Григорий Никанопович сдержанно покачал головой.
Не стану мешать. Если понадоблюсь, скажите матросу.
Карашоу, по-русски согласился инженер и и сразу заторопился на полубак. Он не пошел, а почти побежал тудастремительный, ловкий, нетерпеливый, и Маркевич не мог не последовать за ним. С правого борта судна, под самой скулой, обшивка которой была повреждена в битве с арктическими льдами, тоже стоял уже понтон и слепящий огонь электросварки на палубе его заставил Алексея невольно зажмурить на миг глаза.
Как зачарованный смотрел Маркевич на удивительно слаженную, прекрасную в своей виртуозности работу американских судоремонтников. Синеватые огненные ножи автогена с сердитым шипением резали, словно масло, толстые листы поврежденной корабельной обшивки. Не успевал отрезанный лист отделиться от корпуса, как его тут же подхватывал стальными челюстями похожий на черепаху кран и без труда относил на баржу, пришвартованную к понтону. Зияющая дыра в корпусе корабля росла на глазах, и штурман подумал, что при таких бешенных темпах американцы закончат, пожалуй, работу быстрее, чем за четверо суток. Он поискал глазами Уиллерахотелось сказать об этом инженеру, но того не было ни на понтоне, ни на полубаке: очевидно, опять умчался на корму.
Но и на корме представителя фирмы не оказалось. Вместо него Маркевич увидел матросов и кочегаров, облепившиходин к одномурелинги. Жадно глядя вниз, на голубую воду, в глубине которой, воле гребного винта, шевелились какие-то темно-синие тени, они время от времени обменивались и удивленными, и восторженными фразами.
Сорок минут! услышал Алексей голос Закимовского. Сорок минут на съемку лопасти под водой! Вот это класс!
Вторую еще быстрее снимут, подхватил Яблоков. Эх вы, маслопупые, куда вам до них!
Но-но, полегче, толкнул его плечом егор Матвеевич. Оборудование ихнее тебе шуточки? Не баран начихол. Дай нам такое, еще посмотрим, кто кого.
Гляди, гляди, поднимают!
Только на лице Григория Никаноровича Симакова, стоящего чуть поодаль, не было ни тени возбуждения, Маркевича даже удивило сосредоточенное, как бы осуждающе-суровое выражение выражение лица старшего механика, и он подошел к нему, спросил:
Ты инженера не видел?
Там, коротко ответил стармех, ткнув пальцем за борт, с водолазами. И с ощутительной горечью добавил:Чему удивляются? Плакать надо, а они ржут от восторга.
Посему плакать?
Григорий Никанорович поднял на Маркевича тяжелые, угрюмые глаза.
А ты, оказывается, тоже дальше собственного пупка не очень многое видишь. Подожди, вот закончат работу, тогда я вам всем кое-что покажу. Иди, посмейся пока вместе с нашими. Потом и у тебя в голове малость прояснится.
Он повернулся, пошел вниз, к спардеку, и даже спина его показалась в эту минуту Маркевичу и злой, и съежившееся от неприязни.
Алексей в недоумении пожал плечами: что это с Никанорычем? Чем недоволен их всегда уравновешенный и покладистый парторг?
Опершись о релинги, он принялся глядеть на понтон, где люди трудились все в том же стремительном, без малейшего перебоя и без лишнего жеста ритме. Смотрел, и по-прежнему не понимал, что могло вызвать не только осуждение, но и гнев Симакова. Ведь красиво же работают, чертовски красивоглаз не оторвать!
Вот сварщик поднял левую руку, и крановщик сразу насторожился, тронул рычаги управления своего чудовища. Рука сварщика согнулась в локте, и черепаха раскрыла пасть, впилась ею в обломанную лопасть винта, рыжую от ржавчины и присосавшихся ракушек. Рука резко падает внизи лопасть отрывается от палубы понтона, плывет к барже: готово, место свободно, ненужное убрано за какие-нибудь полторы минуты!
Ну разве это плохо?
Наконец, все оборвалось: потухли голубые ножи автогена, умолкло змеиное шипение сжатого воздуха в шлангах, вздрогнула в последний раз и неподвижно замерла стальная шея крана. Словно в минуту пробуждения услышал Маркевич надтреснутый голос Уиллера:
Финиш Пять часов
Инженер сдвинул на затылок испачканную в ржавчине фуражку и с трудом вытер куском ветоши обильный пот со лба. Глубоко вздохнув несколько раз, он поднял на Алексея заметно ввалившиеся глаза и, кажется, заставил себя улыбнуться.
Ха уду ю ду, мистер штурман?
Маркевич не успел ответить: откуда-то вынырнул Симаков и, обращаясь к нескольким морякам, все еще торчавшим на палубе, сказал:
Ну, хлопчики, а теперь посмотрите, как «расчудесно» и «восхитительно» работают эти парни на ремонте нашего судна. Так ли, как нам довелось недавно в Лайском доке, или Иди и ты, Алексей Александрович, и тебе взглянуть не мешает. Иди, иди!
Задетый насмешливым, даже ехидным тоном Григория Никаноровича, штурман шагнул к борту и посмотрел вниз на понтон. Посмотрели едва не отшатнулся, так сильно ударило его по глазам и нервам увиденное: виртуоз-сварщик стоял на коленях вытянув вдоль тела бессильные плети-руки; его напарник, рыжий гигант с могучей шеей борца, трясущимися пальцами ломал спичку за спичкой, тщетно пытаясь закурить сигарету; артист-крановщик, как сидел в металлическом чреве своей черепахи, так и поник головой на рычаги управления
Тихо стало на палубе «Коммунара». Настолько тихо, что все услышали, как Закимовский скрипнул зубами. И в этой тугой, душной тишине голос парторга Симакова зазвучал не недавней насмешкой, не ехидством, а большой и душевной человеческой болью:
Смотрите, товарищи. Хорошенько смотрите: вот он какой, их труд. Вот до чего доводит он даже самых сильных людей
* * *
Как-то само собой получилось, что в дни ремонта после пяти часов Ричард Уиллер стал ненадолго задерживаться в каюте старшего штурмана «Коммунара». Началось это в первый день, когда Симаков подвел моряков к обрезу кормы и указал на понтон с американскими рабочими
В ту минуту Маркевич готов был провалиться сквозь палубу от стыда и перед парторгом, и перед самим собой. Но слишком крепка стальная палуба судна, чудес не бывает, и горше всего человекуот сознания собственной глупости и слепоты. Пряча глаза от стармеха, проскользнул мимо и умчался матрос Яблоков. Штурман Лагутин ушел, согнув широкую спину, будто понес на ней всю тяжесть увиденного и понятого с остротой внезапного прозрения. Егор Матвеевич Закимовский глухо буркнул: «Подумать только!» и завернул такое умопомрачительное, что даже Уиллер пошатнулся от неожиданности. А Симаков тронул Маркевича за локоть, указал глазами на инженера и быстро шепнул:
Возьми в каюту Умыться, передохнуть Не видишь?
Тогда-то Ричард Уиллер и вошел впервые в каюту старпома. Вошел послушно, без слов, без вопросов, как бы не сознавая, что подчиняется чужой воле. Так же послушно он принял душ, выпил стакан водки, закурил «Казбек» и вытянулся, почти лег в кресле, широко раскинув руки и ноги.
Помолчим, шепотом простонал он, пять минут Только пять минут
Эти минуты показались Маркевичу вечностью: до чего же дошел, довел себя человек. И он не мог не вздохнуть с облегчением, когда инженер, обретя волю над своим телом, подобрал ноги, выпрямился и, хорошо, благодарно улыбнувшись, сказал обычным бархатистым баритоном:
Все. Теперь домой к ребятам: вечером сведу их в кино. Гуд бай, до завтра.
До завтра, мистер Уиллер.
Американец внимательно посмотрел на Алексея, точно стараясь получше и правильнее оценить русского моряка.
Мистер Уиллер? Зачем так сухо, так официально? Вы не такой осторожный и непонятный, как ваш очень умный чиф-инженер. Вы проще. А мы оба люди моря, где все человечнее и проще, чем на суше. Не так?
Пожалуй
Да, так, и меня зовут Ричард. Мне будет приятно, если вы станете называть просто Дик. Окэй?
Окэй, Маркевич протянул руку. И если так, разрешите мне задать вам один вопрос. Вы разрешаете, Дик?
Хоть десять!
Скажите, почему вы обрадовались, когда капитан и чиф-инженер согласились подписать договор на ускоренный ремонт нашего судна?
Инженер думал только мгновение, но, прежде чем ответить, спросил:
Вы обязательно это хотите знать?
Да, обязательно.
Ну что ж Фирме не выгоден длительный ремонт, Алекс. Он не выгоден и мне: длительный ремонтэто отказ от ремонта других кораблей, а их сейчас много. Бизнес! За четверо суток я поучу столько же, сколько за десять: аккордно. Значит, в резерве у меня шестеро суток для других работ. Понятно?