молоко на маслобойню. Ни капли кошке не оставил. На это Юхан встал из-за стола, схватил со стены ружье и вышел из дома. Бах! Бах! Бах! Застрелил для кошки трех птиц, вернулся в комнату, сел за стол, продолжал есть.
Но тут Маннь ворвалась в комнату с криком: кошка отгрызла крольчонку голову! Юхан вскочил. Ружье в руки и во двор. Бах! Застрелил кошку. Вернулся в комнату, сел за стол, продолжал есть.
Смеющаяся Мария была очень хороша. Я не удержалась: растроганно обняла ее за шею. Она хотела, чтобы я рассказала о себе. Я сказала:
Успеется. А поесть ты мне так и не предложишь?
Она принялась сетовать:
Чем же тебя накормить?
Яйца она сдала на приемный пункт. Сама она их не ела, побаивалась. Дескать, в ее положении нельзя есть яйца. У ребенка от них могут быть веснушки.
Ну и что с того, если веснушки? спросила я.
Сегодня только одна каша, сказала Мария.
Ладно, годится. Неси на стол. И молоко тоже.
Наша Маазик еще не доится. Скоро отелится. Она уже очень раздалась, сказала Мария. Хожу за молоком на соседний хутор.
Я сказала на манер Техвануса:
Хоппадилилла! Каша у тебя вкусная.
Мария покачивала колыбель. Малыш никак не хотел уснуть. Он был крепкой крестьянской породы. Не приходилось опасаться, что сломается у тебя на руках. Мария взяла его. Расстегнула на груди блузку. Малыш знал, чего хотел. Мария засияла от материнского счастья. Первенец родился у них поздно: Мария и Тобиас были женаты уже больше пяти лет.
Мария сказала, что у Эмайыги в ближайшие дни начнут копать окопы, сооружать оборонительную линию. Тоби советовал ей уйти отсюда. К папе. Мария не захотела.
Не могу я уходить. У меня грудной ребенок и скотина.
Здешние оборонительные сооружения меня и интересовали. Пообещала приехать помочь ей перебраться.
Оставаться тут опасно.
Да кто его знает, так ли уж опасно? Они говорят, что сооружение окопов вовсе не означает, будто фронт обязательно пройдет здесь. Нам даже угрожали, что будут наказывать за распространение тревожных слухов.
Мооритс лаял. Зло.
На чаек лает, считала Мария. Мооритс их терпеть не может. Они нападают на его миску с пищей, приводят пса в бешенство.
Мы обе вздрогнули. Кто-то изо всех сил забарабанил в дверь. Полицейский. С ним еще двое из «Омакайтсе», на руках повязки. Ворвались в комнаты. Обежали весь дом. Полезли даже в погреб и в кладовку. Обыскали овин, хлев и баньку. Заглянули в колодец.
Мария стояла выпятив живот. От волнения красные пятна расползлись по лицу и по шее. Глаза злые. Того и гляди огреет полицейского поварешкой. Крикнула:
Они с ума сошли, что ли?
Полицейский спросил:
Кто тот чужой, который приходил сюда?
Мария яростно утверждала: ни одного чужого тут не было.
Полицейский сел по другую сторону стола, напротив меня. Я глупо смотрела на него в упор. Продолжала есть. С перепуга не смогла ничего другого, как набить рот кашей.
Полицейский показал на меня, спросил у Марии:
А это кто?
В глазах у меня почернело. Выругала себя за то, что спрятала сегодня утром револьвер в поленницу. Мария ответила:
Сестра моего мужа.
Она живет здесь?
Нет. В усадьбе Кобольда, ответила я с набитым ртом. Запила молоком. Полицейский спросил, есть ли у меня удостоверение личности. Подняла взгляд от еды, посмотрела в его настырные глаза. Ко мне вернулся разум.
Естественно, сказала я нагловато.
Полицейский потребовал, чтобы я предъявила документ.
Меня тут каждый телеграфный столб знает, проворчала я. Наморщила лоб и скорчила горькую гримасу, стараясь выглядеть постарше. Он записал имя и фамилию. С особым тщанием изучал печать.
В порядке, сказал полицейский. И вернул мне аусвайс. Петля вокруг горла ослабла. Только на миг. Полицейский велел не трогаться с места. Я спросила обиженно:
И долго?
Мы вам сообщим. Велосипед ваш?
Да. Разрешение у меня с собой. Хотите посмотреть?
Полицейский не хотел. Все они ушли.
Мария со вздохом облегчения опустилась на стул. В первый миг с перепугу она решила, что явились за Тоби.
Как ты смогла так спокойно есть кашу? А я, кажется, слишком разъярилась?
Успокоила ее:
Не жалей! Пусть благодарят бога, что это ты, а не Маннеке. Она бы отколошматила их вальком для белья.
Я спросила у Марии, почему и чего оставили меня ждать. Она полагала, что полицейский пошел звонить. Сделает запрос: живет ли в усадьбе Кобольда такая личность.
Кого они ищут?
Мария вдруг вспомнила: в лесу нашли парашюты. Массу белого шелка. Лесник забрал себе.
Теперь они до конца дней своих обеспечены шелком, сказала я. Несомненно, то были наши парашюты. Мы приземлились в тридцати километрах отсюда, но, вишь, слухи уже достигли этих мест. И кто-то сразу же побежал, поднял на ноги полицию. Но кто?
Мария сказала: люди из «Омакайтсе» ходили по хуторам, предупреждали о красных парашютистах. Но не только о них. Велели приходить и сообщать в каждом случае, как только возникнет подозрение.
А к тебе тоже приходили?
Ко мне не приходили.
Ребенок спал. Мария сидела сложа руки. Взгляд обращен в окно. Спросила задумчиво:
Скажи, ты теперь из России?
Мария, что ты мелешь?
Откуда же тогда?
Объяснила: на комсомольцев охотились. Перебралась в Нарву, где меня никто не знал. Работала в прачечной. Когда жителей Нарвы начали эвакуировать, я ушла оттуда.
Ты прописана в волости?
А как же! В военное время без прописки?
Мария застеснялась своих подозрений. Попросила, чтобы я не обижалась.