Майор привез мальчишку на лафете.
Погибла мать. Сын не простился с ней.
За десять лет на том и этом свете
Ему зачтутся эти десять дней.
Его везли из крепости, из Бреста.
Выл исцарапан пулями лафет.
Отцу казалось, что надежней места
Отныне в мире для ребенка нет.
Отец был ранен, и разбита пушка.
Привязанный к щиту, чтоб не упал,
Прижав к груди заснувшую игрушку,
Седой мальчишка на лафете спал.
Мы шли ему навстречу из России.
Проснувшись, он махал войскам рукой
Ты говоришь, что есть еще другие,
Что я там был и мне пора домой
Ты это горе знаешь понаслышке,
А нам оно оборвало сердца.
Кто раз увидел этого мальчишку,
Домой прийти не сможет до конца.
Я должен видеть теми же глазами,
Которыми я плакал там, в пыли,
Как тот мальчишка возвратится с нами
И поцелует горсть своей земли.
За все, чем мы с тобою дорожили,
Призвал нас к бою воинский закон.
Теперь мой дом не там, где прежде жили,
А там, где отнят у мальчишки он.
Т. Яковлева«Мама! Где ты?»
У Саломеи Нерис есть поэма «Мама! Где ты?»о детях войны. О ребятах, которых война застигла в пионерском лагере и надолго разлучила с родным домом.
Поэма выдержала много изданий. В Литве ее знает каждый с детства: она напечатана в учебниках начальной школы.
В одной из своих книг Эдуардас Межелайтис вспоминает историю ее появления. По заданию ЦК комсомола Литвы он побывал в детских домах, где жили эвакуированные литовские ребятишки, записал их рассказы о войне, собрал рисунки и все это вместе с собственными записями отдал Нерис. На основе этих материалов она должна была написать брошюру«Обвинительный акт фашистам».
Написала я Только не так, как ты говорил. Не получается у меня брошюры.
Подает рукопись: «Мама! Где ты?» Вместо брошюры Саломея создала поэму.
Мне не пришлось увидеть те записи и рисунки, что вдохновили когда-то на поэму Нерис. Но я видела другие, сделанные ребятами той же самой судьбы. И самое главноес помощью каунасских и вильнюсских школьников удалось встретиться с их авторами, которых мы с тем же правом можем считать прототипами героев поэмы. Оказалось, что каунасская школа 28 и вильнюсская школа-интернат 4 в давней дружбе с бывшими воспитанниками детского дома военных лет. Они записали их рассказы, собрали альбомы, рисунки, письма.
То, что вы прочтете, можно было бы назвать своеобразным комментарием к поэме Саломеи Нерис. Комментарием, написанным жизнью.
Дорога из дома
22 июня литовская девочка Генуте Эрсловайте приехала в Симферополь. Слово «война» уже было произнесено. Но солнце еще ярко светило в небе. Оно было совсем не похоже на красный шар, опутанный черными цепями, так увидит солнце и нарисует его один из товарищей Генуте. А пока это было доброе солнцетакое же, как вставало над родным Шяуляем. Разве только ослепительнее и жарче. Но ведь так и должно бытьКрым приветливо встречал литовских ребят, впервые приехавших в Артек.
Впервые на их родине, в Литве, взметнулись в небо пионерские флаги. Курорты Паланга, Друскининкай, еще недавно доступные только богачам, были отданы детям.
Янина Валацкене, так же как и Генуте, в те годы была пионеркой.
Это сейчас мои дети не представляют: как же так, летои не поехать к морю? А для нас тогда море было сказкой, мечтой. Родителирабочие, трое детей. И вдруг профсоюз дает путевку в Палангу сразу на всех троихПаулину, Венцеса и меня. До сих пор помню, как увидела море. Песок, белый, как сахар.
Миколас Слуцкис:
Из глубины памяти доносится стук того медленного поездатеперь-то я знаю, что медленного, а тогда он мне казался мчащейся ракетой! который через всю Литву вез меня и мою младшую сестренку в Палангув первый литовский пионерский лагерьМеня выбирают знаменосцем, гордый и счастливый, я каждое утро поднимаю флаг лагеря! Щупаю босой ногой море, не решаясь окунуться в ледяную воду, ведь только начало июня. Ну и что? Я все равно счастлив!.. Сплю и слышу все нарастающий гул морских волнпусть гудят себе, пусть грохочут, больше янтаря выбросят на берег! Разве мог я знать, что началась война?
«Война! Что это такое? Какое страшное и непонятное слово!»запишет Генуте 22 июня в своем дневнике. Будто ничего не случилось, их посадят в автобус, и они поедут в Артек, и будут громко и весело петь и с замиранием сердца с высоты поглядывать на синеющую внизу полоску моря
«1 июля. Собирала на море камни и ракушки! Как их здесь много! Вот привезу в Литву!»
Она еще не знает, каким долгим окажется обратный путь. Она не знает, что через несколько дней Артек станет на колеса и потом всю жизнь будет для нее и ее друзей не географическим понятием, а лагерем и в Подмосковье, куда они приедут сначала, и в Сталинграде, и в волжской степи. Они так и будут говорить: «Новый, сорок второй год мы встречали в Артеке в Сталинграде»
Но 1 июля Генуте еще собирает в Крыму морские камушки и мечтает: вот привезу их в Шяуляй. Десятый день войны.
А уже в первый день в Паланге Янина Валацкене:
22 июня, в воскресенье, должно было быть торжественное открытие нашего лагеря. Я получила письмо, что приедет мама. Ночь была беспокойная. Нам не спалось. Стали рассказывать сказки, потом всякие страшные истории. Я лежала в одной кровати с сестренкой. Мы привыкли так спать дома. А тутмы маленькие, а кроватибольшие, буржуйские. Мы упросили, чтобы нам все-таки разрешили, как дома, спать вместе.
Лес шумел, какой-то гул Может быть, самолеты? Было ощущение тревогиили теперь так кажется? Мы расшумелись. Пришла вожатая и сказала, что, если мы не перестанем шуметь, нас не пустят на завтрашний праздник. Мы стихли. И вдруг под утро, часа в четыре, раздался страшный гром. Посыпались стекла. Босиком, по осколкам битого стекла я выбежала на улицу. На площади перед домом лежал человек. Я узнала вожатого.
Я бросилась к зданию, где находился штаб лагеря. Кругом уже все полыхало. На земле лежал мальчик. У него не было головы Бируте Кукайтене:
Ночью нас разбудил страшный грохот. Я подбежала к окну и увидела, что горит штаб лагеря. Мы с подругой кинулись вниз. Во дворе уже было много детей. Они бегали, кричали: «Мама! Мама!» Кругом стреляли, горели дома. Некоторые ребята прыгали из окон со второго этажа, много было раненых, убитых. Мы не понимали, что происходит, не знали, куда бежать, прятались за деревья, ложились на землю Вдруг мы услышали голос начальника лагеря. Он приказывал бежать к столовой.
Но столовая тоже загорелась Потом нас повели на автобусную станцию. Автобус вывез нас из Паланги и вернулся за другими детьми. Мы пошли пешком, уставшие, раздетые, в ночных рубашках. Нас подобрали красноармейцы. Они где-то раздобыли платья, туфли, кормили нас. Миколас Слуцкис:
Когда мы, ветераны Паланги, собираемся на месте нашего бывшего лагеря, у памятного камня, то с трудом узнаем прежнюю Палангу сорок первого года. Только и слышится:
Тут горело!
Оттуда стреляли!..
Ты выпрыгнул, а он не успел
Я, тогда тринадцатилетний мальчик, действительно выпрыгнул из горящей комнаты, выпрыгнул вместе с оконной рамой.
В ночь на 22 июня фашистские корабли близко подошли к берегам Паланги. Знали они, что стреляют по детям? Что в Паланге в лагеряхтысячи детей? Знали.
Пока нет точной статистики, сколько детей погибло. Но точно известно: многие сотни.
А потом дорога во время бомбежек.
Поезд шел и не шел. Он шел и останавливался. Останавливался потому, что появлялись самолеты с черными крестами. В поезде были узкие решетчатые окнавысоко под потолком. Только что из поезда выгрузили скот и посадили в него женщин и детей, чтобы спешно эвакуировать их на восток.
Я помню этот полутемный вагон, и окна, до которых было не дотянуться, даже если встать на цыпочки, и запах навоза, смешавшийся с запахом пота.
Вместе с нами ехали беженцы из Прибалтики. Мне запомнилась некрасивая, немолодая женщина, плохо говорившая по-русски, и девочка с ней. Даже не столько девочка, сколько ее туфелькибежевые, лаковые, с дырочками. Золотые башмачки Золушки в этом темном и душном вагоне А мой брат запомнил мужчину с велосипедом. Как во время бомбежек он протискивался к выходу и держал велосипед над головами. «Ты не помнишь?»удивляется он теперь. Но зато он не помнит башмачков!