Горячий! сказал Леон и тоже осторожно провел по краю кончиками пальцев.
«Что делать?»напряженно и беспокойно думала Тоня. Уж если человек, спасенный ею, задает вопросы, на которые трудно ответить, то что же с ней будут делать гестаповцы? Они наверняка начнут проверять ее со всеми строгостями.
Осколок притягивал ее взгляд. Впервые в жизни она почувствовала себя способной убить человека. Сейчас она вновь начинала ненавидеть Петреску.
Он смотрел на нее полуоткрытыми глазами, и Тоне стало не по себе от этого пристального взгляда.
Я верю тебе, сказал он быстрым шепотом. Я верю тебе! Но ты глупая, глупая девчонка!.. Ты жертва войны И я жертва войны Мы ничего не можем изменить!.. Я всех обвел вокруг пальца Я все слышал Меня хотели убить!.. Я слышал
Она строго крикнула:
Замолчи!.. Слышишь!..
Нет!.. Нет!.. проговорил он. Я тоже сумею защищать Я не оставлю тебя Боже мой!.. Он замолчал, облизав запекшиеся губы.
Болит голова?
Очень.
Он замолчал, и Тоня вдруг с ужасом подумала о том, что он может умереть. Тогда все необычайно усложнится. Ей придется доказывать немцам, что она спасала румынского майора. Спасала, но не спасла,! Ей наверняка не поверят. Нет, он должен жить! Она должна довести его до немецких позиций, а там пусть будет что будет
И вдруг она вспомнила, что в кармане гимнастеркипакет с немецкими марками. Несколько тысяч! Савицкий сказал: надо убедить Петреску, что она украла их в штабе. Немцы, конечно, обыскивать его не станут. А потом он наверняка их возвратит.
Леон!.. позвала она тихо. Спрячь вот это!
Он приоткрыл глаза и удивленно взглянул на сероватую пачку смятых купюр. Потом молча сунул во внутренний карман кителя, ничего не спросив. Совсем близко ударил разрыв, но у него даже не хватило сил опуститься на землю, он так и остался сидеть, положив голову на выступ ржавой гусеницы.
Тоня уже давно заметила, что в десяти-пятнадцати метрах начинается узкий овраг, рваные края которого, опускаясь почти отвесно, затем переходят в скат, направленный в сторону немцев. Вот если бы удалось быстрым рывком добраться до края, а потом скатиться вниз, они сразу бы оказались в мертвом пространстве.
Леон, сказала она, ты можешь собраться с силами?
Могу! ответил он, не открывая глаз.
Леон! Открой глаза!
Он сделал усилие и приоткрыл сначала один глаз, затем второй.
Тоня показала в сторону оврага:
Соберись с силами!.. Пробеги и сразу прыгай вниз А я за тобой!..
А если дождаться ночи? спросил он.
Нельзя дожидаться! Никак нельзя. До ночи нас тысячу раз убьют. Тоня представила себе, как сейчас, должно быть, нервничает Корнев, как он сейчас ее называет: «Тюнтя», наверно, самое слабое ругательство. Соберись с силами, Леон! Главное добежать до оврага!.. Никто не успеет выстрелить Хочешь, я побегу первой!..
Беги! проговорил Леон.
Нет, у тебя больше риска!.. Во второго они уже могут успеть прицелиться Знаешь, давай побежим вместе!.. Ну, вставай, вставай Обопрись о меня!
Леон сделал усилие и приподнялся. Его руки тяжело опирались о ее плечи. Все-таки в нем было не меньше девяноста килограммов. С минуту, которая показалась ей необычайно долгой, они стояли обнявшись, их головы торчали рядом с башней.
Тоня понимала, что промедление теперь крайне опасно, немцы удивятся, что по ним не стреляют снайперы, и она, напрягая все силы, устремилась к оврагу, почти таща на себе Леона.
Быстрее!.. Быстрее!.. шептала она.
Он поспешно передвигал ногами, всеми силами стараясь идти сам, но слишком велика была слабость.
И вот уже танк их не прикрывает, они стали открытой мишенью. Вперед!.. Вперед!.. В какой-то момент Леон спотыкается, падает, толкает ее в бок с такой силой, что она летит вперед и кубарем перекатывается через край оврага; шмякается плашмя о каменистую землю и несколько мгновений лежит без движения, не в силах вздохнуть, слыша нестерпимый звон в ушах.
Леон?! Где Леон?! Убит?! Вскакивает и кидается назад, не чувствуя ног. Но Леон, над которым свистят пули, медленно переваливается через край прямо на ее подставленные руки. Жив!.. И будто даже не ранен
А еще через несколько минут их окружают немецкие солдаты. Коренастый ефрейтор с поросшими рыжеватой щетиной щеками недоверчиво бурчит:
Наверно, вас заколдовал сам дьявол!.. Кто вы такие?! Его цепкий взгляд оглядывает русскую шинель Леона. Руссиш?
Ведите нас к генералу фон Зонтагу, говорит Леон и рывком сбрасывает с себя шинель. Пригласите врача Мне очень плохо
Но к генералу фон Зонтагу его уже не ведут, а несут. Позади небольшой процессии бредет Тоня. Она чувствует, что в душе ее оборвались какие-то нити, словно прошлое со всем для нее дорогим спряталось в самые глубины памяти.
Теперь она ни на мгновение не забывает, что возник тот второй человек, который должен изображать радость от встречи о врагами, должен приспосабливаться, молчать там, где надо говорить, говорить и смеяться там, где надо стрелять.
И все же она еще не представляла себе всей тяжести испытаний, которые ее ждут, когда шла за солдатами, тащившими на своих плечах грузное тело Леона Петреску.
Глава девятая
Тоню долго допрашивал какой-то чин, очевидно, довольно значительный, потому что, когда в комнату входили офицеры, они подчеркнуто вытягивались. Его иссеченное морщинами лицо освещали проницательные серые глаза, спокойные манеры свидетельствовали о привычке к власти. Он разговаривал с Тоней без свидетелей, в той доверительной манере, в которой ведут допрос умные следователи.
Прежде чем ее доставить сюда, Тоню напоили крепким кофе, накормили и вообще окружили знаками внимания. Какой-то офицер с железным крестом на груди долго тряс ей руку.
О! Фрейлейн, говорил он, вы спасли моего друга! О вашем подвиге мы сообщим в Берлин. Потом нагнулся и, подмигнув, игриво спросил:Вы, конечно, в него влюбились?.. Скажу по секрету, он холостяк!..
Теперь человек, который ее допрашивал и звания которого она никак не могла угадать, плохо разбиралась в немецких погонах, не задавал ей подобных вопросов. Он держал себя так, словно побуждения, которые толкнули ее на этот крайне рискованный поступок, ему были вполне понятны и не требовали дальнейшего объяснения, но зато он интересовался расположением штаба, фамилиями офицеров и генералов.
И тут уже с ним вступил в бой Савицкий. Тоня сказала, что она из медсанбата, который только недавно переведен на новый участок, и поэтому многих не знает. Однако назвала все же две-три истинные фамилии офицеров, которые разрешил ей назвать Савицкий. Назвала и место, где находился под арестом Петреску. Это была полуразрушенная, покинутая жителями деревня, в которой месяца полтора назад проходили жестокие бои. Деревня находилась километрах в семи от штаба, и Петреску ни за что бы не смог, рассматривая карту, доказать, что она говорит неправду. Кто его допрашивал? Точно не знает, но как будто прокурор. В этой деревне, уточнила она, разместилась прокуратура дивизии.
Пока она говорила, ее собеседник внимательно рассматривал лежавшую перед ним на столе карту, что-то на ней отмечал остро отточенным карандашом.
А вы очень хорошо говорите по-немецки! вдруг сказал он. Почти как истинная немка. Где вы учились?
В Одессе!
Да, Петреску мне об этом говорил. Он вообще восхищен вами! Его глаза смотрели вниз, на карту, он что-то прикидывал в уме. Скажите, фрейлейн, вы могли бы прочертить путь, каким вы шли к линии фронта?..
Тоня смутилась.
Точно?! Но ведь мы шли ночью
Все-таки покажите!
Он перевернул карту и нагнулся над ней с другой стороны, вложив в руку Тони свой карандаш.
Итак, сначала давайте найдем точку, от которой вы начали свой путь!
Карта была трофейная, над каждым русским названием каллиграфическим почерком от руки был сделан немецкий перевод латинскими буквами.
Тоня сразу увидела нужное название, но долго водила карандашом вокруг, показывая, что она совсем ничего в картах не понимает. Наконец она все-таки уперлась кончиком карандаша в маленькую черную точку.
Зер гут! улыбнулся собеседник. Теперь шагаем к фронту.