Кроме Техвануса, никто не попался мне на глаза. Техванус возился с каким-то колесом. В конце концов закатил его обратно в каретный сарай.
Дверь задней комнаты вела в сад, принадлежащий Суузиной семье. В саду меня видели бы лишь деревья и кустарники. И птицы. Наливались яблоки. Во всем ощущалась свежесть, все росло наперегонки. Я налущила горсть сладкого горошка. Набила им рот. Шкурки стручков отнесла кроликам. Они возбужденно тыкались в мои пальцы мягкими губами. Они, как и я, были лакомками.
Подумать только: Гиммлер нежно любит ангорских кроликов.
Я села на лавочку перед входом. Здесь не было войны, не было ни мертвых, ни раненых. Лишь дохлый паук размокал в чане с дождевой водой. Ни единого оккупанта. Словно земля уже свободна и принадлежит самим эстонцам.
Закрыла глаза. Чтобы продолжить самообман.
Праздное сидение было непривычным. Солнце затопило сад. Настурции поднимались по стене. Прямо как трескучее пламя. Я раздумывала: куда бы спрятать револьвер?
Ждала племянников. Близнецы отправились на край покоса: искать ягоды. Вскоре они вернулись. Как только услыхали обо мне от матери на поле. Совсем меня не чуждались, хотя и не могли помнить:
Хочешь посмотреть на моих лапочек? спросила Пийбе. Принесла полный передник маленьких тряпичных кукол. Положила мне на колени. Потом забрала их. Позвала меня в конец сада, в песочницу.
Пийбе принялась усердно строить дома. Когда они были готовы, поселила в них кукол. Затем пришел Паал и, завывая, закидал песочные дома градом камней.
Паал! Паал! Почему ты разрушил домики Пийбе? крикнула я.
Так ведь война! ответил Паал. Я разбомбил их.
Пийбе кивнула. Само собой разумеется. Начала откапывать кукол из песка.
Все мертвые, сообщила Пийбе.
Я спросила: разве ей кукол не жалко? Она пожала плечами.
Война ведь, сказала она. Ведь их бомбили.
Паал объяснил свои действия:
Я то немецкий самолет, то русский.
Затем Паал стал копать могилы для кукол. Под кустами сирени на кукольном кладбище. Пийбе украшала могильные холмики настурциями. Паал сказал:
Куклам был поставлен красивый деревянный крест. Но один мальчик украл его.
Мы зовем его теперь крестовором, сказала Пийбе.
Я спросила:
А в усадьбе немцы бывают?
Бывают, а как же, ответил Паал.
И что же они тут делают?
Паал пожал плечами.
Меняют вещи и просят поесть.
А мать дает им?
Дает, сказал Паал. Иногда и не дает.
Когда я в кухне, невзирая на боль в руке, толкла картофельное пюре, близнецы уже играли в новую игру. С другими детьми. Паал хотел быть их матерью. Обещал пойти в лавку, принести хорошие вещи. Говорил им:
Я пойду через густой лес. Возьму с собой ружье. Может, навстречу выйдет волк. Вы сидите тихонько на дереве, пока ваша мама не вернется.
Дети его слушались. Паал пошел за конюшню. Ружье на плече, ведерко для песка в руке. Немного погодя вернулся. Крикнул:
Дети! Дети! Поглядите, ваша мама застрелила в лесу волка! Тетерева не добыла. Тетерева не играли. Жутко холодная была погода.
Дети прыгали от радости, что мать вернулась домой. Это Паалу очень нравилось. Он похвалил их:
Ах какие молодцы вышли меня встречать! Он был только недоволен их недогадливостью. Да помогите же нести ведро! Ведь видите же, матери не под силу. Мать тащит на спине волка.
Вечером начались расспросы.
Моя сестра Суузи:
Я ездила тебя искать, госпожа Амаали полагала, что ты подалась в Россию.
Я:
Почему она так предполагала?
Суузи:
Она видела тебя в красноармейской форме. Хотела я забрать оттуда твои вещи, но она сказала: нет вещей, уже забрали. Я спросила, кто забрал? Куда забрали? Этого она не знала. Тогда я пошла к дворничихе. Она рассказала: «Когда немцы пришли, госпожа Амаали привела людей из «Омакайтсе». Вещи Ингель находятся под арестом».
Я:
А мои ангельские крылышки не искали? Они лежали на шкафу. Пара красивых белых крыльев.
Паал:
Неужели у тебя действительно были крылья? Или ты шутишь?
Суузи:
Вещи всех, кто ушел, собрали вместе в киоске.
Я:
В каком?
Суузи:
В том, что на углу.
Я:
В красноармейской форме госпожа Амаали могла видеть меня только во сне. А забрали меня за то, что я состояла в комсомоле.
Суузи:
Ужас! Все эти доносы и предательство.
Лаури считал, что в этой войне люди обрели горький опыт и набрались разума.
Кто знает, кто знает. Быть в этом уверенными не стоило. Возможно это лишь в том случае, если бы мы были вроде одного сплоченного рода крыс. Их крысята держат друг друга за хвост, а первый держится за хвост матери. Но мы ведь не такие.
Лаури уже поговорил с Кобольдом обо мне. Хозяин усадьбы не имел ничего против, и Лаури позвал меня поработать завтра на покосе.
Следовало приниматься за работу. Иначе я бы неловко чувствовала себя как член семьи за обеденным столом. Сказала, что приду помогать на покос, только пусть даст чуть-чуть дух перевести. Да и рука болит.
Суузи приняла мою сторону. Лаури сразу же уступил. Сказал, что у него и в мыслях не было принуждать. Но я-то знала своего зятя: он никому не давал поблажки. Сам надрывался больше всех. Лаури не терпел безделья: если уходишь унеси, если приходишь принеси.
Я перевела разговор на наш порабощенный народ, от которого требовали лишь послушания и старательного труда. Работа из-под палки свойственна лишь рабам. Так же, как и глупая гордость за свое усердие.
Лаури все слушал. Сказал только:
Такие времена, чтобы пришел конец работе, вовек не наступят. Разве что когда в гроб положат. А то все только трудись и моли бога.
Суузи считала, что мне было бы полезно немного походить по округе. Молодой девушке нечего сидеть дома и боязливо от всех прятаться это как раз и может привлечь внимание. Поди знай, на какие мысли кого наведет.
Суузи попала в точку. Это-то мне и требовалось обследовать все окрестности.
Сестра предложила: если я захочу отправиться куда-нибудь подальше от дома, могу взять ее «персональаусвайс». Фотографии владельца в этом удостоверении личности нет. Зато указан год рождения.
Суузи на десять лет старше меня.
Невелика разница, сказала Суузи.
Думаешь? спросила я. Лаури усмехнулся. Но Суузи не поняла подначки. Показала, где лежит аусвайс: в бельевом ящике комода, в кошельке.
Я предупредила:
Если засыплюсь, попадете в тюрьму из-за меня.
В тюрьму так в тюрьму, сказал Лаури.
Врач тартуской оборонной комиссии, доктор Варди признал моего зятя негодным к несению военной службы. Трижды признавал. Святой человек. Спас жизнь многим мужчинам.
И «Омакайтсе» Лаури сумел избежать. Но раз в месяц ему давали ружье в руки. Заставляли охранять мост.
Чтобы ты знала, объяснил Лаури, большие мосты охраняют жандармы. Остальные из «Омакайтсе».
Я ела с неослабевающим усердием. Живот уже набит, а голод все еще не утолен. Суузи держала большую круглую буханку между грудей и все подрезала мне хлеба, спрашивая сквозь слезы:
Господи, что вы там, в лагере, ели?
Я сказала:
Яичницу с грудинкой.
Суузи обиделась. Мне пришлось дополнить меню:
Ели суп из крапивы. Еще давали гнилую капусту.
Дать какому-нибудь продукту испортиться такая возможность не вмещалась в понятия моей сестры. Поэтому ее изумление было больше, чем питательность капусты.
Почему гнилую? спросила она.
Послушай, Суузи, кто же мне об этом докладывал? Я избегала лишних вопросов. Сочла за лучшее не вдаваться в подробности жизни и порядков в лагере. Душа в теле, и то хорошо, сказала я.
Она кивнула. Спросила, тяжелую ли работу заставляли выполнять. Мои руки свидетельствовали о другом. Поэтому я ответила:
Шили.
Что?
Шинели.
Еще Суузи хотела знать, могу ли я подождать баню до субботы. Больше вопросов не задавала.
На плите в кувшине грелась вода для мытья посуды. Суузи рассказывала: немецкая воинская часть располагается в пяти километрах от усадьбы. Солдаты иногда приходят сюда добывать продукты. Да, я уже слыхала об этом от детей. Сказала: