Взял документы, иду на явочную квартиру, где предполагала собраться наша группа, и вдруг вижу: у ворот шпик. Оказывается, провал вся группа арестована. Пришлось уходить из Киева. Я захватил с собой старого учителя и вот эту девушку с Васькой, которые чудом вышли из могилы, и пошел на восток, к фронту Здесь мы остановились на перепутье: завтра отправляемся дальше.
А ну сидай, землячок, сидай, усаживая Кухаренко на лавку, говорит Рева. И все по порядку рассказывай. Мы ведь Киев с июля обороняли. Последними ушли.
В Киеве то же, что всюду, мрачно отвечает Кухаренко. Виселицы, расстрелы, кровь. Море крови. И в то же время жестокая, непримиримая борьба Но лучше прочтите сами Эриха Коха тогда поймете, что они делают и что собираются делать.
Кухаренко подходит к Пашкевичу и берет из пачки бумаг ученическую тетрадь.
Здесь записан его доклад. Правда, только отрывки. Но из них можно понять многое Слушайте.
«Дважды за это столетие победоносный германский меч завоевывал украинские земли. Дважды чистая немецкая кровь заливала эти поля. Дважды, ибо в роковой 1918 год мы допустили непростительную ошибку.
Тогда некоторые считали: сто́ит даровать завоеванной земле самоуправление и поезда с сокровищами Украины, посланные гетманом Скоропадским, сами пойдут в Германию Жалкая романтика! Из-за нее мы потеряли то, что было завоевано нашим мечом и нашей кровью
Нет, на сей раз этого не будет. Ныне над Германией реет знамя вечной Германии. И Украина не плацдарм для романтических экспериментов, о которых еще сегодня мечтают беспочвенные фантазеры и некоторые полуживые эмигранты. На Украине нет места для диспутов теоретиков о государственном праве. Ибо нет Украины: это название осталось только на старых географических картах мира, который мы властно перекраиваем своим мечом. Вместо Украины есть жизненное пространство, неотъемлемая часть германского райха, которая должна стать житницей великой Германии. И нет украинцев. Есть туземцы. Они должны или унавозить своими трупами эту землю, или работать на этой земле на своих господ и повелителей, пока не придет время их полного уничтожения»
Украины нема? еле сдерживая себя, перебивает Рева. И украинского народа нема?.. Нет, брешет, собака!
И великого древнего Киева нет, неожиданно раздается голос старого учителя.
Шо ты казав? грозно переспрашивает Рева. Киева нема?
Приказом рейхсминистра Розенберга Киев уже не столица Украины. Его заменил город Ровно местопребывание рейхскомиссара Эриха Коха.
Ровно? А Киев?
Вы не улавливаете логики, молодой человек, отвечает старый учитель. Тем не менее она налицо. Вы ведь слышали Коха. Украины как страны, как государства не существует. Есть всего лишь «жизненное пространство». И украинцев нет. Есть «туземцы» своеобразный вид рабочего скота. А раз нет ни страны, ни народа, значит, нет и столицы. Есть только «местопребывание» рейхскомиссара на этом «жизненном пространстве». И вот для того, чтобы «туземцы» прочно забыли о столице Украины, о древнем Киеве, этим местопребыванием выбран маленький городок Ровно Теперь вы понимаете эту нелепость, бред, сумасшествие?.. Какая чудовищная глупость! Украина, советская Украина и советский украинский народ жили, живут и вечно будут жить!.. Мне кажется, даже сам Кох какой-то извилиной своего фашистского мозга сознает всю бессмыслицу своих утверждений и в животном страхе кричит о массовых казнях, о крови Дайте сюда его доклад.
Старый учитель берет тетрадь и читает:
«Всей мощью нашей немецкой энергии мы раз и навсегда должны заглушить бандуру Шевченко. Железом и кровью обязаны мы утвердить наше господство. В бессловесный рабочий скот, в трепещущих от ужаса рабов должны превратить тех, кому пока дарована жизнь
Больше крови, господа! И не просто крови. Мы имеем дело с особой породой людей: советский строй превратил их в фанатиков. Смерть сама по себе не страшит их. Поэтому надо сломить их волю такой казнью, которая и не снилась до нас человечеству. Больше суровой изобретательности в уничтожении непокорных, и тогда казнь одного поработит десятерых. Повторяю: больше крови и больше изобретательности, господа!..»
Да, морем крови залили они наш Киев, задумчиво говорит Кухаренко. Морем крови Уже пятьдесят тысяч убитых. А казни идут, идут каждый день И какие казни Если бы вы слышали Галину, и он кивает головой в сторону девушки, сидящей в углу, если бы вы только слышали ее Но ей трудно говорить: слишком близко пережитое, слишком остро
Нет, я расскажу! решительно говорит девушка.
Она поднимается и бережно прикрывает Васю: он мирно спит, обняв обеими руками пилотку Пашкевича.
Я расскажу, взволнованно повторяет Галина, подходя к нам. Пусть знают товарищи. Пусть все знают
Нас привезли на рассвете к Бабьему Яру, начинает она, смотря в темный угол, словно видит там этот страшный рассвет. Нас были сотни, тысячи людей. Женщины, дети, старики Погнали поодиночке живым коридором: по обе стороны в два ряда вплотную друг к другу стояли солдаты с дубинками. У каждого на поводке овчарка. Огромные разъяренные собаки, рычат, рвутся, хрипят. Солдаты гонят нас, бьют, толкают. Не различишь, где зверь, где человек
Передо мной шла женщина. Ее ударили. Она упала. Солдат спустил собаку. Овчарка вцепилась ей в горло. Потом подняла морду. Кровь с нее капала на землю, на мертвую женщину, а солдаты смеялись
Он был бесконечным, этот коридор. Помню только звериный оскал, собачьи клыки, злобный лай, крики, плач, истерический смех. Все смешалось. А в голове одна мысль: только бы не упасть, как та женщина. Только бы не упасть
Галя отрывает глаза от темного угла и, словно впервые, оглядывает нас.
Не надо, Галя Потом, тихо говорит Пашкевич.
Нет, нет, я все расскажу. Все Нас подвели к краю обрыва. Велели раздеться. Чуть в стороне от меня стояла группа людей, пришедших до нас. Одна женщина уже разделась, а маленькая девочка не могла расстегнуть пуговицы. Фашисты вскинули автоматы. «Подождите! закричала девочка. Я умру вместе с мамой!» Она рванула застежки, подбежала к матери и обняла ее. Так, обнявшись, они упали в овраг Не помню, что произошло со мной. Я видела дула автоматов, направленные на меня, но или сама на какую-то долю секунды раньше залпа упала с обрыва, или они промахнулись Не знаю Пришла в себя уже ночью. Темно. Тихо. Вокруг такой приторный сладковатый запах. И вдруг неподалеку жалобный детский голос: «Мама! Мама!..»
Сразу все вспомнилось: коридор, собаки, овраг. И эта девочка, обнявшая мать. Я поползла на крик. Хотелось одного: в этой громадной страшной могиле увидеть живого человека. Но когда Вася схватил меня за руку, я невольно вскрикнула. А Вася прижался ко мне и шепчет: «Молчи, мама. Молчи. Они опять придут. Уйдем отсюда скорей» Не знаю, как выбрались мы из этой могилы, как не наткнулись на патрулей. Видно судьба Я постучалась в первую хату. Открыла старушка. Она все поняла. Вымыла нас в кухне. Уложила на чердаке. А через два дня Кухаренко вывел нас из Киева Вот и все С тех пор Вася зовет меня мамой. Я не знаю, кто он и где его мать. Боюсь спрашивать. Пусть будет так. Теперь он мой сын. Мой единственный родной, любимый мальчик
Не береди себя, голубка, не береди, обняв ее, ласково говорит хозяйка. Ну ложись, ложись, отдохни. Умаялась, небось
Галя послушно ложится рядом с Васей
Так живет Киев, чуть помолчав, говорит Кухаренко. Сплошной ад. И каждый день они придумывают новое Мне рассказывали очевидцы о страшных казнях Одних заставляют взбираться на дерево, а других подпиливать его. Люди падают вместе с деревом и разбиваются В яме разжигают костер, а над ним на заранее поставленной виселице подвешивают грудного ребенка. Мать бросается к нему, и они сгорают вместе Но разве только казни? Они хотят сломить киевлян голодом. Под страхом смерти в город запрещен подвоз продуктов. Базары пусты, магазины тоже. Выдают по двести граммов на неделю какой-то темной массы, испеченной из кукурузы, проса и ячменя. На улицах сутками лежат трупы умерших от голода. Никто не убирает их. В Киеве ни хлеба, ни воды, ни крупинки соли одна кровь