Если бы у Комарова была винтовка, он мог бы стрелять так сократилось теперь расстояние, отделявшее его от Букалова. Наконец, тот поднялся и снова сделал попытку уйти. Видно было, как сгибалось и разгибалось его большое, грузное туловище. Но расстояние все укорачивалось, и большелицый в конце концов понял, что усилия его напрасны. Он вдруг круто затормозил и стал.
«Ну вот», подумал Комаров, чувствуя, как на секунду остановилось неистово колотившееся сердце.
Пятьдесят метров, тридцать, двадцать Потом Букалов откинулся в сторону, взмахнул рукой, и яркий блеск разорвавшейся гранаты ослепил Комарова.
Когда он очнулся, то увидел, что лежит в снегу, а рядом, спиной к нему, Букалов привязывает его лыжи.
«Теперь не уйдет», очень четко и спокойно пронеслось в сознании Комарова, и он так же спокойно вынул револьвер. Ранен ли он, цел ли он не думал и только чувствовал, что сейчас все будет кончено.
Ну, сволочь, сказал он громко и, когда ошеломленный бандит оглянулся (он думал, что Комаров мертв), выстрелил несколько раз подряд в его большое, мерцающее, как снег, лицо.
Глава девятая
Рота была выстроена на поляне. Кругом тянулся лес красноствольные сосны и дремучие ели, засыпанные снегом, непроходимая гущина, сквозь которую пробили трассу. Высокий снежный вал пересекал поляну, за валом уже шли машины. Многокилометровая просека сократила дорогу к озеру вдвое и с завтрашнего дня вступала в эксплоатацию. Подполковник Медведько приехал проверить работу.
Рота уходила на другое задание.
Нескоро зарастет тропка-то, а? говорили в строю, и кто-то из бойцов, притопывая от холода, отвечал:
А и зарастать незачем. После войны весь край этот дорогами порезать должны. Глухомань да болота кругом непройденные.
Эх, куда кинул после войны! У нас один Степанченко за зиму все их поделает. Гляди, половину ватников своих уже снял, жарко стало.
Но шутили слабо. Всего два дня назад вернулся Комаров, сообщил о смерти Рахимбекова и привез нового командира роты. С окончанием лесной дороги самого Комарова отзывали в Ленинград.
Несколько дней только об этих событиях и говорили в роте, жалели Асафа, но еще больше печалились об уходе Комарова. Рахимбекова не вернешь, а другого такого командира, как Комаров, пожалуй, у них уже не будет.
Они искренне рады были, когда Степанченко рассказал, что капитан нашел сына, желали ему всякой удачи.
А то знаете говорил Степанченко, понижая голос. Один раз эвакуированные на станции грузились, и женщина шапчонку детскую полосатую с кисточкой держала, так капитан прямо кинулся к ней, а потом враз повернулся и пошел так шибко, что насилу догнал его. Видно, сынишкина тоже такая была.
Подполковник Медведько, Комаров, политрук и новый командир роты капитан инженерных войск, вышли из-за угла просеки. Снега кругом было столько, что деревья, казалось, утонули до половины и расчищенная дорога через поляну напоминала широкий противотанковый ров. Медведько первым перелез через снеговую наваль, пошел напрямик к стоявшим у опушки людям. Неуклюжий и громадный, в белом, перепоясанном ремнем полушубке, он вполне оправдывал свою фамилию. Остальные командиры еле догнали его уже возле самых землянок.
Здравствуйте, лесовики, громко сказал подполковник, подходя к выстроившейся роте.
Затем, выслушав рапорт помощника командира, он сразу же махнул рукой.
Вольно!
Обойдя строй и внимательно вглядываясь в худые, но возбужденные лица, потемневшие от стужи и ветра, бородатые и бритые (половина бойцов успела соскоблить щетину и была выстроена в первой шеренге), Медведько насупился, отошел к середине линейки.
Восемь лет сам солдатом был, заявил он, обращаясь к людям. Мерз в строю, когда приезжало начальство, на солнце парился. Не люблю парадов. А только сегодня хотел вас всех увидеть вместе.
Он вдруг шагнул вперед, прижал к животу стоявшего напротив него маленького красноармейца с поцарапанной щекой, затем выпустил его и сказал взволнованно, пересиливая одышку:
Спасибо, друзья, за службу. От имени Военного Совета благодарю вас и от имени Родины. Будем мы живы или нет, а когда наступит победа, никто не забудет нашей дороги. И, может быть, вот тут, на этом самом лужку будет детский лагерь, и ленинградские огольцы слепят похожую на меня снежную бабу. И ты вот он шутливо ткнул пальцем все еще не оправившегося от смущения красноармейца, приедешь сюда на собственной машине.
В строю засмеялись, а маленький боец фыркнул и закрыл ладонью рот.
Разойтись! приказал Медведько.
Поправив шапку и размахивая рукой, он направился к землянке, где оставил свои оба револьвера и палку.
Тут пугать некого, заявил он сразу по приезде. Сам я лесной житель.
Командиры пошли за ним.
Напившись воды, он собрался ехать, чтобы засветло добраться до западного берега, где после метели всё никак не могли справиться с разгрузкой и благодаря этому возникали «пробки» из сотен машин.
Девять регулировщиков замерзли, обогревательные пункты замело, сказал подполковник, пристегивая к поясу кобуру. Проложили новые «нитки», прежних не откопать. Семь машин до сих пор не нашли. А там были люди.
Гроза трассы подполковник Медведько ссутулился, сунул за пазуху свой неизменный маузер (коробку от него разбило еще в ноябре осколком мины).
Береги людей, повернулся он к новому командиру роты, стоявшему возле стола. В них и сила и надежда. Вот как Комаров или Рахимбеков. В первый раз подполковник назвал сегодня имя Асафа, и Комаров заметил, что голос Медведько стал мягче и что обращался он не только к командиру роты, а говорил для всех. В сводках иной раз пишут: «Наши потери пять человек убитых и столько-то пропавших без вести». Сообщают одной строчкой, и всё. А за каждым словом «человек» стоит, своя жизнь, своя судьба, радости, горе, у каждого из них родные и близкие. Сколько же катастрофы в такой строчке?
Он, наконец, укрепил свое снаряжение, взял палку и боком, сгибаясь, выбрался из землянки. Шел легкий снег, и машина скоро пропала в белой пороше.
Он сам землю копал, сказал вдруг командир роты и повернулся к Комарову, стоявшему рядом с ним на дороге. Когда у нас во время налета двенадцать человек в блиндаже засыпало
Комаров не ответил. Ему было трудно покидать людей, с которыми он сжился, столько вынес, которые стали для него родными и близкими. Тем более трудно теперь, когда он нашел сына, а они потеряли своего Асафа
Мы все равно встретимся, Комаров, сказал ему политрук, когда они утром в последний раз вдвоем обходили просеку и Комаров крепко обнял его на прощанье. На войне, а может, и в Берлине. У меня и план города с собой. В магазине на Литейном купил. Станет посвободней с бойцами буду улицы изучать. Может, кому и придется побывать. По крайней мере, не надо у жителей спрашивать, а ходи себе и разглядывай. Как в Боровичах.
Потом он расстегнул планшетку, достал тщательно завернутый в бумагу небольшой блокнот, записал ленинградский адрес Комарова.
Дома у меня восемь яблонь в саду есть и четыре улья. После войны посылку тебе пришлю
Он, видимо, еще хотел что-нибудь сказать, хорошее, теплое, но постеснялся и отошел.
Приходил прощаться и лесник. Кто-то из бойцов встретил его недалеко за поляной и сообщил, что завтра рота покидает эти места. Старик завернул на просеку и долго сидел в землянке у Комарова.
Лесник был взволнован и по-необычному рассеян. Оказывается, те двое начальников, о которых он недавно говорил Комарову, действительно приезжали сюда не зря. Они прибыли наметить путь для новой железнодорожной ветки и, главное, требовали, чтобы для нужд строительства были отведены делянки, а не разрешалось рубить деревья где попало. Старик никак не мог понять логику вещей. Лес уничтожали снарядами и бомбами, жгли и калечили, немцы всё еще могли ворваться сюда, а тут лес берегли и намечали в нем порубку строго по плану.
Выходит, войне скоро конец, собирая свою сизую бороду в кулак, говорил он задумчиво. Или уж силы у нас несметные. А что? Может то и быть.
Новость удивила и обрадовала. Она была незначительна и, может быть, случайна, но так хотелось верить в лучшее, что даже это маленькое событие показалось значительным и многообещающим. Сафронов подошел к карте, истертому листку географического атласа, наклеенному на фанерную обшивку жилья, и долго вымерял расстояние от Ленинграда до прусской границы. Казалось, что вот-вот войска вылезут из этих приладожских лесов, из-под Колпина, Мги, Любани, а дальше из-под Орла, Курска, Сталинграда, и пойдет двигаться траурная каемка на карте всё ниже, ниже, до заветных границ и черных кружочков чужих городов.