Есть хочешь? Или чаю согреть?
Сыт, спасибо.
Тогда рассказывай: где побывал, повидал чего? В море, случаем, вас не задело? Война ведь
А нам до нее какое дело? Не мы воюем, наша хата с краю.
Не скажи, старушка нахмурилась, покачала головой. Я по Василю замечаю, с краю или нет. То, бывало, и шутки шутит, и с Анюткой возню затеет, хоть ты прут на них бери, а теперь все молчит, все супится, словно камень на душу ему давит. Да и то сказатьнемалое хозяйство у него на плечах, все как есть пароходы. Случись что
Почему все пароходы? не понял Маркевич. Он же в диспетчерской.
С месяц назад заместителем начальника сделали. Днюет и ночует там, а домой будто в гости заглядывает.
Василия Васильевича назначили заместителем начальника пароходства?!
Вошла Аня, сказала, все еще обиженно поджимая губы:
Мама просит вас, бабушка. И дядю Лешу.
Иду, иду, с шутливой ворчливостью отозвалась старушка. Вот ведь какая ты, и поговорить не дашь.
Она ушла, а Маркевич медлил: было ему, как всегда, хорошо и спокойно за этим столом, в этом маленьком домике, рядом с близкими, ставшими почти родными людьми.
Вдруг подумалось: «Почему мне дома никогда не бывает так, как здесь?» И ответ пришел сам собой, без малейшего колебания: «Тамискусственное, холодное все. Все чужие, кроме Глорочки, Капельки моей, дочки Я и сам становлюсь искусственным, едва переступаю тот порог. А здесьдома»
И нахлынули воспоминания, каждой деталью своей и подчеркивающие, и подтверждающие эту мысль.
Десять лет назад, совсем случайно, вошел Алексей Маркевич в эту самую кухню и невольно застыл у порога, увидав суровую неприветливую и отнюдь не гостеприимную старуху. Растерявшись от неожиданностиведь ему, мальчишке, в ту пору едва исполнилось девятнадцать лет! он спросил: не найдется ли у хозяйки если не свободная комната, то хоть угол на несколько дней? Почему-то уверен был, что старуха немедленно выгонит, а сложилось все по-другому Не на день, не на месяцна всю жизнь прирос молодой моряк своею душой к семье потомственных мореходов-поморов Глотовых.
Степанида Даниловна оказалась не бабой-ягой, а сердечным и мудрым другом, матросской матерью, узнав которую не разлюбишь уже никогда. Сколько раз приходил к ней матрос, а потом и штурман Маркевич со своими запутанными горестями, сколько раз открывал ей изболевшуюся от семейных неурядиц душу! А когда покидал этот домик, на душе и спокойней бывало, и светлее, и чище, словно старая мать, приголубив и обогрев его, и на этот раз возвращала уверенность, силы одному из своих сыновей.
Потому и тянуло сюда Алексея в счастливые, и особенно в трудные для него минуты. Потому и шел сюда, веря и зная, что уйдет обновленным и сильным. Здесь и с Глотовым сблизился, с человеком, на которого каждому быть бы похожим. Здесь и сам человеком стал
Извините, вас Василий Васильевич просит.
Вздрогнув, Маркевич вскочил и неуклюже поклонился, попытался шаркнуть ногой: возле двери стояла девушка, очень похожая на жену капитана Глотова, на Нину Михайловну, Только гораздо моложе ее. Темно-серое платье с глухим воротником неброско подчеркивало гармоничные линии крепкой, стройной, по-своему грациозной фигуры спортсменки. И такие же темно-серые, широко раскрытые глаза со сдержанным любопытством смотрели на моряка.
Я, кажется, помешала вам, улыбнулась девушка, заметив растерянность Алексея. Помешала?
Нет, что вы, нисколько, с трудом смог он выдавить первые попавшиеся слова и, от этого начиная сердиться, резковато спросил:Мне ничто и никто не может помешать. Почему же вы думаете, что это удалось вам?
Я не думаю, я знаю, спокойно ответила девушка, повернулась и пошла к двери.
Постойте! рванулся за нею Маркевич. Я не хотел вас обидеть. Я
А меня нельзя обидеть, Алексей Александрович, она негромко, но удивительно звонко, приятно рассмеялась, будто кто-то провел рукой по струнам арфы. Я умею постоять за себя Знаете что? Давайте знакомиться, девушка протянула маленькую крепкую руку. Таня.
Таня? Сестра Нины Михайловны? Я так много слышал о вас
И я о вас кое-что слышала. Пойдемте, Василий Васильевич ждет.
И, распахнув дверь, прошла в комнату. Алексей послушно последовал за ней.
А-а, вот и наш затворник явился, встретила его Нина Михайловна, дружески, как родного, чмокнув в щеку. Идите пока к Васе, не мешайте нам. Скоро позовем. Мама, а где огурцы?
В кладовке, где же им еще быть, повернулась от шкафа с посудой Степанида Даниловна. Анютка, сбегай принеси. А ты, хлеба нарежь, Татьянушка, да побольше, не скупись. И, прищурив на Маркевича насмешливые глаза, добавила:Известная песня«сыты, в горло не лезет». А как сядут за стол, только успевай подкладывать. Иди, иди, малоешка. Долгий-то разговор не заводи там, скоро позовем.
Василий Васильевич поднялся из-за стола, отложил трубку, протянул к Алексею обе руки:
С прибытием, мореход. Садись, рассказывай, и указал на диван, где, раскинув ноги, благодушествовал Бурмакин. Сам сел в свое любимое кресло возле стола. Вот уже десять лет знает Маркевич Василия Васильевича, и за все эти годы он вроде бы ни капельки не изменился, не постарел ни на один день. Все такой же жилистый, весь как бы собранный в тугую пружину, в любую минуту готовую к действию
Ну, чего молчишь? спросил Глотов. Как Ведерников?
Не жалуюсь, Алексей пошевелил пальцами, словно хотел пощупать свой ответ. Человек он не легкий, с характером, но ладить можно.
Это верно, с характером, кивнул Василий Васильевич. Я сегодня часа два над его рапортом о вашем трампе просидел. Мастак писать! он усмехнулся, пыхнув табачным дымком из своей неразлучной трубки. О тебе отзывается сносно, нои только, а ты и за это должен сказать спасибо. Помполита вам надо на судно, Алексей, и не просто помполита, а пожестче, порешительнее. Такого, как Даня Арсентьев. Чтобыкремень! Сразу поток разглагольствований своих Борис Михайлович уменьшит.
Почему же не пошлете Арсентьева? Пошлите
Одна пегая кобыла на весь уезд, поморщился Василий Васильевич. Пошлите! Или всей заботы у нас, что только о вашем судне, да о том, как бы Ведерникова в узде держать? Пошлем, конечно, но не Даниила. Взяли его у нас. В военный флот.
Он нахмурился, почесал большим пальцем правой руки ямочку на раздвоенном подбородке. Сказал задумчиво, с глубокой серьезностью:
Многих сейчас берут. И на переподготовку, и насовсем. Обухова взяли, дивиатора. И Бориса Волинского. И Володю Тимофеева
И меня возьмут, хмыкнул Бурмакин. Будешь долго мурыжить с ужином, сам завтра попрошусь добровольцем. Был ты человек, как человек, а стал начальством
Брось, Петр, не до шуток! почти сурово оборвал его Глотов. Вон какую кашу заварили гитлеровцы. Того и гляди, всеобщая заваруха начнется.
Это что же, Степанида Даниловна тебе на кофейной гуще нагадала? съехидничал Петр Павлович. Про заваруху?
Глотов посмотрел на него, скупо усмехнулся.
Чудной ты парень, Петр. В море, на судне, лучшего капитана днем с огнем не сыскать. Орел! А как на берегу, прямо оторопь берет: до чего же балаболка! Неужели никогда не научишься чуть дальше собственного носа видеть?
Эт, завел! отмахнулся Бурмакин, вскакивая с дивана. Пойду лучше к бабам, подначу Даниловну, пусть молебен отслужит. Всяко интереснее ее ругань слушать, чем твои морали.
Ну и катись, согласился Василий Васильевич, дай нам поговорить.
Когда за Бурмакиным закрылась дверь, он пересел на диван к Алексею и, похлопывая ладонью по колену, заговорил задумчиво, очень серьезно:
Время трудное, Леша. Трудное и опасное. Может, и обойдется, нонадолго ли? Судя по всему, дело явно идет к войне
Маркевич почувствовал, как по спине пробежала холодная волна, словно кто-то сыпанул туда горсть колючего снега.
А как же договор? Для чего же договор заключали?
Ничего я сказать тебе, парень, не могу, покачал Василий Васильевич головой, потому что и сам толком не знаю. Нутром своим, сердцем своим, хоть убей, а чую: договоры, разговоры немцев о мирепустое, бумажки. Кто-кто, но мы-то с тобой на собственной шкуре испытали в Испании цену обещаний фашистов. Помнишь Пепе, Димуса, Кабалеро? иА они ведь всего лишь ученики, выкормыши гитлеровские: и рангом пониже, и тоном пожиже.