Из Вязьмы в Конотоп к родственникам, откликается второй.
В Суземку иду, работу шукаю.
Из Буды в Челюскин, товарищ командир, сообщает тот, кто поднялся первым. За лекарством ходил. Отец болеет, и вынимает из кармана пузырек с реванолем.
Чем же отец ваш болен, что реваноль понадобился? спрашивает Пашкевич.
Наш собеседник смущен. Он явно подыскивает ответ и, наконец, выпаливает:
Чирьями болеет!..
Куда путь держишь, землячок? раздается с дороги громкий голос Ревы.
Выходим на дорогу. Рядом с Ревой стоит мужчина. На нем черная куртка и серовато-грязные штаны. За спиной мешок, в руках кривая суковатая палка. Редкая всклокоченная бороденка. Взгляд быстрый, настороженный, трусливый.
Из плена? слышу удивленный голос Ревы. Добрый у тебя был плен, браток: чайку попил и пошел до своей хаты.
Немцы отпустили. Из Куйбышева. На Волге.
На Волге? перебивает Пашкевич. Толком говори.
Попал в плен. Отправили в лагерь. В Куйбышев. Много нас. Тысяч десять. Незнакомец говорит скороговоркой. Пришел немецкий полковник. Сказал войне конец, можно ехать по домам. Я и подался до дому
А где же фронт?
Фронт? За Волгой. На Урале Там, и незнакомец неопределенно машет рукой в сторону леса. Только теперь нема фронта. По домам
Прохожий трусливо отводит в сторону бегающие глаза.
Лжешь? Пашкевич вплотную подходит к незнакомцу. Скажи: лжешь?
Правда. Истинная правда Кончилась война. С Волги приехал. Поездом. С Куйбышева.
Рева внимательно оглядывает прохожего и вдруг говорит удивленно-радостным тоном:
Так це ж мой родной город. А ну, рассказывай!.. Сидай, сидай Куришь?
Они садятся у обочины, закуривают.
Дуже побили город?
Нет Так, трохи. Только нас на завод сразу погнали. Большой завод. Десять километров за городом.
А як завод называется?
Завод?.. Как его Извините, товарищ начальник, забыл.
Как же так можно? огорчается Рева. Как же можно забыть Ну, давай думать Какой же это завод? вспоминает Рева. Большой, говоришь? Десять километров за городом?.. Почекай! На берегу Волги?
Правильно. На Волге.
Берег крутой? Наверху дубы, внизу ивнячок?
Вот, вот, ивнячок! радостно поддакивает незнакомец.
Корпуса большие, из кирпича сложенные? Верно?.. На дворе веялки, жатки, сенокосилки? Так, что ли?.. Ну, а як же!.. Тракторы видел?
Прохожий утвердительно кивает головой, с удовольствием попыхивая из трубки.
Ворота чугунные, литые? продолжает спрашивать Рева. Веточки там, листики, вроде смородиновых? Здорово сделано? А?
Очень даже красиво, товарищ начальник, окончательно успокоившись, подтверждает собеседник. Листиков много. Ну прямо куст смородиновый.
Вот, вот Только ягодок не хватает А около ворот два льва лежат, отдыхают.
Чего?
Два льва, говорю, каменные Не видел? Врешь, видел!
Верно, верно, спохватывается незнакомец. Лежат. Вроде отдыхают. Действительно.
Дивись, обращается ко мне Рева. Все помнит!
Павел Федорович доволен игра удалась, но в то же время вижу, как нарастает его гнев.
Ну так я тебе скажу, как этот завод называется. Люберецкий это завод!
Люберецкий, товарищ начальник! Вспомнил, Люберецкий!
Люберецкий? неожиданно гремит Рева. Листочки смородиновые? Львы отдыхают?
Незнакомец хочет подняться, но Рева резким ударом валит его с ног.
Я тебе покажу Куйбышев, бисова бродяга! и Павел бросается на прохожего.
Не марай рук! останавливаю Реву.
Ишь, скорпион фашистский! гремят возмущенные голоса наших «странников». Убить такого на месте!
Товарищ Пашкевич, увести! приказываю я.
Все скажу Все, бормочет бродяга.
Из его сбивчивых показаний можно понять только одно: он завербован фашистским комендантом Новгород-Северского, и привел его к коменданту какой-то незнакомый ему пожилой мужчина со шрамом на левой щеке.
Пашкевич, вынув пистолет, уводит незнакомца в лес.
Что ж, думается мне, видно, не так уж прочно чувствуют себя фашисты, если вот такими примитивными баснями надеются сломить в народе волю к победе.
Гадюка! все еще продолжает негодовать Павел Федорович. Волга! С Куйбышева! Як у него язык повернулся?
Вот попадется такой спутничек и в гестапо наверняка заведет, замечает кто-то из наших новых знакомых.
В гестапо? неожиданно вскипает Рева. Вас? На кой ляд вы гестапо нужны?.. Приспособились. «Работу шукают». Чирья лечат. За реванолем бегают. Тьфу!
И вот тут-то полностью раскрываются наши «странники». Они постепенно сбрасывают с себя личину, и мы видим их настоящие лица.
Тот, кто собирался лечить реванолем своего отца, сержант Красной Армии. Он оставлен в Челюскине с тем же заданием, что и Козеницкий под Большой Березанью. На его попечении пятнадцать раненых. По его словам, в Челюскине живет какой-то «мудреный старик», который обещает снабдить их оружием, и недели через две они начнут боевые действия.
Второй идет в Конотоп отнюдь не к родственникам, а по заданию: верные люди устроят его на железную дорогу. Что он должен делать не говорит, да мы и не расспрашиваем.
Третий пробирается в Бобруйск на заранее подготовленную для него квартиру. И он не решается сообщить нам о конкретной цели своего путешествия, но, судя по всему, идет на серьезную подпольную работу.
Наконец, тот, кто надеялся «шукать работу в Суземке», тоже боец Красной Армии, полтавчанин. Оставленный раненным у верных людей, он получил задание устроиться на мельнице где-нибудь в Суземском или Середино-Будском районе.
Это моя старая специальность, товарищ командир, улыбаясь, объясняет он. Стану мельником, а там новый приказ получу, может, мучицей буду кого снабжать, может, сам
Мы прощаемся с ними, как с родными. Я смотрю им вслед и думаю все одну и ту же думу.
Фронт далеко. Война, очевидно, затягивается, раз людей засылают в тыл. Расстановка хил в тылу идет уверенно, несмотря на террор.
Где же наше место?..
Слышу голос Пашкевича:
Ты что же, Павел, действительно бывал в Куйбышеве?
Нет, прокурор, набрехал. Только про Люберецкий завод я тому бисову бродяге правду сказал: есть такой завод. Не в Куйбышеве под Москвой. Добрый завод. Какие машины он в нашу МТС посылал, Николай!.. Эх, разбередил меня бродяга, вспомнить заставил А наших нет, чуть помолчав, тревожно замечает он. Черт ее знает, может, это самая Кутырко сродни бисову бродяге и не к тете повела хлопцев, а к дяде?..
Меня тоже волнует эта задержка. Около полудня я отправил Чапова, Ларионова и Абдурахманова с Таней Кутырко с девушкой, которая шла с нами из Подлесного, к ее тетке, Еве Павлюк. По словам Тани, живет Павлюк в маленьком хуторке Брусна. Там всего лишь пять-шесть домов. Теткина хата стоит на отшибе, в лесу.
Таня подробно рассказала нам про тетю. Павлюк родилась здесь, в Брусне. Потом вышла замуж за инженера и поселилась в Житомире. Когда началась война, мужа взяли в армию, и тетя приехала сюда. Пришли фашисты. Где-то по дороге была убита мать Евы Танина бабушка, и теперь тетка одиноко живет в своей маленькой хате. Правда, не так давно поселился у нее старый друг ее мужа, но теперь и он ушел
Еще и еще раз перебираю в памяти наш разговор с девушкой. Нет, она не может предать: с такой непосредственностью рассказывала она о себе.
Жила она в Середине-Буде с матерью и братом Иваном. Брат старше ее на два года. Поступил в Тимирязевскую академию. Она кончила весной сельскохозяйственный техникум. Собиралась ехать в Москву держать экзамены и учиться вместе с ним. А тут война и все прахом пошло.
Брата взяли в армию. Он прислал письмо из Москвы, три письма с фронта и все. Не знала, что думать: ранен, в плену, убит?.. Пришли фашисты. Говорили Красная Армия разбита, Москва взята. Голова кругом шла. Спасибо, соседка в Бошаровский заходила поселок такой в лесу стоит. Там листовку читала нашу сводку, принятую по радио. Одно запомнила соседка: Москва наша. А другие города перезабыла и только твердила, что показывал ей листовку какой-то чудной парень с бельмом на глазу Вот так и жила. Хотелось что-то делать, бороться, но что делать не знала, да и страшно было. Часто приходила к тетке в Брусну. Та ее уговаривала: «Ты только начни дело покажет». Но так ничего и не начала Вдруг вчера пришла записка от брата, короткая, наспех написанная: ранен, попал в плен, его вывели из плена, он лежит в Подлесном, просит прийти. Бежала, ног под собой не чуяла. Даже первый раз за все время громко засмеялась в лесу. А в селе пожарище, весь этот ужас, и никто не видел Вани