Они поселились впятером: три женщины и два старых холостяка. Спали на нарах, перегородкой служила простыня Еэвы. Но когда ее закоптили табачным дымом, Еэве пришлось ее снять.
Сначала все шло ладно: мужчины топили печку, собирали хворост и носили воду с речки. Женщины стирали белье, мыли полы и готовили еду.
Однако вскоре выяснилось, что у мужчин волчий аппетит, Йемель считал, что Тильде откладывает лучшие куски для дочери, а Популус никогда не мог наесться досыта. Тогда каждый стал сам распоряжаться своей провизией. А Тильде сняла со стола свою клетчатую скатерть и спрятала обратно в чемодан. Будничные мелочи иногда оказываются сильней начинающейся дружбы и общности интересов. Не такой простой и легкой была эта жизнь сообща. Однажды Еэва сказала:
Правильнее было бы жить отдельно.
Так думали и другие. Йемеля раздражало, что женщины требуют порядка и чистоты и что надо носить воду. Популусу надоело, что Еэва без конца причитает и оплакивает покинутую родину, к тому же Еэва обзывала его дураком и лопоухим. Еэва привыкла, что муж запасал на зиму топливо, картошку и овощи, заботился о квашеной капусте, помогал выкручивать белье и тащить его на чердак. От Йемеля и Популуса Еэва, конечно, и не ждала так много, но все-таки она предложила им хозяйничать вместе. Иоханнес и Рууди согласились ведь и их холостяцкое хозяйство нуждалось в женских руках.
Вечерами их навещал инженер.
Пришел на вас посмотреть, говорил он. Кажется, Йемель загребает деньги лопатой.
Да, доработался до того, что штаны на бедрах не держатся, отвечал Йемель.
Популус ехидничал:
Бедра у него действительно как у девушки.
Инженер Ситска угощал папиросами:
Берите смело. Кончатся будем все сидеть без курева.
Йемель протягивал руку к коробке с папиросами и смеялся. Его смех был похож на кудахтанье.
Но затем Ситска вдруг принял озабоченный вид, нахмурил брови и спросил:
А что такое соцреализм?
Никто не знал.
Инженер вздохнул глубоко и огорченно и сказал:
Вот видите! И уставился своими прозрачными ясными глазами прямо в маленькие глазки Популуса.
Ванда Ситска и Лиили ни разу не пришли вместе с инженером. Конечно, из-за ребенка. Девочка все еще была больна, и Ванда сердилась, когда Роман вечером одевался, собираясь уходить.
Пойду схожу к землякам.
Ты всегда так долго задерживаешься, Ром.
Мне нравятся эти простые люди, отвечал Ситска, и Ванда находила, что Ром великодушен, как всегда.
У земляков Роман Ситска пел старые песни, вел долгие беседы и вместе со всеми проклинал эту неопределенность сиди на чемоданах, жди у моря погоды.
Кончится когда-нибудь эта война? возмущалась Еэва. Мы не можем оставаться здесь до холодов. И жалела, что не взяла зимнего пальто.
Поздно вечером Еэва провожала инженера до ворот. Ему нравилась эта женщина, и, разговаривая, он целый вечер влюбленно смотрел Еэве в глаза она грустно улыбалась, жевала папиросу и краснела под его неотступным взглядом. Еэва знала, что она нравилась инженеру не больше, чем любая другая милая женщина. Инженер влюблялся во всех в женщин и в мужчин, если они удивлялись ему и восхищались им.
И Еэве нравился красивый и образованный инженер Ситска, она ждала его каждый вечер и даже красила губы. На работу уже давно ходили все. И на ладонях появились твердые болезненные мозоли.
Погода была словно специально создана для сенокоса. Тильде, Еэва и Кристина ходили ворошить сено. На покосе все торопились, женщины в бригаде не давали Еэве даже докурить, подгоняли ее и каркали как вороны: «Не выполнишь нормы! Не выполнишь нормы!»
Пошли вы со своей нормой!.. сердилась Еэва. Я не колхозница, скажите спасибо и за то, что делаю!
Сердиться-то она сердилась, но Еэва не привыкла быть последней на фабрике она работала хорошо, а при советской власти была одной из первых ударниц.
Молча, играючи переворачивала сено Тильде.
Очень хорошо, кивнул бригадир, опираясь на землемерный угол. А почему твой цветочек такой ленивый? Работает с таким видом
Тильде следила за дочерью с состраданием, часто подходила к ней и показывала, что и как надо делать.
Я делаю это точно так же, как другие. Что вы все время ко мне придираетесь? Кристина бросала грабли и разжимала израненные ладони. На ее лице поблескивали сердитые слезы. Не умею и не надо! Оставьте меня в покое!
Сердце Тильде готово было разорваться на части. Она не могла видеть слез в глазах своей дочери. Глаза у Кристины были переменчивые, как море, иногда зеленые, как волны, иногда прозрачно-серые, иногда синие, как жаркое летнее небо. С какой радостью Тильде взяла бы на себя все трудности своего ребенка.
Это слепая куриная любовь, как-то сказала Еэва, и Тильде долго на нее сердилась.
Длинные ряды скошенного сена источали сладкий одурманивающий запах. Только на склоне горы в непролазном шиповнике трава осталась нескошенной. Солнце безжалостно палило. Все тело горело по утрам, и перед глазами мелькали круги. Но бригадира это не интересовало. Каждое утро он приходил звать на работу и иногда посылал на дальние земли. Оттуда возвращались домой лишь вечером. Обедали на полянке, окруженной кустарником, варили на костре картошку. В жарком синем небе заливались жаворонки, а вокруг костра пели полногрудые девушки в длинных выцветших рабочих платьях. Их пение можно было слушать без конца, но мелодия не запоминалась.
Девушка с оспинками на лице, с монистами из серебряных монет звала:
Эй, беренги готовы!
Какие большие белоснежные картофелины! Нет, милая Эстония, таких ты не видывала! Они родятся только в черноземе. После огромных рассыпчатых и тающих во рту беренгов приходит жажда. Такая жажда, что и реки мало, только бы пить и пить, а серебристая вода кажется сладкой.
Кристине нравилось бродить в обеденное время, болтать ногами в озере и опускать в холодную воду руки. На берегу белели цветы, а дальше, позади, до неба поднимался лес. Толстоствольные, ослепительно белые березы перешептывались и качали склоненными до земли ветками. Кристина ходила под ними крошечная и хрупкая, как ребенок, заблудившийся в лесу. Ей хотелось только одного аукаться и откликаться. Она радовалась красоте летнего дня.
Кристина не могла понять, как это матери ничто не трудно, почему кипит работа у деревенских девушек, и при этом у них еще хватает сил дурачиться и бороться в сене, почему они веселые, не жалуются и хохочут до упаду. Разве их спины не сводит болью, разве их мозоли не кровоточат?
Кристина любовалась природой.
Ржаное поле, ласкаемое ветром, так величественно! Ей всегда нравились цветы и поле, уставленное снопами. Как красиво оно издали, но когда это поле становится для тебя мукой Нет! Кристина могла любить только такую природу, которая ни к чему не обязывала.
2
Все работали. Только у эстонцев было воскресенье. Йемель стоял на пороге, худой, волосатый, в одних подштанниках, и кричал бригадиру:
У крещеного человека раз в неделю должен быть день отдыха, и все тут!
Тильде нужно было постирать белье, а Популус собирался починить сапоги. Бригадир плюнул и пошел прочь.
Популус целый день возился с сапогами, Тильде выстирала белье, плешивый Йемель проспал до обеда, а Кристина ничего не делала. Вечером все вместе пошли к Ханнесу и Пярье, они жили на вершине горы, среди молодого дубняка на краю деревни.
На цветущем репейнике жужжали пчелы, солнце стояло высоко, пыль от шагов медленно и неохотно опускалась на дорогу.
Кристина шла впереди, а Популус, широко улыбаясь, брел за ней по пятам. Йемель, Тильде и Еэва далеко отстали от них. Еэва дразнила Йемеля, называла его женихом. На плешивом была чистая, белая сетка, и в петлице его пиджака красовалась ромашка, но шея была черная, как голенище сапога.
Да, заметила Еэва. Ни корабли без ветра, ни мужики без женщин далеко не уйдут. Отчего это Йемель до сих пор не женится?
Плешивый махнул рукой:
Женись, не женись все равно будешь жалеть.
Они остановились и оглянулись. Дорога спускалась прямо вниз, по обеим сторонам ее виднелись маленькие хатки. Отсюда, сверху, открывался красивый вид на окрестность: на желтые поля и на синеющие дали. Здесь любила стоять Пярья, встречая восход солнца, и глядеть, как поднимается в гору стадо. Пастух улыбался Пярье и кричал радостно и нахально: «Э-э! Э-э!»