Больше от него ничего нельзя добиться. Он опять возвращается к своему рассказу и с болью в голосе говорит:
Какая сила!.. Какая сила!.. Танки, пулеметы, орудия. А пехоты, как саранчи. Десять суток шли по дорогам, полям. Глядишь глазам не веришь: где хоронились они в той Германии? Когда же конец будет?.. Нет, только чудо
Пашкевич начинает горячо доказывать ему, что не чудо, а борьба, самоотверженная борьба всего советского народа победит врага, но у Максима Степановича широко раскрытые глаза, он по-прежнему держит во рту давно погасшую трубку, и, кажется, не слышит прокурора.
Я смотрю на этого пожилого колхозника, и мне отчетливо вспоминается встреча в лесу под Березанью, молодая женщина и ее звенящий голос: «Слово партии никогда не забудется: что она скажет всегда сбудется!»
Сколько страстной веры в победу было в той женщине. Какая собранность была в старике словно он перед большим ответственным боем. А вот этого человека страх и горе надломили, обессилили. Много ли таких мы еще встретим на своем пути?..
И снова неотвязная мысль: что делать?.. где фронт? Неужели не найдем здесь подполья?
Еще в Киеве я твердо знал, что по указанию ЦК партии во всех угрожаемых районах создаются подпольные райкомы. Они, конечно, должны быть и здесь. Только бы связаться с ними, и товарищи помогут ориентироваться, прорваться через линию фронта.
Пытаюсь еще раз хоть что-нибудь разузнать у Максима Степановича.
У вас в селе были коммунисты?
А как же.
Все эвакуировались?
Нет, зачем. Многие в армию ушли. Остальных секретарь в лес увел еще до прихода иродов.
Он явно что-то путает: уж очень это не вяжется с элементарной конспирацией Нет, ничего толкового не узнаешь от него.
А почему же вы сидите на печи? резко спрашивает Пашкевич. Почему с ними не пошли? Почему оружие не берете?
Оружие? взволнованно повторяет Максим Степанович. Сейчас наш брат, пусть хоть с автоматом, против ихней силы и техники, что комар против бугая: хвостом пришибет бугай того комара и не почувствует. Это тебе, милый человек, не гражданская война, когда и кол от плетня в дело шел Нет, нам оружие поднимать на смерть лезть, что ни на есть верную смерть, А смертей и без моей хватает. Умирать никому ни охота Вот когда наша армия фашистов погонит, ну, тогда другое дело
Пошли, комиссар! резко махнув рукой, перебивает Пашкевич. Здесь нам нечего делать.
Он прав. Наш новый знакомец ничего нового не скажет, и сейчас нам не о чем с ним говорить. Пора уходить в лес.
Мы поднимаемся и видим к нам идет мужчина.
Кто это?
Кавера, недовольно отвечает Максим Степанович, и в голосе его явная обида. Вот с ним поговорите. Он и с нашим народом ладит и с фашистами якшается.. Не по душе такие мне. Ну, а вы, может, и дотолкуетесь. Кто знает, зло бросает он и быстро сворачивает в переулок.
Подходит Кавера. Бросаются в глаза его большие седые усы, чисто выбритый подбородок, аккуратная добротная одежда.
Куда идете? сурово спрашивает Пашкевич.
К вам иду. Вижу свои люди.
Откуда?
Из Лесного.
Зачем сюда пожаловали?
К знакомому приехал. А тут, сами видите, что творится.
Пашкевич продолжает свой строгий прокурорский допрос, но Кавера перебивает его:
Бросьте, товарищ тихо говорит он, и лицо его невозмутимо спокойно. Что вам надо? Провести? Скажите куда. Помочь? Скажите чем
Как ушатом холодной воды обдает Кавера Пашкевича, а я думаю о том, что же ему ответить Куда мы идем? Я сам еще не знаю куда. Однако ответить надо, и я отвечаю, пытаясь проверить его.
К Курску идем. Скажите, как скорее и безопаснее пройти к линии фронта?
Не советую туда идти, товарищи. Фашисты кричат, будто давно взяли Курск.
Они весь мир оповестили, что и Москва взята, возражает Пашкевич.
Правильно. Но о Москве они врали, а вот о Курске не знаю. Пока у нас об этом нет точных сведений.
Он садится на бревна и начинает рассказывать
*
Неожиданно со стороны покрытого кустарником луга, что лежит между селом и Брянским лесом, доносится многоголосый шум. Отчетливо долетает жалобный детский плач.
Прислушиваюсь. Шум нарастает. Различаю истерический женский крик, громкие взволнованные голоса, причитания.
Пашкевич бросается туда. Я спешу вслед за ним и вижу: из кустов к селу бегут люди.
Что-то страшное, неестественное в этой задыхающейся людской толпе.
Впереди всех старуха в длинном пальто, с непокрытой головой. Седые пряди волос падают на лицо, на плечи, развеваются на ветру. Рядом с ней женщина в оранжевой куртке от лыжного костюма. На руках у женщины крохотная девчушка, закутанная в большой шерстяной платок. Из-под платка высовываются посиневшие от холода голые ножки.
Толпа все густеет, приближаясь к селу. Как волны, переливаются взволнованные крики:
Дядя Прокоп! Корзину возьми. Корзину!.. С ума свихнулись мужики!..
Да не орите вы!.. Помогите, люди добрые! Помогите!..
С болью выдыхает кто-то:
Вот она, смерть пришла
И над всем этим разноголосый, разрывающий сердце детский плач. Из кустов выбегают все новые и новые люди с котомками, узлами, ребятишками
Что случилось, граждане? раздается громкий, властный голос Ревы.
Он стоит неподалеку от меня спокойный, высокий с автоматом в руке. Во всей его могучей фигуре уверенность и сила.
Одна из женщин останавливается и протягивает ему ребенка. Она задыхается от быстрого бега:
Помогите!.. Не дайте загибнуть. В лесу каратели Бейте их! Бейте! и в этом крике ужас, отчаяние, призыв
Раздается гул моторов. Поднимаю голову: со стороны леса прямо на нас низко идут два «мессера».
В канаву! Ложись в канаву! приказываю я.
Женщины плотно прижимаются к земле. Чувствую, как доверчиво приник ко мне парнишка лет четырех. Рядом Пашкевич загораживает женщину с грудным ребенком. Над головой прерывисто гудят самолеты
«Мессеры» исчезли. Нас окружают колхозники. Волнуясь, перебирая друг друга, они рассказывают, как столкнулись в лесу с карателями и побежали сюда. Жадно расспрашивают о фронте, о Москве. Ждут защиты и помощи. А мне стыдно, мучительно стыдно я не могу ни помочь им, ни защитить их.
Медленно, один за другим, они расходятся по хатам, а мы с Каверой садимся у густого орехового куста. Меня заинтересовал этот человек. Хочется заставить его быть откровенным, рассказать нам все, что он знает. А знает он, кажется, немало.
Давайте начистоту, и я показываю ему свои документы.
Он бросает на них быстрый внимательный взгляд и протягивает обратно.
Зачем это? Я и так вам верю. Разве не видно: и форма, и оружие все в порядке.
Кавера удобно усаживается, начинает рассказывать, и передо мной постепенно вырисовывается обстановка.
Две недели назад фашисты объявили, что ими установлена граница между Россией и Украиной. Проходит граница по лесной опушке: лес Россия, прилегающие к нему южные земли Украина. За малейшую попытку нарушения границы смерть. В Середино-Будский район явились две эсэсовские дивизии. Они немедленно же выслали разведку, выставили засады на перекрестках дорог, в селах, на опушках, на лесных просеках. Лес был блокирован, и они обрушились на него со сворой собак-ищеек.
А надо вам сказать, продолжает Кавера, что еще до прихода фашистов в лесном урочище «Две печи» расположились Середино-Будский партизанский отряд и наш подпольный райком партии Помню, это было 10 октября. Я только что принес сведения секретарю райкома, товарищу Литмановичу, и ушел на новое задание, как в урочище нагрянули фашисты
Больше полусуток шел бой; Тяжелый, неравный бой. Погибли Мешков секретарь райкома комсомола, Ямпольцев секретарь райкома по кадрам, председатель колхоза Шкарин. В конце концов Литманович приказал мелкими группами, по два-три человека, уходить в Ямпольский и Шосткинский леса. Однако далеко не всем удалось уйти многих схватили в селах, на дорогах, расстреливали, вешали. Так погиб и секретарь подпольного райкома товарищ Литманович.
Это начало. Террор разгорался. В Середине-Буде фашисты повесили секретаря райисполкома Мирошниченко и заведующего военным отделом Бердникова. С тех пор каждый день идут казни. В Буде столбов не хватает для виселиц В Трубчевске фашисты заперли несколько тысяч человек в сараях и сожгли заживо В Суземке сотни женщин и детей до сих пор томятся под открытым небом, на холоде, за колючей проволокой. Что их ждет неизвестно В селах та же картина: врываются, хватают семьи советских активистов, жгут хаты; народ бежит в лес, а там облавы, засады, собаки