Что я?
Выручил его. Нелепое это обвинение снял. Он же рассказывал мне, что за него кто-то заступился, а кто, сам не знает. Мишук, ты?
Не все ли равно? Михаил опустил глаза, ставшие вдруг, как прежде, лучистыми, ясными-ясными, полными юношеского смущения. Дело не в этом, Леша. Важно, что наш человек жив и здоров, а кто помог емуне все ли равно?
Нет, погоди, ты не прав! Маркевич схватил его за руку, притянул к себе, пытаясь глубже заглянуть в глаза старого друга. Я сейчас Егора Матвеевича сюда позову, ты ему сам скажи, что и как, пускай он
Не надо. Ни к чему. И ты не говори ему обо мне ничего. Ведь не во мне дело, Алексей: не я, так другой сделал бы. Иначе у нас и быть не могло. Да А старика ты береги. Наш старик, всем нутром наш, советский, и береги его, Леша
Может, Михаил сказал бы и еще что-то. Может, и больше приоткрыл бы перед товарищем свою необыкновенно чистую, человечную душу. Ведь недаром же покраснел он вдруг от предложения Алексея, недаром сжал его пальцы в своей едва заметно дрогнувшей руке.
Но распахнулась дверь, на пороге салона вытянулся, вскинув руку к бескозырке, подтянутый порученец командующего, и привычный к докладам голос его без следа разметал настроение Алексея и Михаила:
Товарищ батальонный комиссар разрешите обратиться?
Обращайтесь, строго, отрывисто ответил Домашнев и сразу стал каким-то далеким, будто шторку официальности опустил на свое лицо.
Контр-адмирал просит на палубу: к борту подходит тральщик!
Ясно. Иду. Можете быть свободны.
Есть!
Краснофлотец исчез, а настроение, развеянное появлением его, не вернулось. Не спеша натянув полушубок, Домашнев чуть-чуть печально улыбнулся.
Вот и поговорили, Алеша Пора Сейчас ты и Владимира Ивановича увидишь. Пошли?
Пошли, подавленно вздохнул Маркевич.
Тральщик уже швартовался к борту «Красина», и на палубе его суетились матросы, готовясь перебросить сходню.
Контр-адмирал не спускал с них озабоченных глаз, и под взглядом его матросы старались еще больше. Рядом с командующим, на две головы возвышаясь над ним, стоял капитан второго ранга, казавшийся неимоверно широким даже в облегающей его фигуру черной шинели. Алексей подошел к нему, тронул за локоть.
Владимир Иванович
Олеша! стремительно и легко повернулся Воронин. Где же ты пропадал? Жду, жду Аркадий Потапович, через плечо, как равный равному, сказал он контр-адмиралу, я маленечко задержусь. И, обняв Маркевича одной рукой за плечи, отвел в сторону. Поговорим
О чем говорить в такие короткие минуты? Что успеешь сказать, если надо сказать столь многое? Встретилисьи сразу прощай Алексей молча смотрел на знакомое до мельчайших черточек, казавшееся вылепленным из грубой глины лицо ледового капитана. Вот он какой стал, Владимир Иванович, за эти годы. Сине-черная складка меж бровей на иссеченном морщинами лбу, сетка глубоких морщин вокруг глаз, густая седина на висках Только скулы по-прежнему обтянуты дубленной морскими ветрами кожей, да большие пушистые усы кажутся не каштановыми, азолото с серебром.
Вы были заняты, нашел, наконец, штурман слова для начала разговора. Я не решался мешать
Но Воронин и не любил, и не умел искать слова, а потому и спросил о том, что волновало его в эту минуту больше всего:
Куда, по-твоему, нам сейчас лучше караваном податься: к Маточкину или к Юшару? Ветер-то южный, льды угоняет на север, однако без ледоколасам понимаешь.
К Юшару легче, всем существом своим почувствовав его озабоченность, сразу ответил Маркевич. Мы чуть не половину Карского моря прошли, прежде чем льды встретили. Теперь, пожалуй, и там чисто: ветер.
Так и я думаю, скупая улыбка чуть шевельнула пушистые усы Воронина. Как ни выспрашивал обстановку у вашего капитана я не «да», ни «нет». Эт, ведь какой! он с досадой переступил с ноги на ногу. Ну, а Архангельск как? И озабоченно нахмурился. Стоит?
Бомбили. Несколько раз. Ностоит.
И будет стоять, будет! Твои-то все целы?
Тральщик нетерпеливо вскрикнул, и, подчиняясь зову его, Воронин не стал дожидаться ответа. Сжал на мгновение штурмана в обруче могучих рук и, оттолкнув от себя, заторопился к сходне.
Прощай, Олеша! Попутного ветра!
И вам!..
Час спустя караван боевых кораблей в полном молчании снялся с якорей и двинулся к выходу из пролива Вилькицкого, в сторону Карского моря. Стоя на палубе, вместе с другими коммунаровцами, Маркевич провожал его глазами до тех пор пока дымок сопровождающего тральщика не растаял в сизом предвечернем мареве, уже повисшем над водой. Вот и ушли, вот и нет изни Миши Домашнева, ни Владимира Ивановича. «Увидимся ли еще?»вздохнул Алексей и медленно побрел в свою каюту.
Там уже было почти совсем темно, но включать свет не хотелось. Так и сидел до густой, непроглядной темноты, опершись локтями на край стола и на ладони опустив голову. Сидел и, кажется, ни о чем не думал, не чувствовал ничего, кроме тупой боли в груди. Быть может, и всю эту ночь просидел бы вот так, прощаясь со своей молодостью, о которой напомнила недавняя встреча с Михаилом, если бы не услышал частые торопливые шаги, донесшиеся из коридора.
«За мной», понял Алексей и включил настольную лампу. Включили прямо в глаза ему в упор, глянули с фотографии ободряющие, чистые-чистые глаза Тани.
Дверь приоткрылась, и Яблоков бросил коротко и торопливо:
На мостик! С якоря сниматься
Глава шестая
Этот человек понравился Маркевичу с первого взгляда. Именно таким ему и представлялся всегда настоящий американец у себя на родине, в привычной для него среде: ни наигранной бравады, развязности, которую, словно защитную маску, надевают многие янки за границей, ни навязчивого стремления во всем подчеркивать мнимое свое превосходство. Человек, как человек.
Внешне он тоже производил очень приятное впечатление. Рост выше среднего, прекрасно развитая грудь и широкие плечи спортсмена. На крепкой шее красивая точеная голова, увенчанная россыпью темно-каштановых волос. Продолговатое лицо отливает бронзой давнишнего загара. Тугие скулы с округлыми впадинами под ними, прямой нос с широкими нервными ноздрями и резко очерченный рот с выдающимся вперед подбородком свидетельствуют об упорстве и железной воле этого человека.
Он был очень похож на Джека Лондона, которого Маркевич любил давно. Может, еще и поэтому представитель судостроительной и судоремонтной фирмы Ричард Уиллер понравился старшему штурману.
Впервые Уиллер появился на судне два дня назад, когда закончив труднейший арктический переход, «Коммунар» только-только ошвартовался у отведенного ему причала. На корабле все еще царила радостная суматоха, неизбежная после долгого рейса, и инженер не стал навязывать себя никому из бесконечно усталых, измотанных русских. Он попросил о коротком свидании с капитаном и, когда Борис Михайлович принял его, вручил Ведерникову плотный запечатанный пакет со штампом советского консульства на уголке.
Договор мы подпишем через два дня, корректно сказал Уиллер, подождав, пока капитан ознакомится с предписанием консула. Сегодня с вашего разрешения я только предварительно осмотрю судно.
Пожалуйста, охотно согласился Ведерников, довольный тем, что консульство сняло с него заботу о предстоящем ремонте. Вызвать старшего механика?
Благодарю, я сам. Так будет лучше.
Почему будет лучше именно так, Борис Михайлович допытываться не стал, и представитель фирмы покинул его каюту. Он пробыл на корабле около трех часов, ни с кем не заговаривая и не расспрашивая ни о чем. Четкий в движениях, неторопливо-расчетливый в жестах, целиком углубленный в свои мысли и соображения, он деловито и внимательно осмотрел бортовую обшивку судна, машинное отделение и палубное хозяйство, спустился по штормтрапу и долго вглядывался в перо руля и гребной винт сквозь хрустальный слой голубоватой воды. А потом сам убрал штормтрап и как-то незаметно, не попрощавшись ни с кем, исчез.
Вспомнил Ведерников о нем только на следующий день, но, наслаждаясь отдыхом, не стал задумываться, придет ли он в обещанное время или не придет. Днем больше, днем меньше, не все ли равно? Отремонтируют Письмо консула снимало с него, капитана, ответственность за стоянку «Коммунара» в Сан-Франциско, и ей-богу, пожалуй, лучше, если американцы не будут особенно торопиться.