Выполнив свою работу, мы с Гришей спустились с чердака, и вышли на улицу. Во дворе артиллеристов и пушки уже не было. Дым, словно густой туман, продолжал закрывать небо. Пахло гарью, и тяжело было дышать. Со всех сторон слышалась стрельба. Среди треска стрелкового оружия, выделялись выстрелы пушек и взрывы снарядов.
Стоя возле крыльца, чтобы успокоить нервы, мы решили закурить. Дрожащей рукой Гриша взял у меня папиросу из пачки «Казбека», прикурил от моей папиросы, и с наслаждением вдыхал дым хорошего табака. Этот момент мне почему-то запомнился. Мы вновь шутили, что и так дымно, а мы курим.
Если выживу, то буду рассказывать своим детям, как мы тут воевали, высказал я, пришедшую в голову мысль.
Доживём ли до такого времени? вздохнул Гриша.
Это как судьба распорядится, я готов умереть, но и пожить ещё хотелось бы. Пока мне везло и тебе тоже.
Постояв немного, мы пошли в обратном направлении по улице, в сторону командного пункта.
Постепенно гвардейцы теснили врага, углубляясь в огромный город. Ближе к реке стояли трёхпяти этажные здания, ещё не сильно разрушенные. Вспоминая макет города, я отмечал точность изображения на макете этих зданий.
Со вчерашнего дня гвардейцы ничего не ели, пайки закончились, да и некогда было думать о еде. Всё же мы не удержались и зашли в «кафе», когда увидели такую вывеску на стене дома с выбитыми стёклами. Как и следовало ожидать, там не нашлось даже крошки хлеба.
Фотография из семейного архива. Бой в Кёнигсберге.
В Кёнигсберге стояли на улицах белые трамваи, они хорошо сохранились, казалось, что трамвай ждёт пассажиров и скоро поедет дальше.
По распоряжению командира полка я собрал снайперов в группу. Их осталось пятнадцать человек. Не только полк, но и вся дивизия сократилась, примерно вдвое. Потери были большие. Об этом я слышал из разговора между Петерсом и Устиновым. В план действий дивизии были внесены коррективы, в связи с уменьшением численности личного состава. Наш полк сосредоточили на одной улице, а по плану должны были воевать на двух параллельных улицах. Кольцо вокруг обороны врага сужалось, и можно было позволить нашим войскам плотнее группироваться.
В полдень, подсчитав потери, дивизия вновь пошла в наступление. Немцы отчаянно сопротивлялись, приходилось драться не только за каждый дом, но и за каждую квартиру. Впервые, я увидел, как применяли огнемёты. Из пушек танков сначала стреляли по верхним этажам зданий, вынуждая немцев спускаться вниз, а затем из огнемётов стреляли в проёмы окон, заливая огнём первые этажи и подвалы. После такой атаки гитлеровцы, которые уцелели, выбегали из здания сдаваться в плен. Однако такой метод применяли не часто, ибо увеличивалось число пожаров, и без того задымивших всё вокруг.
Авиация тоже продолжала бомбить город. Наши самолёты кружили в небе, выискивая артиллерию противника.
Генерал Галицкий в своих воспоминаниях писал:
«С наблюдательного пункта корпуса нам было видно, как один из штурмовых отрядов 21-го полка 5-й гвардейской стрелковой дивизии ведёт уличный бой. Впереди продвигается танк, ведя огонь по огневым точкам противника, за танкомсамоходное орудие, обеспечивающее огнём продвижение танка. С каждым танком идут по два-три сапёра для расчистки пути в завалах или разминирования проходов. Примерно на линии танка, прижимаясь к стенам домов, движутся цепочкой стрелки. Их задачаобстрел противоположных домов, уничтожение автоматчиков противника, появляющихся на балконах, в окнах и на чердаках домов. С особым вниманием они следят за подвалами, входными дверями и подъездами. Вовремя заметить и уничтожить фаустникаочень важно в таком бою. За атакующими группами продвигаются группы закрепления и огнемётчики. Стр. 416».
Я шёл по улице с троими снайперами, которых оставил в резерве. Это были Гриша Санька и Тимофей. Мы должны были по приказу командира полка выдвинуться для подкрепления на слабый участок боевых действий. Рядом шли и другие резервы полка. Впереди, через квартал, грохотал бой. Количество пожаров уменьшилось, видимость улучшилась, и мы стали свидетелями, как мирные жители вытаскивали из обгоревшего, многоэтажного здания своих сограждан. Подвал, в котором они прятались, залили огнём наши огнемётчики. Многие сгорели заживо, оставшиеся в живых получили ожоги разной степени. Женщины и дети со стонами и плачем тащили еле живых людей. У одной девочки кожа на ножках вся слезла от ожога до мяса. Видя это тяжёлое зрелище, у многих бойцов на глазах появились слёзы. С нами шёл командир полка Устинов. Он сказал майору Котову: «Надо прекратить использовать огнемёты. Передайте командиру роты огнемётчиков, чтобы применяли свои средства только по моему приказу. Нельзя допускать, чтобы страдали женщины и дети».
Мне было очень плохо. На земле валялись листки бумаги. Желая отвлечься от этого кошмара, я поднял один листок и прочитал заголовок на немецком языке. Оказывается, это были листовки, которые с наших самолётов сбрасывали немцам. Ребята тоже заинтересовались и попросили меня перевести на русский язык. Посреди улицы стоял белый трамвай, мы зашли в него, сели на мягкие сиденья и я хотел начать читать, но у меня сильно заболела голова и желудок от голода и от нервов тоже. Я передал листовку Тимофею и сказал: «Читай, Тимоха, ты лучше меня знаешь немецкий».
«Офицеры и солдаты! начал он читать листовку. Ваше командование обрекло вас на бессмысленную гибель. В этот критический для вас час ваша жизнь зависит от вас самих. Складывайте оружие и сдавайтесь в плен».
Санька прошёлся по трамваю и нашёл старинную тросточку. Он постучал ею по сиденьям, по металлическим поручням. Трость выдержала ударыне сломалась. Саня взял её с собой.
Навстречу двигалась колонна пленных немцев, как бы подтверждая силу агитации листовки. Мы вышли из трамвая и с интересом разглядывали поверженных врагов, которые недавно стреляли в нас, а мы в них. Колонна шла медленно, солдаты еле передвигали ноги. Красноармеец-конвоир весело покрикивал: «А ну, пошевеливайтесь, Фрицы! Шнель, шнель!»
Неожиданно Санька крикнул, глядя на пленных: «Стас, ты как тут оказался? Да не отворачивайся, я тебя узнал!» Солдат в немецкой форме ни чем не отличался от остальных: с такой же щетиной на щеках, в потёртой испачканной форме. Невозможно поверить, что это русский. Однако Санька обратился к конвоиру и попросил отдать ему этого пленного. Конвоир даже не спросил: «Зачем?» И сказал: «Забирай». Саня за рукав вытащил солдата из колонны и ударил тросточкой по спине.
Предатель! кричал он. Я тебя сразу узнал. Мы же с тобой в одной школе учились!
Выслушай меня, пожалуйста! плачущим голосом произнёс солдат на чистом русском языке. Но Санька нанёс ему несколько ударов тросточкой по голове. Шапка с головы слетела, и солдат упал. Санька продолжал неистово бить односельчанина на глазах у пленных и красноармейцев. Все остановились и, как заворожённые смотрели на эту сцену. Солдат уже лежал без движения, а Санька продолжал наносить удары, затем он отбросил тросточку в сторону, опустился на колени и затрясся в рыданиях.
Ну что уставились! закричал на пленных конвоир. Шнель. Шнель!
Колонна пленных двинулась с места, а красноармейцы из нашего полка продолжали молча стоять. Когда Санька поднялся с колен и вытер слёзы, к нему подошёл незнакомый боец и робко спросил: «За что ты его так?» Санька сразу не ответил, а наклонился к лежавшему односельчанину и проверил пульс, потом повернулся к солдату и громко, со злостью сказал:
А он заслужил, власовцами становятся добровольно, поэтому собаке собачья смерть.
В это время кто-то крикнул, что третьему батальону надо идти штурмовать вокзал. Стоявшие вокруг бойцы были из третьего батальона и толпой двинулись через перекрёсток, по пересекающей улице, в сторону железнодорожного вокзала. Я, недолго думая, повёл своих снайперов вслед за третьим батальоном. Улица, по которой мы шли, вела в гору.
От едкого дыма стало тяжело дышать, некоторые дома горели. В этом месте стояли высокие многоэтажные здания. Под ногами солдат хрустели битые стёкла и кирпичи, кругом были завалы.
Кроме дыма в воздухе летала кирпичная пыль. От неё наша одежда и лица имели красноватый вид. Все строения в Кёнигсберге были построены из красного кирпича, поэтому от взрывов и появилась эта красная пыль, разносимая ветром.