Печкур усмехнулся в усы.
Снабжают фрицы
Полищук отбросил с виска золотистую прядь, подмигнул.
А как же, за «особые заслуги».
Печкур с восхищением посмотрел на своего питомца и только покрутил седой головой.
Пока Павел раскладывал еду, Курбанов растолкал Алехина, торопливо объяснил ему, еще не совсем проснувшемуся от глубокого, чугунного сна, что на форму Полищука коситься, видно, не надо.
Ну, угощайтесь, что ли, на германский счет, невесело сострил Полищук.
Печкур не двинулся с места, только Курбанов потянулся за сигаретами. Полищук смотрел на них и задумчиво тер лоб.
Алехин хлопнул Павла по спине.
Привет полицаям!
Да потише ты, дура! сморщившись, огрызнулся Павел. Твоей ручищей костыли забивать!
Все заулыбались, но Полищук остался серьезным. Он снял фуражку и озабоченно взъерошил волосы. Важное сообщение Он приостановился, выжидательно глянул на Печкура. Рассказывать, батько?
Тот кивнул в ответ.
Выкладывай, Павло
Полищук потер лоб и заговорил, задумчиво посматривая на небо, розовеющее над садом.
Клубы черного паровозного дыма окутывали серебристые акации, темно-зеленую лужайку. Дождей давно не было, и копоть густо оседала на листву и траву. Маневровая «овечка», хрипло покрикивая, сеяла из поддувала искры, носилась из цеха в цех, вытаскивая на пути платформы со станками и прочим грузом Поднявшийся внезапно ветер носил по опустевшим цехам и территории депо бумажки, клочья пакли, сметал с пола металлическую пыль. Под сводами гулко отдавались одиночные голоса и гремели колеса «овечки». В цехе промывки, где совсем совсем недавно шипели остывающие паровозы и промывальщики со шлангами лепились у паровых котлов, а слесари снимали дышла, проверяли подшипники, сейчас было совсем мертво, кругом валялись обгоревшие рыжие плетенки, и лишь под потолком тоскливо ворковал голубь.
Ветер нагнал тучи, и они, тяжелые, темные, ползли над крышами, над очисткой, где лежали горы шлака, и над поворотным кругом. Стало темно, как осенним вечером, и только за депо, за выходным семафором, над степью светилась полоска синего неба.
Полищук принимал активное участие в эвакуации депо, а по окончании работ отправился на станцию провожать товарищей. Высокая мощная «эмка» стояла под парами и застилала хвостом дыма теплушки, классные и товарные вагоны, которые железнодорожники успели заботливо окрасить-расписать пятнами для маскировки.
Где-то на противоположной окраине города завыла сирена воздушной тревоги. Залаяли зенитки. Упала одна бомба, вторая, третья Земля загудела. Когда кончился налет, вокруг потемнело еще больше и остро запахло горевшими шпалами. Гул утих. Но небо, укрытое тучами, опускалось все ниже и ниже и, казалось, вот-вот обрушится и похоронит под собой город.
Ласточки летели низко над землей в сторону синего горизонта. Они тоскливо кричали, будто навсегда покидали родной город
Крик ласточек болью отозвался в сердце Полищука. Провожая птиц невеселым взглядом, он вспомнил кипучую жизнь городка, частицей которой он сам был, учебу, работу, добрых друзей, с которыми сейчас попрощался, поездки в подшефный колхоз и ночи с удочками на озере под мирными звездами Вернется ли все это?
Полищук свернул в узкий проулок. Услышав голоса, обернулся. Тощий, жилистый человек с чемоданчиком, во френче, кепке блином и очках что-то толковал спутникурыжему мордастому парню в сером костюме. Полищук не сразу узнал обоих, а они и вовсе не обратили на него внимания. И немудрено: когда оба надолго пропали из города, он еще совсем юнцом был и только с Крынкиным был немного знаком. Пожилой во френче был Гоштовбухгалтер угольного склада, а рыжий-шофер Крынкин.
Павел припомнил показательный процесс, когда обоих судили за жульничество. Воровали уголь, различные материалы со склада, подделывали накладные, путевые листы, не брезговали и взятками. Главную роль играл, конечно, Гоштов, а исполнителем был Крынкин. Жуликов разоблачили, осудили на пять лет каждого. Отбыв срок, «друзья» возвратились в город как раз накануне войны
Полищук задумчиво посмотрел им вслед. Он и сам отчетливо не осознавал, почему, но эта встреча чем-то зацепила его. Мог ли он предвидеть, что вскоре ближе познакомится с обоими и при совсем иных обстоятельствах
Гоштов с Крынкиным проскользнули через перрон, миновали первый путь и поднялись в свой вагон.
Тем временем в теплушке жарко обсуждался только что прошедший налет немецких бомбардировщиков.
Угрястый небритый человек в мятом пиджачке, перебивая железнодорожников, махал дымящейся папиросой и визгливо предвещал, что дела плохи и эшелон фашисты непременно разбомбят дорогой Молодой человек интеллигентного вида, в галстуке и фетровой шляпе, вежливо возражал. Решительно отодвинув итээровца в сторону, вперед протиснулся коренастый железнодорожник, взял угрястого за шиворот и тряхнул.
Может, ты с фашистами заодно?! Вон отсюда, гнида!.. Угрястый схватил саквояж и пулей вылетел в двери.
Вот такие немецким самолетам сигналы подают, это же предатели! Зря отпустили, сказал кто-то.
Гоштов, отвесив поклон, на который, впрочем, никто не обратил внимание, взобрался на нары и положил в головах чемоданчик. Крынкин расположился напротив. Он снял шапку и взъерошил слипшиеся ярко-рыжие волосы.
Эшелон мягко тронулся. Крынкин скользнул унылым взглядом по перрону, побежавшему назад вместе с дежурным в красной фуражке. Гоштов натянул на лоб кепку и вышел в тамбур. Морщась от ветерка, он провожал взором окраинные домики, пригорки, поля и рощи. На душе у него скребли кошки. Нет, ему не было жаль, расставаться с городком. А вот чем он займется в тылу Опять бухгалтерия? Нет пожалуй, хватит. По-честномунет никакого расчета, а возьмется за староев тылу живо схватят за жабры. Время военное, а у неговторая судимость. Могут и к стенке поставить. Он криво ухмыльнулся. И для кого он, собственно говоря, должен трудиться? Один как перст. Родина? А какая это родина? Остался в двадцатом только потому, что не успел сбежать за границу. Но все ж таки остался, а его судили. Воровал?
О, он в прошлом царский офицер и знает цену хорошей жизни, его ли вина, что в понимании этом он расходится с большевиками. Пусть все верят в Советскую власть, а он и в царскую не очень-то верил, он вообще никому и ничему не верит. Вот денежкиэто да. С ними не пропадешь
Гоштов сощурился на солнце, выплывающее над степными курганами. Вдруг по земле скользнули косые крестообразные тени: вынырнувшие из-за тучи похожие на щук «мессершмитты» пикировали прямо на эшелон. Ревущий свист пронесся над составом так низко, что Гоштов отчетливо увидел немецкого летчика в очках и шлеме. Из-под черных свастик на крыльях брызнули расходящиеся веером пучки белых струй, загрохотало железо, зазвенели стекла Гоштов не помнил, как скатился с полки, вжался в пол. Уши наполнил страшный гул, лицо ударил горячий ветер.
Багровое пламя на миг затмило синеву неба над степью, озарило падающий телеграфный столб в путанице разорванных проводов. Дружно забили зенитки. Один подбитый «мессер», жарко пылая, распустив хвост дыма и рассыпая обломки, упал за семафором. Остальные, беспорядочно побросав бомбовый груз и не поразив цели, скрылись за горизонтом. Люди, оглохшие, онемевшие, постепенно приходили в себя. Вглядываясь в их сумрачные лица, Гоштов тщетно искал выражение загнанности, въедливого страха, навсегда пригибающего к земле. Нет, скорее в их глазах читалась сосредоточенная и страшная в своей силе ненависть к врагу. И от этого он почувствовал себя здесь особенно одиноким. Пробираясь к своей полке, Гоштов споткнулся о скрюченную фигуру у стенки вагона. Крынкин! Он-то о нем почти забыл. Тот сидел на полу бледный, с жалкой улыбочкой на грязном лице.
Первое, о чем Крынкин подумал, очнувшись от ужаса, было: «На кой черт я эвакуируюсь? Чего не видал в тылу? В момент же забреют, дадут винтовку и пошлют на фронт А там вот такое каждый день будет Я ж дуба дам А в честь чего? Неизвестно еще, чей верх будет. Немцы вот прут и прут» Эшелон стоял в лесу. Состав выглядел одной сплошной темной массой: огней не зажигали. Паровоз сонно посапывал. Из-под колес плыли белесые мячики пара. Сосны зябко вздрагивали, окутанные легким туманом. Сквозь ветви колюче посверкивали звезды. В тишине ночи ухал сыч. В теплушке слышалось только тяжелое сонное дыхание множества людей. Очкастый неслышно сполз с нар, наклонился над рыжим парнем, свернувшимся на полу, дернул за плечо. Рыжий всхрапнул, проснулся, нехотя встал, натянул пиджак и молча последовал за очкастым.