Что с тобой? Ты не заболел? Но он стал всхлипывать, распустил сопли. Его привели обратно на собрание, и комсорг пристыдил его:
Ты же комсомолец, постеснялся бы рядовых солдат!
А комсомольцы разве офицеры? с иронией подметил Санька. Сам он не был комсомольцем.
Его шутка всех развеселила. А я вступился за Михаила, охарактеризовал его, как храброго солдата, и сказал, что нервный срыв может случиться с каждым. После этого он начал успокаиваться. Тут я вспомнил, что вечером придут почтальоны, и сообщил об этом ребятам. Они засуетились, начали писать домой письма. Мишка подошёл ко мне и попросил:
Николай, помоги мне написать письмо девушке, я видел, как ты пишешь. У тебя красивый почерк.
Мне тоже надо домой письмо написать. Пиши сам. Ведь ты грамотный студент, отказался я.
Какой студент? Это Санька меня так прозвал, но я на него не обижаюсь. У меня всего пять классов образования. Да и в школу я ходил не часто, до неё надо было идти от нашей деревни восемь вёрст. Отец инвалид, без ноги, мне приходилось помогать матери управляться со скотиной. Какая уж тут учёба.
Нет, всё равно пиши сам.
Но Мишка не унимался:
С этой девушкой я не знаком, и хочется не разочаровать её. Помнишь, в декабре нам выдавали шерстяные носки? Так вот, в носках я и нашёл от неё письмо. Вот, почитай, протянул он мне помятый листок бумаги с линейками, видимо, из ученической тетради. Я взял листок, стал читать. Красивым, ровным почерком было написано следующее:
«Уважаемый военный! Пишет вам Мария Голованова из города Грязовца, Вологодской области. Я учусь в десятом классе, мне 17 лет. Эти носки я вязала сама по призыву нашей городской комсомольской организации. Специально купила овечью шерсть на рынке. Если вы молодой и храбрый боец, то напишите мне письмо. Я буду очень рада. Воюйте хорошо и оставайтесь живым!» Далее был написан подробный обратный адрес.
Что же ты ей сразу не ответил? Носки то уж, наверное, давно износил.
Да всё сомневался. Думал, убьют меня. Зачем зря девчонку тревожить.
А из-за чего сегодня нюни распустил?
Жалко мне себя стало, да так, что мочи нет. Ведь я ещё не целованный. Умру, так и не узнаю женской ласки, последние слова Мишка произнёс со слезами на глазах. Его нижняя губа задрожала, и он еле сдерживался, чтобы вновь не разрыдаться.
Да ты не один такой. Нас много не целованных, пытался я его поддержать. Ладно, давай напишу письмо. Диктуй.
Вместе мы придумывали текст, несколько раз переписывали заново. Хотелось написать много, но побоялись, что цензура не пропустит.
«Здравствуй, уважаемая Машенька! (С таких ласковых слов мы решили начать наше творение). Пишет тебе снайпер с 3-го Белорусского фронта Скворцов Михаил. Большое тебе спасибо за носки, они очень мне пригодились. В январе и феврале погода здесь была морозной и ветреной, но тёплая одежда, сшитая заботливыми руками наших женщин, согревала меня и всех солдат. Твои шерстяные носки меня тоже хорошо согревали, когда я часами лежал на снегу в засаде, выслеживал врага и меткими выстрелами уничтожал его. Все эти месяцы я помнил о тебе, и представлял тебя стройной, красивой девушкой с доброй душой. Если останусь в живых, то после войны обязательно постараюсь увидеться с тобой. Мне 20 лет, я тоже комсомолец. До войны работал в колхозе, помогал родителям в домашнем хозяйстве. Гулять было некогда, и любимой девушкой не обзавёлся. Сразу не смог тебе написать, потому, что не было времени для писем. Наша дивизия стремительно наступала. Сегодня мы отдыхаем, а завтра снова в бой. Буду рад, если напишешь ответ. Как твои дела в школе? Какие планы на будущее? Желаю тебе, Машенька, успехов в учёбе и крепкого здоровья!
С уважением, красноармеец Скворцов Михаил».
В конце Мишка указал свой домашний адрес и номер полевой почты. В конверт письмо запечатывать не требовалось, обычно, его складывали в треугольник, текстом вовнутрь, а военный почтальон ставил свой штамп рядом с обратным адресом.
На Мишкино письмо я потратил много времени и своё письмо домой писал второпях, чтобы успеть до ужина. Ещё хотел написать письмо Марте, но сомневался, работает ли на этой территории почта, и не знал, как отреагирует наша цензура. Поэтому писать не стал.
Ужин принесли дежурные. В термосах было картофельное пюре и селёдка. Вместо чая полковые повара приготовили компот из сухофруктов. Ужин получился праздничный, с выпивкой.
Посреди большой комнаты у нас стоял длинный стол, который ребята сами смастерили, чтобы на нём мог обедать весь взвод. С болью в душе я вспоминаю этот вечер. В тёплой компании произносились тосты и велись задушевные разговоры. Мы понимали, что многие из нас скоро погибнут, но старались об этом не думать.
Когда я принёс к столу термос с водкой, ребята радостно загалдели.
Хороший праздник нам командование устроило! потирая руки, произнёс сержант Салов. Я давно хочу выпить, аж душа горит
Сколько грамм на человека нам выдали? спросил меня Гришка.
Как всегда по двести, ответил я.
Обычно, пищу по котелкам из термоса, раздавал Салов. И в этот раз традиция соблюдалась. Водку же делить доверили мне.
Перед выпивкой я попросил слова, и произнёс тост, который давно держал в голове.
«Товарищи! Начал я. Предлагаю выпить за наш успех в штурме Кёнигсберга. Эта водка чиста, как слеза божьей матери, крепка, как Советская власть. Смерть фашистам!»
Очень хороший тост, похвалили меня ребята. Ты просто как поэт.
Тост не я придумал, слышал в других подразделениях
Водку договорились выпивать не сразу, а растянуть на весь вечер. Следующий тост произнёс Салов. Он предложил выпить за погибших снайперов и перечислил большой список. Не забыл назвать фамилии Родиона и Чучи. Спать легли поздно, когда к нам на свет зашёл офицер и дал команду «отбой».
29 Бой за паровозное депо на окраине Кёнигсберга
Шестого апреля тысяча девятьсот сорок пятого года, рано утром, начался штурм Кёнигсберга. Пятую гвардейскую стрелковую дивизию перебросили ближе к передовой. Мы прошли вдоль железной дороги и заняли готовые траншеи. Впереди нас, передний край, держала двадцать шестая дивизия. Железная дорога, возле которой мы находились, проходила в Кёнигсберг мимо форта10. Наша артиллерия вела непрерывный обстрел, дальних и ближних позиций противника. Тишины ожидать не приходилось, наоборот, грохот нарастал с каждой минутой.
Только мы расположились в траншеях, как земля содрогнулась от мощного взрыва, выделявшегося в общей канонаде. Это стреляла в десятый форт с насыпи железной дороги пушка «Дора». Как потом рассказывали, у немцев от этого взрыва, пошла кровь из носа и ушей. Они сразу выбросили из бойницы белый флаг и сдались в плен. Около трёхсот солдат и офицеров вышли из форта, еле волоча ноги. Они с покорностью шли, построившись в колонну, и бросали в кучу своё оружие. Но, как выяснилось, сдались не все, около ста немецких солдат, находившихся в задней казарме десятого форта, не пострадали от взрыва и стали оказывать сопротивление.
Мощная артиллерийская обработка передовых немецких траншей, по всему фронту, длилась четыре часа. Не захваченный полностью десятый форт блокировали, и 26-я дивизия продвинулись на километр вперёд, преодолевая упорное сопротивление врага, окопавшегося на поле перед городом. Нашу дивизию держали пока в резерве.
Левее позиции 26-й дивизии стояли одноэтажные дома пригорода, а впереди раскинулось большое поле, за которым начинался другой пригородный посёлок Кёнигсберга.
Местность, в районе боевых действий, представляла собой равнину, с небольшими пологими возвышенностями. Ещё кругом лежал снег, но уже проглядывали кое-где проталины, а ближе к городу снег был серым от копоти. Из-за не прекращавшихся пожаров, дым клубился над городом и пугал наступавших своей зловещей чернотой. Солдаты в наших траншеях с мрачными лицами, смотрели на далёкие взрывы, и никто не разговаривал, все молчали. Каждый о чём-то думал.
Я смотрел в бинокль, и, когда артиллерия прекратила огонь, то увидел, как из-за домов посёлка, выскочили немецкие танки, а за ними бежали плотные цепи солдат. Их тёмные фигурки хорошо видны на фоне снега. Они сгруппировались и, прячась за танки, продолжали наступать, не смотря на сильный огонь 26-й дивизии.