Комарову пришлось ждать, пока прибудут из Ленинграда машины первого автобатальона, сформированного для перевозки грузов. Генерал разрешил Комарову переправляться на восточный берег только вместе с ними.
Оно и лучше, товарищ капитан, сказал Степанченко, пожилой усатый сержант в короткой шинельке поверх двух ватников. Хлопцы трошки отдышутся. Я тут капусты чуточку нашел
Степанченко говорил немного насмешливо, с мягкой украинской ленцой и казался неуклюжим в своих двух ватниках, шинели до колен, в обмотках и кособоких ботинках. Однако заботливее и деловитее его в отряде не было.
Машины батальона прибыли поздно вечером. Они пробирались более двух суток, сбились с дороги, несколько грузовиков так и остались зимовать в канавах.
Думал, не доедем говорил маленький, измученный, весь черный от грязи и машинного масла командир батальона. Чудом добрались!
Он даже не поинтересовался, существует ли уже дорога через озеро, крепок ли лед. Трудный переход, совершенный ими из Ленинграда, словно говорил о том, что впереди будет легче.
Десятки машин, направлявшиеся за грузом, суета и бестолковщина первых минут прибытия, разговоры о моторах, ремонте, скатах, руготня водителей обычные людские дела. подняли настроение Комарова, заставили откинуть тревожные мысли.
Половину ночи он просидел с командиром батальона в землянке. Расспрашивал о Ленинграде, хотя сам приехал недавно оттуда, интересовался, как держатся горожане. Теперь каждый день равнялся месяцу.
За стены держатся, сказал командир батальона невесело. Сто двадцать пять граммов хлеба уже выдают. А завтра, может быть, сто
Комаров подумал о сыне, которого так и не нашел. Он так остро представил себе бледного, отощавшего мальчика с тонкими, как былинки, руками, что зажмурился от боли. Почему он раньше ничего не предпринял?.. Даже не мог передать сахар и сухари, которые для него откладывал
Он встал и, торопливо попрощавшись, вышел из землянки.
Было темно, хрустела под ногами скованная морозом листва и хвоя, между вершинами сосен виднелось несколько звезд. Время от времени над Шлиссельбургской губой повисала белая ракета. Враги расположились как дома Справится ли он с поставленной перед ним задачей? Удастся ли наладить настоящую дорогу через озеро под непрерывным огнем на ненадежном льду?
Натыкаясь на деревья, Комаров почти ощупью пробрался к своей стоянке и, усталый и измученный, сразу же повалился на койку.
На следующий день Комаров с утра ушел на озеро. Сегодня из Кабон отправлялся конный обоз с мукой, и все, кто только мог, поспешили ему навстречу. Грузы, идущие в Ленинград, застряли у Гостинополья, Волховстроя, на всех промежуточных станциях восточного берега Ладоги. Посланный туда Военным Советом генерал Климов делал отчаянные усилия переправить хоть небольшую часть.
Первые подводы показались километрах в шести от берега. Двое дорожников, шедших впереди Комарова, заторопились вперед, а капитан остановился и стал дожидаться приближения головных саней. Лошадь тащила всего несколько мешков муки, но шла тяжело и медленно, часто скользя и приседая на гладком, еще ненаезженном льду. Лед местами гнулся, разбегались трещины. Можно было с минуты на минуту ожидать обстрела. День стоял ясный, безветренный, вражеский берег был близко. Но немцы не стреляли.
Зато случилось другое. Заметив, что происходит какое-то движение на озере, немецкий самолет-разведчик прошел так низко над обозом, что лошади шарахнулись в стороны, передняя, серая, закатив зрачки, упала на сани и, пытаясь высвободиться, проломила лед. За ней рухнула другая, но сани удержались на кромке льдины. Испуганное животное несколько секунд билось в воде, стараясь выскочить из хомута. Потом, тоскливо заржав, лошадь пошла ко дну. Следом за ней провалились и сани. Промокший ездовой стоял на краю полыньи. С остальными лошадьми и грузом все обошлось благополучно, только у одних саней лопнули гужи и пришлось задержаться на полчаса.
Немцы открыли стрельбу, когда обоз был уже у самого берега. Они стреляли недолго видимо, никто их них не предполагал всерьез, что русские устроят здесь настоящую переправу. Озеро считалось слабо замерзающим, да и вся губа простреливалась с берега вдоль и поперек. Снаряды пробили несколько воронок, около десятка их упало на берегу, и стрельба затихла.
Обоз подошел к береговому спуску, и все, кто очутился рядом, ухватили с саней мешки и по-двое, а то и втроем потащили их наверх. Измученные лошади не могли одолеть подъем.
Комаров тоже таскал мешки и, когда последний был уложен в штабель, не сразу ушел с берега. Стрелки и ездовые, командиры и дорожники все, как один, молча стояли у первого груза, переправленного через озеро, и словно чего-то ждали. Может быть, они хотели поговорить, высказаться, может быть, думали о будущем, которое сегодня впервые показалось возможным. Но никто не начинал первый обычных слов говорить не хотелось.
Комаров вернулся на стоянку возбужденный и радостный в первый раз за все эти дни. Он извлек из своего «неприкосновенного запаса» бутылку водки, позвал Степанченко, и они выпили, не закусывая, стоя, по полному стакану. И никто из них не опьянел. Затем Комаров побрился и ушел в штаб.
*
Батальон выступил на рассвете. Уже померкли звезды. Густая изморозь покрыла землю, ветки деревьев, брезенты грузовиков. В сером сумраке чуть обозначились очертания берега. Машины вышли с притушенными фарами одна за другой, соблюдая, как было приказано, интервал в сто метров. На передней машине, рядом с водителем, ехал командир батальона. Четыре комаровских грузовика шли в хвосте колонны. Еще с вечера об этом горячо поспорили. Комаров, который собрался итти первым, доказывал, что у него срочное задание, и когда ему не позволили итти впереди, рассердился и даже не остался ужинать. Его мучило, что прошло уже несколько суток, а он не только не приступил к работе, но даже не знал, доберется ли вообще до места. Но командир батальона, хитрый маленький инженер-капитан, явился к нему и, словно ничего не случилось, сказал:
Ты, Комаров, не думай. Я не хотел говорить при всех. Что спереди, что сзади одинаково будет жарко. И кроме того, мне было устно приказано оберегать тебя.
Комаров засмеялся и махнул рукой. Он уже отошел, а напористость инженера и тут же придуманное вранье ему понравились. Они выпили остаток НЗ и расстались друзьями, тем более, что, успокоившись, Комаров понял, что горячился зря. В голове колонны должны итти, действительно, самые надежные машины. У него таких не было.
Ладно, сказал он, улыбаясь, согласен.
Затем, переменив тон, серьезно и подробно высказал свои опасения относительно крепости льда. Он был внимателен и задумчив, как в те дни изысканий, когда предстояло решение рискованной задачи.
Медленно, покачиваясь на бревенчатых мостках, машины перевалили канаву, выбрались на дорогу. Приглушенный гул моторов постепенно замирал грузовики вышли из леса и, не останавливаясь, начали спуск на лед. Предутренний сумрак светлел все больше и больше, можно было хорошо различить деревянные козелки, поставленные вчера на льду дорожниками, и несколько низеньких вешек. За эти два морозных дня лед значительно окреп, только километрах в семи от западного берега появилась трещина. Но она не мешала движению.
До спуска на озеро Комаров не садился в машину. Он прошел вперед и смотрел вместе с другими, как передние грузовики батальона сошли на лед, как постепенно удалялись от берега. Провожать вышли все обитатели лагеря. Стояли молча, курили, и только время от времени кто-нибудь вполголоса обращался к соседу. Раздуваемые ветром, светились огоньки папирос и самокруток, люди ежились в своих легких шинелях, но никто не уходил, и эта молчаливая торжественность скрывала общее возбуждение.
Наконец Комаров сел в кабину. Грузовик протарахтел по неровному спуску и плавно сполз на лед. Остальные машины двинулись следом. Капитан наблюдал за ними, высунувшись в окно кабины, и не заметил, как миновали первые вехи. Машина уже шла по голому льду, который он недавно пробивал палкой. Он захлопнул дверцу, снял фуражку и рукавицы, положил их себе на колени и несколько минут сидел, откинувшись на кожаную спинку сиденья. Ощущение уверенности и удачи постепенно овладевало всем его существом. Затем он вдруг круто повернулся к водителю.