Не спеша прихлебывая чай из огромной эмалированной кружки, которую Михаил Дмитриевич сумел сберечь, как говорили, с первых дней войны, он расспрашивал о состоянии дел в полку, о людях. Причем их настроения, дух интересовали его больше всего. «Боеприпасов нетподвезти можно, харчи кончилисьна ремне запасные дырочки есть. Все терпимо, все через день-другой поправить сумеешь. А если настрой у бойцов сбился, тут, бывает, и в месяц не управишься. Потому и берегите его пуще глаза», повторял нам гвардии полковник Румянцев.
Постепенно разговор перешел на последний приказ командующего армией. В нем напоминалось о том, что надо прекратить лишние разговоры о предстоящих боевых действиях, о ходе подготовки к ним. Вопрос ставился так: каждый должен знать только то, что ему полагается знать, исходя из решаемых задач. Ни больше, ни меньше. И не раньше, чем это будет надо. Скрытность приготовлений, разумеется, соблюдалась и раньше, но теперь все мы чувствовали, что этому вопросу командование придает особое значение.
Приказ командарма строго выполнялся. И все же мы, имевшие за плечами почти три года войны, догадывались, что готовится крупная наступательная операция. Временами в голову приходила мысль, что она будет самой крупной из тех, в которых нам довелось принимать участие раньше. И все же, как я убедился позже, самое пылкое воображение не могло нарисовать тогда истинной картины, представить себе масштабы предстоящего наступления.
Однако вернемся к событиям, в которых наш полк, наша дивизия принимали непосредственное участие.
В конце мая по приказу командующего фронтом мы передали свой участок соединениям 22-й армии, совершили 50-километровый марш и сосредоточились в лесах к северо-востоку от Витебска. Теперь все время отдавалось боевой и политической подготовке.
Основное внимание уделялось обучению личного состава, уверенным действиям в условиях лесисто-болотистой местности при прорыве обороны противника. Причем речь шла не только о прорыве, но и о последующем развитии успеха, невиданно быстром продвижении вперед. А это требовало выработки определенных навыков.
Дело в том, что наступать предстояло в районах, где дорожная сеть развита, прямо скажем, весьма слабо. Зато реки, речушки, ручьи, болота имелись здесь в изобилии. Собственно, примерно в таких же условиях мы воевали и раньше, в течение последних 56 месяцев. Но если прежде мы постепенно вгрызались в оборону противника, как бы выдавливая его, то теперь, судя по всему, характер действий наших войск предполагался совершенно иным: решительное развитие первоначального успеха, быстрое продвижение вперед.
Исходя из этого и подбирались учебные поля, на которых проводились занятия. На них последовательно отрабатывались тактические задачи в сочетании с боевыми стрельбами пехотных, артиллерийских и минометных подразделений по макетам и движущимся мишеням. Самое серьезное внимание уделялось тренировкам в преодолении водных преград на подручных средствах.
Занятия шли с раннего утра до позднего вечера. Причем обстановка создавалась самая что ни на есть сложная. Но на трудности никто не сетовал. Люди на собственном опыте убедились в справедливости давнего и широко известного изречения: «Тяжело в учениилегко в бою».
Значительно активизировалась партийно-политическая работа. Гвардии майор Н. И. Михалев и его помощники почти все время проводили в подразделениях. В штаба полка он практически появлялся только тогда, когда надо было решить со мной или начальником штаба какие-либо организационные вопросы. Заглянет, бывало, в землянкуи сразу начинается разговор по существу.
Надо бы, Георгий Никитович, некоторую перестановочку в расчетах сделать. Если нет возражений, давай гвардии сержанта Лебедева переведем во вторую батарею.
Это еще зачем? Как будто он и в первой служит совсем неплохо.
Правильно. Вот потому и предлагаю перевести его. Во второй на сегодняшний день партийная организация, на мой взгляд, слабовата. А Лебедевкоммунист, опорой для командира будет.
Иной раз даже жаркие споры разгорались у нас по этому поводу. Целесообразно ли, дескать, из-за чего-то разбивать уже сложившийся крепкий расчет? Случалось, Николай Иванович соглашался со мной. Но, признаюсь, чаще всего ему удавалось найти неотразимые доводы, которые убеждали меня, что соответствующий переводдело действительно крайне необходимое. Тем более что я и сам хорошо понимал: крепкая партийная организация в каждом подразделенииэто залог успеха в бою.
За основу политико-воспитательной работы, которую проводили с личным составом гвардии майор Н. И. Михалев и другие политработники полка, бралась история Коммунистической партии, ее роль в самоотверженной борьбе за свободу и независимость нашей Родины. Конечно же, в беседах, докладах все это рассматривалось не в чисто историческом плане, а в тесной связи с событиями сегодняшнего дня. В дивизионах создавались кружки по изучению Устава партии и вопросов текущей политики. В их работу вовлекалось подавляющее большинство военнослужащих. Но особое внимание уделялось прибывающему в полк молодому пополнению. И делалось это не случайно.
Чем дальше продвигалась Красная Армия на запад, тем больше приходило к нам молодых людей, остававшихся в течение двух с лишним лет на территории, временно оккупированной гитлеровцами. Это, естественно, накладывало свой особый отпечаток на характеры, в какой-то мере даже на взгляды на жизнь. Я отнюдь не хочу этим сказать, что среди молодых солдат отмечались какие-то нездоровые настроения. Таких случаев мне что-то не припоминается. Трудности заключались несколько в другом.
Были среди таких юношей настолько запуганные, забитые, образно говоря, что они всякий раз тревожно замолкали, сжимались в комок, как только заходила речь о гитлеровцах, предстоящих боях. Они терялись, услышав громко поданную команду, вздрагивали, если где-то неподалеку звучал винтовочный выстрел или автоматная очередь. И, надо думать, все это в какой-то мере было объяснимо. Слишком много довелось пережить мальчишкам в оккупации за эти трудные, кошмарные годы. Этот психологический надлом, конечно же, надо было помочь преодолеть до начала наступления.
Встречались среди бойцов, призванных в Красную Армию после освобождения из оккупации, и люди другого склада. Их переполняла ненависть к фашистам. У многих в годы войны погибли родные, близкие, были разрушены дома, разорено хозяйство. В них кипело стремление к мести. Причем некоторые откровенно мечтали о тех днях, когда начнутся бои на вражеской земле. «Камня на камне не оставим», говорили они.
Да, мы сами воспитывали воинов в духе жгучей ненависти к заклятому врагу. Это чувство помогало воевать, заставляло людей все свои силы отдавать борьбе с фашизмом. Но в то же самое время, проводя партийно-политическую работу, мы неизменно подчеркивали, что война ведется против гитлеровской Германии, а не против немецкого народа как такового. И надо признать, что проводить эту линию в жизнь было далеко не просто.
Помню один весьма примечательный в этом отношении случай. Прибыл к нам в полк молодой красноармеец Василий Охримчук. В течение двух лет жил он в белорусской деревне, оккупированной гитлеровцами. И вот однажды, уже находясь у нас, он бросился с кулаками на пленного, которого боец стрелкового подразделения вел в штаб.
Охрнмчука по моему приказанию доставили в штабную землянку. Хотелось самому поговорить с ним. Но разговор, прямо скажу, не получился.
Что хотите со мной делайте, а все равно буду их, гадов, убивать.
В боюне возражаю. А пленного Это преступление. Понимаете? Существуют определенные законы, которые обязывают нас гуманно относиться к пленным
Законы? Гуманно? А как они к нашим относятся, как они наших жгли и вешали
Трудно, очень трудно было убедить Охримчука, втолковать ему, казалось бы, простую истину: с пленными не воюем. Какие слова нужны, чтобы понял это паренек, на глазах у которого, как выяснилось, совсем недавно гитлеровцы надругались над младшей сестренкой, в присутствии которого оккупанты застрелили мать? Но все мы, и Николай Иванович Михалев в первую очередь, искали и находили такие слова. Их надо было находить, потому что служили мы в Красной Армии, которая никогда не ставила перед собой цель уничтожить или поработить другой народ.