Крючком на другом конце нити бог примеряется к ее безымянному пальцу. Здесь кожа нежнее. Он и сам нежно давит крючковым жалом до тех пор, пока не пронзает ее. Затем словно поддевает прослоечку ее плоти и вдруг умудряется завести ей под кожу весь крючок. И если присмотреться, то даже видно, как он проступает изнутри. А бог начинает вести стальной вопросик, который увлекает за собою и нить, по ее предплечью, потом на плечо, на правую ключицу, затем на вторую, на левое плечо и предплечье, пока не добирается до другого ее безымянного пальца. И там жалом крючок прорывается наружу, умытый.
Связав их так, бог, ссутулив спину, делает несколько шагов вокруг них, приглядываясь к работе. Встает в позу мыслителя, потирая пальцами лоснящийся от щетины тонкий подбородок, и старается припомнить то, что он мог упустить. Затем взмахивает рукой, и мужчина с женщиной вновь пробуждаются. Еще взмахнить перестает быть видимой и появляется у влюбленных неясная, смутная боль.
Нить слишком коротка, она стесняет и мучает их. То одному, то другому приходится подаваться впередкогда делается совсем невыносимо. Оба злятся, не видя скрытой нити и не умея понять. Их разговор и молчание сбиваются на собственные мысли, которые отразятся в их глазахони видят друг в друге причину тягостного раздражения.
А бог почти смеется. Ему весело. Его новое занятиетрубка. Он курит собственного приготовления смесь. Над ними просто облако дыма! Время от времени бог стучит ею о специально принесенный булыжник, вновь набивает, раскуривает и пыхтит, как паровоз, изобретая кольца.
Мужчина и женщина раздражаются, тянут друг друга, растягивая точечные ранки, и отчего-то упорно делают вид, что им не больно. Словно ничего не происходит. Однако сами сидят в облаке жгучих незримых мотыльков. И даже делают вид, что все хорошо
Этим я довел себя тогда до слез. От того, что они «ничего не признают и делают вид». Общее состояние, видимо, было истерическое. По правде говоря, это мало похоже на сказку, большена психиатрическое блуждание. Однако идея, безусловно, какая-то была здесь. Была, потому что я ясно видел эти сумрачные картинки, словно присутствовал там приведением приведения. Просто я их не разгадал, и они остались сырыми и, может быть, бесконечно нераскрытыми. Я так толком и не решил, кто он такой «бог». Смутно: какой-то бессмысленныйвнешне по крайней мереистязатель, промысел которого неисповедим. И еще я так толком и не увидел, что произошло с ними, я оставил их на полуслове. И я совершенно не думал, что ее будет читать кто-то посторонний. Другими словами, для внутреннего употребления.
Но все это похоже на присказки. С нетерпением жду когда достигну земли.
И весь день сегодняшний ждал ночи. Ждал, когда уснет мой невольный сосед (которого подселили совсем для меня неожиданно), чтобы при свечках писать дальше. У огоньков длинные тонкие хвосты из копоти. Они сжигают здесь последний воздух! Хоть несколько часов ещепотратить не на сон, а на все эти слова. Дальше. А сон здесь неудобный, здешний.
Завтра он вообще уедет, и у меня будет еще почти неделя с лишним на так мне сейчас необходимое однообразие и одиночество. Я буду курить прямо здесь, самоудовлетворяться в темноте, грязно думать и смотреть из окна на кусок дороги и на новый красный кирпичный дом, который напротив. А там, когда темно, горят собственные окна; и в них, если повезет, мелькнет кто-нибудь. На третьем этаже есть мое любимое окно. Любимое. Оно молодо и наполнено своими делами, за которыми не подозревает обо мне.
Мне хочется жить в этом доме, под самой крышей. В мансарде с треугольными рамами. Всего каких-то пять-шесть десятков метров от моей комнаты с тремя прыгающими отекшими свечами, пылью и сопящим очкарикомдо треугольных окон. Конечно, много и непреодолимо.
Так вот если долго смотреть на эти окна, то они станут твоей мечтой и вполне может случиться, что не заметишь, как шагнешь к этой мечте, которая так рядом. Задумаешься и шагнешь как в лучший мириз окна. А затем: отсчитать мельком пять этажей и едва ли успеть этому удивиться перед тем, как оценишь дробящую и непреклонную жесткость, несовместимую с теплом человеческого тела.
При всем при этом я вовсе не помышлял о самоубийстве.
И так, в очередной приступ, изможденная мысль «почему нет» сделалась все же окончательной. Испытывая томительный приступ, я особенно ясно увидел себя. И словно в душе смирился от увиденного. Больше ничто как-будто не сдерживало меня.
Я сам подвел себя к тому. Выключив свет и заперев дверь, я включил видеомагнитофон и вставил одну из трех скабрезных кассет, принесенных днем раньше <>ом вместе с магнитофоном.
Я просмотрел их все, от начала и до концавсе время опасаясь, что раздастся стук в комнату. И, как параноик, я ощущал кожей, что кто-то подглядывает снаружи через окно, оставаясь неуловимым для меня, ослепленного свечением экрана. Я даже несколько раз приближался к задернутым шторам, стараясь через щелку углядеть того, кто глядел за мной. И я просто сгорал от всей этой ситуации.
Нервы и все тело протяжно ныли от восставшей разом неудовлетворенности, от чувства ежедневного суррогата над облитым нечистотами или рвотой унитазом этажного туалета. Мое жалкое ничтожество било в меня нещадно, я завидовал со злостью тем, кто так просто трахался перед чужими взглядамиэтим порноактерам. Ущербность накрывала меня, как волна.
Я видел и ясно ощущал, как обращаюсь в черного вампираневесомого, легкого, осыпающего пепел от солнечных проблесков. Но была ночь. Негромко громыхая, я обулся, привычно стянув длинной шнуровкой щиколотки; накинул куртку. По привычке же глянул в зеркало на свои глаза с притаившимся безумием и вышел, захватив перчатки и шапку. И что-то, словно крылья, трепетало над головой всю дорогу. Как шелковая ткань о ветреный воздух. Я прибавлял шагу, скользил по нахоженному снегу и умудрялся не падать.
Все нормальные, обычные чувства в мгновение испарились от уличного холода, а их остатки разметались по моим стенкам, покрыв меня изнутри чувственной пылью. Сухой лед. Именно! Холодное кипение.
Я заплатил, сгреб чек. Сел в свободное место и защелкал мышью, словно передавая что-то в эфир. Я сворачивал, открывал и закрывал окна, чувствуя, как они хлопают, обдавая меня ветерком. И в какой-то момент я забыл о том, что происходило вокруг. Я не владел собой и несся как подхваченная щепка. Вы верите? Достаточно того, что я сам вижу свою вину и ее не прощаю.
Разослав письма на четыре или пять адресов, я словно выпустил стайку пичужек, которые с чириканьем разлетелись в разные стороны. И принялся ждать. Каждому я сообщал, что «готов встретиться в течении часа». Так и написал. Опять отчего-то со специальной ошибкой «в течении». А затем влез в какой-то чат, полный радостных подростков, обсуждающих всякую полуличную чушь. У каждого тут был свой «ник» одного из множества расцветокэтакое второе лицо.
Поговорив с ярко-желтой «Лампочкой», я подумал, что где-то там, с другой стороны, по клавиатуре бегают 15-14-летние пальцы самой обыкновенной девочки, и я даже мысленно полистал странички ее ученического дневника.
Сколь просты были темы, о которых они говорили друг с другом! Учеба, любовь, пространные рассуждения о жизни, которая только-только начиналась. Совсем простые шутки, признания и море смайликовдвоеточие и скобка. Особый мир, для которого я был староват и не развит. Потом я просто следил за двигающимися кверху строками, до тех пор пока не надоело. А минут через двадцать в мою почтовую каморку ввалился конверт.
Крохотная адреналиновая инъекция. Я сглотнул и стал ждать, пока оно откроется. Прошло что-то около двух или трех секунд. А по их истечении, боюсь, я уже был окончательно и всецело неизлечим. Мой демон поедал меня и отрыгивал обратно, я варился в его желудке, нежно снедаемый его шелковым соком, но ничего не мог поделать да и не хотел.
Я не помню слов его письма. Помню, что следовал описанным им в письме инструкциям до тех пор, пока не открылось окно, в котором наши слова стали появляться мгновенно, словно бы мы говорили с глазу на глаз в отдельной комнате. Он сказал, что это «приват». Ощущая зуд в зубах, я обратил внимание на все, что творилось у меня за спиной и вообще вокругничего необычного, все как и прежде.
А я вглядывался в темно-серое окошко «комнатки», словно в приоткрывшийся космос, из которого до меня доносился неведомый голос и холодок. Казалось, что я иду и с каждым новым шагом все более обретаю не привычную твердь, а мягкую упругую зыбь, от которой промокает обувь. Впереди были слышны движения нуждающегося во мне существа. Мимолетно я подумал, что возможно приближаюсь к чудовищу, которое сожрет мое невысокое худое тельце, так что будет слышен во все стороны хруст. Но я не стал об этом думать, мне было в ту минуту все равно какими окажутся последствия.