Да, вздремну немного, уже с полки ответил Кольцов.
В купе стало тихо. Юра отвернулся к окну, начал смотреть на пробегающую мимо степь
* * *
Полотно железной дороги было перегорожено завалом из старых шпал. Вокруг завала сновали люди. Одеты они были кто во что: в офицерские френчи, кожаные куртки, зипуны, армяки, гимнастерки, сюртуки, в жилетки поверх огненно-красных рубах. Мелькали среди них люди в бурках, в укороченных поповских рясах и даже в гусарских ментиках. Многие крест-накрест перепоясаны пулеметными лентами, на широких ремнях и на поясных веревкахрифленые гранаты, револьверы, у большинства в руках винтовочные обрезы. На головах картузы, бараньи шапки, шляпы и даже котелки.
Неподалеку, у больших дуплистых деревьев, было привязано десятка два лошадей. Тут же стояла тачанка с впряженной в нее тройкой гнедых коней. На задке тачанки косо прибита фанера с надписью: «Бей красных, пока не побелеют! Бей белых, пока не покраснеют!» В тачанке рядом с пулеметом стояла пишущая машинка. Над нею склонился огромный верзила, выполняющий обязанности пишбарышни. По другую сторону пулемета сидел сам батька Ангел в сером зипунекряжистый мужик с темным угрюмым лицом и неухоженной бородой.
Ровным сумрачным голосом батька Ангел диктовал очередной приказ:
А еще объявляю по армии, что Мишка Красавчик и Колька Филин, которые вчерась на хуторе Чумацком изъяли из сундука тамошнего селянина двадцать золотых царской чеканки и утаили их от нашей денежной казны, будут мной самолично биты плетью по двадцать раз каждый. По разу за каждый золотой. Все. Точка. Стучи подпись. Командующий свободной анархо-пролетарской армией мира и так далее
Огромный детина печатал приказ на «ундервуде» с такой легкостью и быстротой, что самая первоклассная машинистка лопнула бы от зависти. При этом он еще успевал грызть семечки, кучей насыпанные рядом с машинкой.
Написал?.. Так Пиши еще один приказ Не, не приказ, а письмо. Пиши. Разлюбезный нашему сердцу брат и соратник Нестор Иванович! Пишу вам письмо из самой гущи боев за нашу анархо-пролетарскую государственность
В это время возле тачанки возник на запаленном коне парень в заломленной набок смушковой шапке.
Батько, потяг подходит! ликующе объявил он, и глаза у него бешено заплясали под смушкой.
Ну, ладно. Опосля боя допишем, сказал Ангел «машинистке» и, встав на тачанке во весь рост, протяжно скомандовал: Готовсь к бою!..
Бандиты забегали, засуетились. Дождались! Наконец добыча! Те, что побойчей да порасторопней, повскакали на коней и, вытаптывая последние хлеба, гикая и азартно выкрикивая матерную брань, помчались навстречу приближающемуся поезду.
Тревожно загудел паровоз, резко, толчками стал останавливаться. И тотчас с двух сторон дробно застучали лошадиные копыта. Сухие щелчки выстрелов смешались с конским ржанием, выкриками и разбойничьим посвистом.
Пассажиры поднялись с мест, кинулись к окнам и увидели мчащихся к вагонам пестро одетых всадников. Следом тряслись несколько бричек. А уж за ними, изо всех сил волоча по пыли винтовки, бежали пешие.
Несколько пуль щелкнуло по крыше вагона. Со звоном разбилось стекло. Пассажиры отхлынули от окон.
Первым к площадке вагона подскакал широкоплечий парень с развевающимися соломенными волосами. У него было круглое благообразное лицо, правда побитое оспой, в другое время и в иной ситуации он бы скорее сошел за добросовестного пахаря и примерного прихожанина, нежели за грабителя. Лихо, прямо с седла он прыгнул на вагонную площадку. Следом, цепляясь друг за друга, в вагон ввалилось еще несколько человек.
В коридор навстречу бандитам выскочили командиры Красной Армии, за нимивсполошенные гиканьем и выстрелами Волин и Дудицкий. Но от двери в конце коридора неистово крикнули:
Наза-ад! Не выходить!
Один из командиров поспешно отстегнул кобуру, рванул наган.
Светловолосый бандит кинулся всем корпусом вперед и почти не целясь, привычно, навскидку выстрелилкомандир выронил наган и, недоуменно прижимая руки к животу, рухнул на пол.
Остальные шарахнулись обратно на свои места.
Молодец, Мирон! похвалил светловолосого тот, что был в смушковой шапке. Поигрывая плетками, они пошли по вагону.
У кого еще пистоли есть?
Пассажиры подавленно молчали, отводя глаза в сторону: не дай Бог что-то во взгляде не понравится!
Светловолосый встал перед командирами Красной Армии. У него не было передних зубов, и он нещадно шепелявил:
Кто такие будете?
Командир с калмыцким лицом посмотрел на убитого товарища, зло ответил:
Не видишь, что ли? Командиры Красной Армии!..
Ты гляди, еще шебуршатся! удивленно покачал головой бандит в смушковой шапке. А ну, выходь на свет Божий!
Командир с калмыцким лицом взглянул на еще одного своего, совсем юного, товарища, и тот встал рядом с ним. Они молча вышли из вагона.
Мирон! Как думаешь, в расход их или же батьке показать? обернувшись, спросил ангеловец в смушковой шапке. Его так и распирало от сознания, что в его руках столько людских жизней.
Всех военных батько велел сперва ему показывать! неохотно сказал Мирон и уставился на поручика Дудицкого: А ты почему не выходишь?
Поручик, криво усмехаясь, ответил:
Видите ли, мы мы с этими людьми ничего общего не имеем
Короче! потребовал Мирон и недобрыми глазами посмотрел прямо в переносье поручика, словно прикидывая, куда выстрелить.
Тогда Волин отстранил Дудицкого и сухим, официальным голосом сказал:
Я так понимаю, что вы наши союзники в борьбе с красными?
Чего? не понял Мирон.
Мыофицеры. Офицеры белой армии, пояснил Волин. Яротмистр, онпоручик
Беляки, значит? криво ухмыльнулся Мирон. К Деникину чесали?.. Ступайте туда же, до компании с красными!
Ну, и зачем мы вам? насмешливо подняв бровь, спросил Дудицкий. Не думаете же вы, что мы станем у вас служить?
Батько любит таких, как вы расстреливать. Самолично, объяснил Мирон, наслаждаясь недоумением господ белогвардейцев. И белых, значится, и красных.
Какой еще батька? не понял Волин.
Мирон с головы до ног смерил его удивленно-насмешливым взглядом, пренебрежительно сказал:
На сто верст вокруг тут только один батько. Батько Ангел. Если он пожелает, может, перед смертью будете иметь счастье побеседовать с ним
Затем ангеловцы согнали всех военных в одну группу. Кольцова среди них не было.
Мирон угрюмо и деловито оглядел красных командиров и офицеров, словно отыскивая, к чему придраться, задержал взгляд на начищенных до блеска сапогах ротмистра Волина, отставив ногу вперед, спросил:
Какой размер?
Что? Волин поднял на него глаза, в которых было неприкрытое презрение.
Сапоги, спрашиваю, какого размера?
Сорок второй.
Павло, а Павло! бросил ангеловец куда-то вдоль вагонов.
Чего? отозвалась издалека смушковая шапка.
Погляди на сапоги, вроде получшее моих будут! выказал хозяйственную жилку Мирон и строго прикрикнул на Волина: А ну, ваш благородь, скидывайте сапоги! Все одно они вам уже больше не пригодятся Да поживей, рас-тара-рах! Что за народ! А еще офицеры!
Волин нехотя сел на землю и стал снимать сапоги, губы у него дрожали от обиды и бессилия.
Мирон насмешливо любовался унижением ротмистра, а когда ему это наскучило, перевел взгляд своих беловатых глаз на Дудицкого. Из левого кармана кителя поручика свешивалась цепочка. Мирон ловким движением потянул за цепочку, извлек часы и опустил их себе за пазуху.
Ах, лучше бы я их подарил Софье Николаевне! невольно вырвалось у поручика.
Чего бормочешь? Ну, чего бормочешь, белогвардейская шкура! лениво ощетинился Мирон. Он уже утратил интерес к пленным и с безразличным видом отвернулся.
Несколько конных ангеловцев с карабинами наизготовку окружили пленных военных и погнали их в сторону от железной дороги, напрямик через степь.
А Мирон и Павло, сбыв пленных, заторопились обратно в вагон, где продолжался грабеж, слышались истошные крики, бабьи визгливые причитания, униженные мольбы владельцев тучных узлов. Иногда раздавались гулкие одиночные выстрелы.