И когда колонна вышла по шоссе куда и ждали, комвзвода не своим голосом «Огонь!» рявкнул. Не получилось скрыть свое волнение, подвел организм чертов. Вася мелком обернулся с улыбочкой примерзшей.
Оба орудия грохнули, обозначив себя.
Снаряд в свою битую пушку не полезнакатник до конца ствол не довел, брызнуло кипящей жижей из-под бандажа.
Вручную, ствол вперед!
Навалились, замок чавкнул, снаряд приняв, бойцы глядят на командира, а он резину тянет! И понимают все, что считает секунды, которые были бы нужны для корректировки прицела и передачи данных остальным на батареях. Сил ждать нет, а надонемцы отлично свое дело знают, начнешь частитьне поверят, а так все жизненно вроде.
Еще раз рявкнули снарядами.
В укрытие живо! Живо!
И сам в окоп мало не прыжком.
Панцерманны не подкачалинакрытия пошли тут же. Как договаривалисьсразу после первых же взрывов на позиции восемь человек, сидевших в окопе с равными интервалами, швырнули взрывпакеты за бруствер. В реве взрывов и не слышно, одна надежда, что видно танкистам будет.
Воздуха мигом не сталодымная взвесь пыли, дышать нечем. Ловко немцы накрыли, грамотно. Два километраотличная дистанция для обстрела пушек, особенно, когда знаешь, что они-то тебя через броню не достанут, далеко. Послал двоих сделать выстрелкричать без толку, и так знают, что делать.
Бегом по шатающемуся окопук второй пушке. Молчит что-то. При нем в окоп за ноги втянули стонущего заряжающего. Высунулся между двумя близкими разрывамиподметки подкованные увидел между станин. Гайнуллин, по сапожкам судя. Ствол не дошел до нужного места, битый накатник не доводит.
Выскочили втроем. Ствол накатили сами, снаряд в ствол, рывок за шнур, выплюнуло дымящуюся гильзу на развороченную спину мертвого сапожника. Краем сознания удивилсяпохожа спина на американский флаг, красно-белые полосы ребер с мясом, сорвало все татарину до костей. Накатили, еще грохнули. Боец слева чуток приподнялся. Свалился, не охнув, и вокруг земля дыбом в воздух. Кубарем в окоп, где хоть стенки и бьют, словно доской, нобезопаснее, а тут наверху у пушки вместо воздуха земля с осколками взвесью.
Только ползком! Не стоять! На коленках, пригнувшись, полуприседом! орет бойцам, сам себя не слыша.
Следующие двое по очереди. Бахнуло. Свалились обратно, один плечо ладонью зажал, а под ладошкойсловно помидор раздавили. Хлопки взрывпакетов хоть и плохо слышны, а вроде как шесть, не восемь. Побежал смотретьпочему, а в трех метрах не видать ни черта, словно ночь на позиции. Наткнулся на сидящего на корточках в нише бросальщика. От головы имитатора только нижняя челюсть осталась, остальное сбрило вместе с правой рукой.
Руки, зараза, трясутся, зажигалка не вспыхивает, наконец огонек на фитиле затрепетал боязливо, словно тоже взрывы его пугают. Запалил шнурок взрывпакета, кинул за бруствер, стараясь не повторять ошибки покойного. Еще один пакет туда же и дальше по земляному коридору. Близкие взрывы пихают с разных сторон упругими волнами пыльного воздуха, словно кто-то жесткими подушками со всей злобы лупит.
Санитар запачканным в земле бинтом старается рыпающемуся бойцу голову обмотать, а тот рвется из рук, пытается обожженое лицо лохмотьями, которые вместо пальцев остались, ощупать.
Помги летнат! рот у санитара распахнут, а звук, словно через подушку, такой рев вокруг. Перепрыгнул через сидящих, добежал до ниши с взрывпакетами. Тут же кинул отсюда пару. Навстречустарший над имитаторами, седой мужик со свинцовым взглядом. Жестом указал, чтоб работал, побежал обратно к орудию, уже не очень удивившись, перепрыгивал через завалы из земли и вроде окоп стал мельче, в многих местах от бруствера не осталось ничего, только на голову земля сыплется сверху, словно там сумасшедшие землекопы работают, живьем закопать старлея хотят.
Добежал до своей пушки. Выглянул. Ствол вырвало с люльки окончательно. И от щита огрызки остались. Колеса врозь. Хана орудию. Жестом показал оставшимся трем бойцамвсе, дескать, нечего тут делать, к первой пушке побежал, а ноги уже не идут, подгибаются. По башке что-то течет, потрогал пальцамикровища.
Первая пушка бахнула и тенью мелькнула в небе, кувыркнувшись, словно не из стали сделана, а бумажная.
И тут словно по взмаху волшебной палочкистихло. Тошнило и голова кружилась.
Окоп перестал шататься, словно шлюпка в волнах.
В относительной тишине звучно грохнуло четыре взрывпакета.
С трудом проморгавшись и кашляя, словно старый курильщик, осторожно высунулся над дымящимся изорванным бруствером. Не видно ничего, дымище и пыль стеной. Потянул бинокль, удивившись, как быстро на металл сел слой пыли. Пригляделся.
Там, впереди, в двух километрах горели десятки бензиновых костров, черный жирный дым расползался неряшливым облаком по земле.
Сполз обессиленно на дно окопа.
Получилось! слабо мелькнуло где-то на задворках ушибленной многократно за эти минуты головы.
С усилием поднялся на дрожащие ноги. Сплюнул красным. Пошел смотреть, кто живой. Собирал бойцов по нишам и окопу, увозюканных в земле, чумазых, пыль на потные лица села, словно темносерые маски приклеены. Одни глаза и зубы. Обе пушки в хлам, взрывпакетов пяток остался. Команда имитаторов ополовинилась, как и взвод пушкарей. Страшно подумать, если б тут стояли бы пушки, а не спектакль был. Собрали оставшиеся снаряды. Глянул на часыстоят, заразы. У наводчика Васи покрепче оказалисьвсе, есть полчаса. Поспешили к грузовикам, что в овражке стояли. Только там вздохнуть без кхеканья можно было. На одном грузовике санитара вместе с ранеными отправили, а потом и сами поехали, к своим, кругаля давая вокруг погребальных костров в поле.
Отбили Бондарю оба плеча офицеры, хлопая в восторге и чуть ребра не поломали, обнимая. Заглотили немцы наживку, как жадная щука блесенку. Развернулись, как было нужно, и за пальбой своей не заметили сразу, что по ним полетело сзади.
ИПТАПовцы спешили как оглашенные, понимая, что сейчас секунды все решают и дали такую скорострельность, что сами удивились.
На поле осталось 29 танков, в их числе все Тигры, что были в шедших вдоль шоссе колоннах. По ним били в первую очередь. Спохватились немцы поздно, вероятно, в одной из полыхнувших машин потеряли командира, потому как боя не приняли, и откатились поспешно настолько, что танки из зоны обстрела удрали быстрее, чем грузовики, и артиллеристы успели еще и в хвост колонны насовать от души, накрыв мотопехоту осколочными.
Немецкие самоходчики тоже потеряли 7 машин и удрали вслед за танками. Пехота без брони в драку не стала ввязываться, поспешав убраться из-под артобстрела с максимальной скоростью. Намолотить столько дюжиной пушек, да притом понеся малые в сравнении потериэто было серьезной победой! Насладиться, правда, не получилось, пришлось быстро менять позицию, устраивая засаду дальше.
Немцы, потеряв за 8 минут треть своего броненосного кулака, до вечера больше попыток атаковать не предпринимали, наверное, раны зализывали. Поперли снова только следующим утром.
А Бондарь, к которому прилепилось после этой засады прозвище «Артист» сам не мог понять своих ощущений. Честно говоря, он бы предпочел не бутафорить, а стрелять на поражение и хоть получил орден повесомее, чем стрелявшие, да и ребят из взвода наградами не обделили, но как-то остался в состоянии странной неудовлетворенности. Нет, он прекрасно понимал, что без него и его ребят все бы кончилось куда гаже, но вот что-то царапалось в душе. Может быть еще и потому, что именно его взвод понес самые тяжелые потери сразу и всерьез.
И еще было очень неприятно от вбитого в память чувства страха, когда его шатало в качающемся от огневого шторма окопе и он отлично понимал, что драться ему нечем, и даже одного немецкого легкого танка хватит, чтоб похоронить его со взводом в этой полуосыпавшейся траншее.
И совсем глупо, но грызло, что за его взводомвсего один уничтоженный танк.
А у другихкуда больше.
Вроде бы ерунда, но даже девушке не расскажешь, что устроил бутафорию и спектакль с балаганом, а танкидругие жгли. И в личном деле останется странноватое «отвлекающие действия, приведшие к успеху операции», а не нормальное и понятное всем и каждому: «уничтожил десять танков противника и еще десятьподбил».