Несмотря на эти неудачи, я не теряла надежду, не сидела сложа руки и не ждала милости. Стучалась во все двери. Передо мной не отворилась ни одна. Тогда мне в голову пришла мысль: сжечь этот дом!
Это было бы глупо.
Иногда и глупость можно оправдать. Думала, что таким путем заставлю людей поверить мне. Другого пути я не знала. Тот, кто не переболел моей болезнью, с трудом поймет меня.
Витуна не понимает ничего, кроме действительности. Доверие здесь не легко заслужить. Здесь все подчиняется своим законам. И мое решение поджечь дом было всего лишь частицей этой суровой действительности.
Вот так, местью отцу, я хотела снискать доверие людей. Прежде чем это сделать, я обратилась с письмом к двум товарищам, к которым уже обращалась раньше. Написала, что подожгу дом в воскресенье утром, чтобы уверить их в своей искренности. В этот же день мое письмо вернулось с замечанием, что их не касается ни судьба дома, ни моя судьба. Это письмо и сейчас при мне. Вот, взгляни
Весна дала мне листок бумаги. Из неразборчивого текста я прочитал: «Не хотим быть советниками в ваших глупостях».
Весна, смысл этих слов я понял не так, как ты. Они правильно осуждают твой план. Я понял их ответ именно так. А ты спрашивала себя: почему они тебе ответили сразу? Прочти еще раз: «Не желаем быть советниками в ваших глупостях». Это еще не говорит о том, что они равнодушны к твоей судьбе.
Ты подходишь к толкованию ответа слишком по-юридически.
Но ведь дом-то не сгорел?
Но не из-за письма. Я была полна решимости и ждала воскресенья. Решение сжечь дом не оставляло меня до последней ночи. А в эту ночь в меня вселилась неуверенность. В этом доме мне все говорит о моем детстве. Все здесь вдруг стало дорогим, каким-то моим. Каждая вещь заговорила. Я мучилась, но возвращаться уже было поздно.
В воскресенье на рассвете я тайком встала с постели и поднялась на чердак. Возле главной трубы наложила ворох старого тряпья и бумаги, все это подожгла, а потом спустилась и прилегла в своей комнате. Беспокойство грызло меня все сильнее и сильнее. А вдруг огонь не разгорится? Я снова встала и вышла на улицу посмотреть. С чердака клубами валил дым. Меня охватила паника. Что делать? Разбудить домашних? Из раздумья меня вывел вой сирены с лесопилки. С первым ее звуком отец выскочил на улицу. К дому со всех сторон бежали сотни людей. Могучий Сильный был верен себе он кричал, распоряжался, посылал людей в огонь. И те же люди, которые, помнишь, совсем недавно были готовы растерзать меня и разгромить дом, делали все так, словно спасали свой дом. Только благодаря им мне не удалось выполнить свое намерение. Я-то была уверена, что они будут не гасить пламя, а еще больше разжигать. Что ты можешь сказать на это?
И раненому неприятелю оказывают помощь. А как объяснить поведение этих людей несколько дней назад? Не думаешь ли ты, что своим поступком испугала народ? Если бы каким чудом в этот момент в доме вспыхнул пожар, те же самые люди самоотверженно бросились бы его гасить.
Ты веришь в это?
Абсолютно.
И как же это объяснить?
А как объяснить, что никто из этих людей не сделал и попытки броситься на пленных, на людей, которые им причинили больше зла, нежели твой отец? Покорившиеся крепости не штурмуют. Лежачего не бьют. Ненависть содержит в себе и сожаление.
Отец не заслуживает сожаления.
Оставим отца.
Нет, Испанец, не могу оставить. Когда пожар был погашен, рабочие собрались возле корчмы, чтобы зайти чего-нибудь выпить. Отец встал в дверях:
«Чего ждете? Сегодня воскресенье, не торгуем. Да и нет никого из прислуги. Ступайте по домам, отдохните. Завтра на работу».
Люди разошлись. Остался только один и попросил на два динара сигарет.
«Это не моя работа, не дам. Посмотри на себя, совсем высох, а все куришь. Завтра на работе голова будет болеть, а потом станешь жаловаться на низкий заработок». Говоря это, отец все же захватил горсть сигарет и протянул рабочему. Он всегда так делал. Не считал и не смотрел, дает больше на одну или меньше. В то утро дал на одну меньше. Заметив это, я решила перейти в наступление обвинить отца, будто он нарочно недодал одну сигарету.
«Отец, крикнула я, вы дали ему одной сигаретой меньше!»
«Я дал? Нет, я могу дать только больше!»
«Пересчитайте». Я взяла у рабочего сигареты, протянула их отцу.
«Верно, дочка. Как это получилось? Для сегодняшнего дня это, правда, не удивительно». Он быстро схватил полную горсть сигарет и протянул ее рабочему. Тот взял только одну.
Мы остались вдвоем с отцом. Долго молчали. Он ходил мимо меня, заложив руки за спину. Его лицо то краснело, то бледнело. Никогда я не видела его таким. Возможно, мой удар попал в точку, пробудив совесть? Если бы она в нем проснулась, он сгорел бы от муки.
«Слушай, Весна, проговорил он спокойно, ты унизила меня вполне справедливо. Поверь, дочка, мне стыдно смотреть тебе в глаза. Не могу поклясться, что со мной подобного не случалось и раньше, но я давал и больше. Твое замечание правильное, здесь есть чего стыдиться. Надо бы позвать людей в дом, отблагодарить их. Во мне действительно много плохого, я не задумывался над этим раньше, пока ты не вмешалась. Мое теперешнее состояние похоже на пожар, зажженный искрой. Но я твердо убежден, что рабочие гасили пожар больше ради себя, нежели ради меня. Во мне давно укоренилось понятие, что одни рождены, чтобы работать, другие, чтобы зарабатывать. Жизнь определила мне вторую роль. Она принесла мне богатство и ненависть. Нельзя отрицать, что здесь всем владею я, независимо от того, хочу этого или нет. Если бы не был хозяином я, им был бы кто-нибудь другой»
«Отец, осмелилась я, почувствовав, что настал мой час, такое господство рано или поздно осуждено на провал. Законы развития общества сильнее препятствий, которые стоят на их пути».
«Это что же, марксизм, Весница?»
«Если хотите, отец, да».
«Возможно, ты права, дочка. Правда, я в марксизме ничего не понимаю, но ведь и марксизм люди придумали. Для одного он хорош, для другого плох. Пусть каждый получит по заслугам. Сегодняшний день, по марксизму или нет, но оставил во мне тяжкий след. Разве не позор, когда родители должны краснеть перед своими детьми? Ты уже не ребенок. Сейчас твои помощь и совет нужнее, чем когда-либо. Я учил тебя, чтобы ты стала умной. Если бы мы с тобой пришли к согласию, было бы куда лучше и для нас, и для всего этого края. Я слишком преклоняюсь перед старыми понятиями, ты в такой же степени приверженка нового. А ведь можно найти и середину? Давай искать ее вместе. Времена, настали путаные, путаница и в моей голове. Война, как видно, затянется. Нам нужно быть ближе друг к другу. А ты ведешь себя со мной так сдержанно, словно ты не моя дочь. Скрыла от меня и свой арест. Я не упрекаю тебя. В свое время и я с тюрьмой познакомился. И я бунтовал. Давай поговорим свободно, на равных правах, откровенно, честно, ничего не скрывая. Не как отец и дочь. Скажи мне все, как сказала бы человеку, которому доверяешь. Я всегда уважал искренность».
«Хорошо, отец».
Он взял меня под руку и ввел вот в эту комнату, предложил закурить, но я отказалась.
«Весна, в этом разговоре я не твой отец, а ты не моя дочь. Учти это. На, кури», предложил он снова. Я взяла сигарету. Отец поднес огонька.
«Умеешь курить, Весна».
«Этому не трудно научиться, отец».
«Что, у вас все студенты курят?»
«Нет, не все».
«Итак, Весна, с чего начнем? Согласна начать с бога? Это, пожалуй, будет легче всего. Оба мы, и ты, и я, равнодушны к нему. Как ты думаешь, существует он? Ты верующая?»
Такого вопроса я не ждала. Следует ли мне отвечать согласно убеждениям или нет? Возможно, здесь мы равны. В церковь отец не ходил. С попом постоянно ссорился из-за карточной игры. А грехов у него столько, что отсутствие бога было бы ему на руку.
«Не будем углубляться, когда и для чего люди выдумали бога. Если вы верите, то делаете это ради утешения, что будете жить и после смерти. Давайте посмотрим с философской точки зрения: материя первична, сознание вторично. Не забывайте, что вы сейчас не отец мне, а равноправный собеседник, как вы сами выразились».
«Браво! До сих пор никто со мной не говорил так откровенно. Я с тобой во всем согласен. Даже и в том, что касается материи и сознания. Для меня материя всегда была первична. Ответь мне, Весна, на такой вопрос: что бы ты делала, если бы была на моем месте? Поставь себя в мое положение: ты хозяйка этого дома и всех лесопилок. Властвуй и управляй ими».