Вот и все. Это я открыла здесь такую комнату. Она, правда, без потолка, но с желтыми стенами. Сохранились даже рисунок наката и остатки бордюра по верхнему краю.
Вместо пола яркая трава, какие-то мохнатые широкие листочки плотно застлали все острое, покалеченное, кирпичное и железное. А посреди комнаты настоящие заросли. Высокие стебли с узкими листьями и кисти розовых цветов.
Света сразу садится на траву и, растопырив руки, хочет потрогать все листочки сразу.
Осторожно, не наступи!кричим мы ей громким шепотом.
Там, у стены, есть кустик земляники. Недавно на нем отцвели два невиданно больших белых цветка, на их месте уже розовеют ягоды. Настоящая земляника! Откуда она здесь взялась, что питает ее сочные темно-зеленые листьямы не знаем, не думаем об этом.
До войны здесь была детская больница. Я запомнила ее из-за скульптуры на балконе: Сталин с девочкой на руках.
В больницу попала фашистская бомба, крыша рухнула, балкон тоже, все палаты и все лекарства сгорели. Что стало с больными детьми и врачами, мы не спрашиваем.
Теперь здесь сама по себе выросла целая клумба иван-чая с розовыми цветами и куст неправдоподобно крупной земляники. Презирая собственный страх и грозные запреты взрослых, мы пробираемся сюда чуть ли не каждый день и ничего здесь не рвем. Только смотрим, говорим шепотом и тихо уходим. Это наша тайна.
Весь день до самой темноты длится потом бесконечная игра. Мы вытаскиваем из развалин кирпичи и строим из них на свободном месте дома.
Надо класть кирпич на кирпич, совсем так же, как делают взрослые на субботниках. Получается довольно высокая стена. Под углом к ней складывается вторая стена, за нейтретья. Можно строить столько комнат, сколько хочешь.
Целых кирпичей мало. Все они побитые и пораненные, поэтому плохо держатся и часто падают. Наше строительство затягивается на много дней.
В развалинах можно найти для наших «домов» всякие необходимые вещипомятые кастрюли, полурасплавленные тарелки. Однажды нашли патефон. Это там, где до войны было общежитие студентов.
Кроме общежития, в наш двор выходит еще два разрушенных дома. В одном были квартиры, в другомдетский сад. Наш детский сад, где пахло всегда свежей масляной краской и вишневым киселем, а со второго этажа до самой улицы было слышно пианино. Теперь дом нас не узнает, а мы не узнаем его. Ветер посвистывает в пустых окнах, ворона по-хозяйски каркает, усевшись прямо над входом.
Мы называем эти бывшие прекрасные дома по-своему. Не «развалинами», а «дворцами». Как будто они просто заколдованы на время со всеми прежними запахами и звуками. Мы играем с ними, хотим приручить и распространить на них свою детскую власть.
Так играла младшая дочка купца с несчастным чудовищем в саду, где вырос аленький цветочек...
Каждый день мы выбираем себе свой «дворец».
Света выбрала на сегодня детский сад.
У вас там были игрушки?допытывается она.И куклы были?
Ну как ей втолковать, что куклы не могут выжить после бомбежки и пожара.
Но ведь они неживые!твердит свое Светлана. Алик устремился к общежитию. Мне достался дом с квартирами...
Под ногами запекшийся кирпич, он спрессован взрывами, дождями и уже начал прорастать цепкими травами. Над головой провалы окон, на них черной копотью обозначились языки давно умершего огня. Я смотрю и вижу совсем другое, простое и понятное. Светлые занавески, с которыми играет ветер. Цветы на столе и сверкающую посуду. Оранжевый свет абажура.
Ничего этого теперь нет в целом городе. Я знаю наперечет все живые дома в центре и не могу удержаться, чтобы не заглянуть в окно, когда иду мимо. В каждом окне за пустым столом сидит человек и молча ждет кого-то. Вот и все.
В нашем общежитии, где в каждую комнату втиснута большая семья, стоят у стен железные кровати и серые фанерные шкафы. У всех одинаково, обстановка осталась от немецкой казармы. Бабушка привезла с собой из деревни сундук. По праздникам она накрывает его простыней и ставит фотографии. В другое время сундук стоит темный, на полстены, и кажется мне похожим на амбар. В нем лежит одна домотканая дорожкаэто все, что сохранилось от бабушкиного дома в Орловской области.
Неудачный день. Мы нашли втроем лишь заржавленные ножницы и несколько черепков посуды.
Начало смеркаться. Откуда-то из глубины мертвых кварталов пришел зловещий, странный звук. То ли плач, то ли стон. «Не бойтесь, это сова»,сказал Алик. Но больше играть не хотелось.
Бабушки дома еще не было. Наверно, она осталась ночевать у знакомой старушки, чтобы не идти поздно через весь город. Не зажигая света, я стала торопливо раздеваться. Багровое, в черных тучах небо стояло неподвижно в окне. Было очень тихо. Завернувшись с головой в одеяло, я крепко зажмурила глаза.
Первый раз проснулась от какого-то звука. В потускневшем, но все еще красноватом свете заката в нашей маленькой комнате проступали две тени. Я узнала голос соседки. Ей отвечал незнакомый мужской шепот.
В наступающей темноте они сидели на отцовской кровати, чужие, с чужим мне шепотом и молчанием. Кто этот второй? Может, водитель? Он выпрыгнул из остановившегося танка на ночную улицу, ему надо передохнуть от бесконечной дороги. Вот соседка и позвала его в дом и теперь радуется, что не одна в такую ночь. За стеной включили громко радио.
Мы сидели с тобой
У уснувшей реки...
Слишком красивые слова, они ненужные, лишние, потому что ни к чему не подходят ни здесь, в доме, ни там, за окном. Голос томится и падает, падает в тоскливой духоте:
И тебе я тогда
Ничего не сказал...
Я боялась снова уснуть, чтобы не пропустить, когда соседка будет уходить. С этим чувством ожидания тревожной перемены незаметно забылась.
Не знаю, сколько времени прошло, как вдруг словно кто-то толкнул: вставай. Было уже совсем темно. Быстро и низко неслись рваные тучи, подсвеченные луной. В комнате, кроме меня, никого не было.
Похолодев от внезапного страха, я опустила ноги на пол и побежала к двери. Она не открывалась. Потянула ее изо всех силдверь была закрыта на ключ снаружи. В одно мгновение вся копившаяся с утра по капле тревога слилась и ударила в сердце. С криком летели черные совы. Грохотали железные гусеницы. Пустая тарелка в бабушкиной руке казалась мертвой. И вода, мутная, холодная,откуда она?перекатывалась через запрокинутое безжизненное лицо отца. Я увидела его перед собой отчетливо и ясно.
Прошедший день ожил и переполнил собой маленькую комнату с пустыми кроватями и голым сундуком. Я была заперта. Мне нечем стало отбиваться. Война никак не уходила, она не кончалась!.. Всем своим отчаянием ударилась я о закрытую дверь и закричала о спасении. Но звука не получилось. Дверь отталкивала и отталкивала меня назад, к окну.
Не знаю, когда и кто открыл комнату. Помню только осторожные руки отца, они гладили и укачивали меня, словно маленькую. Папа приехал этой ночью. И мы до рассвета ходили с нимон, припадая на больную ногу, яу него на руках. Пять шагов от двери к окнупять шагов обратно. И вместе смотрели, как медленно светлело окно и уходили на край неба, становясь все выше и тоньше, ночные облака.
ПИСЬМО
Почтальону некогда стоять за дверьюстукнет разок и сразу открывает.
Соседка просто спрашивает, когда ей надо: «Можно к вам?»
Я жду осторожного, негромкого стука. Он должен смолкать в ожидании ответа: «Входите, открыто». За дверью будет женщина в запыленной одежде, с дорожным узелком в руке. Ей ничего не надо говорить. Я сама скажу:
Мама.
Столько летуже целых семьэто слово живет во мне молча. Когда надо сказать подружке: «Тебя зовет мама»,я тут же нахожу иносказание:
Тебя дома ждут. Кто, кто, как будто сама не знаешь.
Невозможно произносить по всяким пустякам слово, которое обжигает губы.
Сильнее всего ожидание в начале дня. Еще ничего не произошло. Проси!утро все обещает исполнить. Днем приходит сомнение: а может, не сегодня? К вечеру лучше не оставаться одной: ее все нет.
Как только мы поверили, что война в самом деле окончилась, все быстрей и все дальше стали уходить от нас те, кто остался там, позади, в сорок первом, сорок третьем...
Тогда и раздался в первый раз этот сердобольный голос: