Как же больные и немощные залазили в эту недоступную чащу? сорвалось у меня. Одышка от лихого подъема долго мучила меня, прежде чем я стала ломиться в монастырь. Настоятель критически приподнял одну седую бровь, задумавшись, кажется, глубже, чем даже я. Давно ли он совершал подъем и спуск, чтобы оценить масштаб трагедии? Автобусы от храма сегодня больше не пойдут, и я прошу у вас крова. Пожалуйста, не оставите ли вы меня на ночь?
При храме Хэинса есть гостевая для пилигримов, развел руками старик. Там ты можешь переночевать.
Если я попытаюсь сейчас спуститься, то сломаю ногу и точно окажусь больной у порога, кажется, я сама ответила себе на вопрос. Заинтригованные юношами или знавшие их до того, как они обратились в монахи, девушки притаскивались сюда и прикидывались болящими, чтобы попасть внутрь. Или я буду первой негодяйкой?
Настоятель впился в меня глазами и замолчал как-то по-особенному. Я боялась нарушить его немые размышления. Кто знает, о чем он думает? По крайней мере, это первый человек за полдня в этих местах, что соизволил растолковать мне что-то и сообщить, и обошелся по-человечески.
Ты должна будешь оставить телефон у брата-привратника, вдруг сказал он. Я дам тебе взглянуть издали на посвященных, а ты станешь такой незаметной и тихой, что никто, кроме меня и нашего верного стража не узнает о твоём присутствии. Завтра утром ты отправишься домой.
О, спасибо, спасибо огромное! Я только позвоню маме и предупрежу, что вернусь утром горячо поблагодарила я уже удаляющийся силуэт лысого учителя, или директора, кем бы он ни считался в этой школе боевых искусств. Калитка осталась приоткрытой и я, закончив звонок, побежала к ней. С той стороны, придерживая дверцу, стоял высокий часовой, возвышавшийся надо мной, словно башня. Его лицо было закрыто черным платком, как у африканских бедуинов, и сверху накрыто так же, так что оставались одни те черные глаза, которые до сих пор не могли заговорить со мной, но смотрели пристально и зорко. Я окинула его с головы до ног. На поясе висел японский меч, и одет он снизу был в нечто среднее между юбкой и шароварами со складками впереди, посередине. Кажется, эта самурайская одёжа называлась хакама.
Ну, привет, принц Персии, кивнула я ему, пройдя мимо под его неотступно следующим за мной взором. Больно уж он похож был на персонажа компьютерной игры. Он указал мне рукой туда, куда ушел настоятель и я, оторвав от него глаза, поспешила дальше.
Привратник
За высоким забором иногда можно обнаружить совершенно непредсказуемые вещи. Я не удосужилась пройтись вдоль стены с улицы и не измерила её протяженности, но сюрприз был и не в том, а скорее не только в том, что внутренние угодья монастыря простерлись на не одну сотню метров, а в том, что ограждение шло лишь с одной стороны, выгибаясь дугой, на одном из загибов упираясь в растущую ввысь Каясан. Противоположный край заканчивался обрывом. Вертикальная скала такой высоты, что кружилась голова, не нуждалась в защитных постройках; забраться смог бы и не каждый профессиональный альпинист, да и отсюда по ней сбежать никто не смог, хотя бы и имел подготовку и снасти. А между той опасной горной трещиной и каменной стеной, сооруженной руками людей, тянулись разнообразные строения, образовывающие каскад прямоугольных двориков. Самый нижний, тот, что у обрыва, от ворот было почти не видно, но когда я прошла за настоятелем и поднялась по дощатым ступенькам, посеревшим от веками ступавших по ним подошв, и оттого будто присыпанных пеплом, на второй этаж чего-то похожего на башню, то из узенького окошка мне открылся полный вид, и там, далеко внизу, я разглядела крошечные фигурки учеников, в белых тобоках*. Кроме светлых пятнышек с темными головами, размеренно и синхронно меняющих позиции в четырех неравных по количеству этих мутных пятен рядах, мне ничего было не разглядеть.
Присядь, велел мне старик, указав на циновку перед едва возвышающимся над полом столиком, гладким скорее от запользованности, чем от лакировки, которая отсутствовала, давным-давно облупившись. Я послушалась, подобрав под себя ноги и расставшись с наблюдением за далекими человечками. Настоятель с непредсказуемой для его лет ловкостью сел напротив. Можешь называть меня учитель Хенсок.
Кивнув, я перевела взгляд на простую керамическую посуду обычного глиняного цвета. Набор инструментов был один, значит, эта комната только его. Но шкафы с книгами и тощая подушка в углу подсказывали, что учитель Хенсок совмещает здесь и кабинет, и спальню.
Я пятьдесят семь лет в монастыре, зачем-то поведал он мне и подергал за шнурок неподалеку от себя. Пришёл в него одиннадцатилетним мальчишкой. И за все эти годы я впервые сталкиваюсь с тем, чтобы кто-то так нагло использовал возможность Распахнутых врат! Я возмущен, закончил он без единого всплеска, с доброжелательной улыбкой на губах. В дверях появился брат-привратник. Ясно, шнурокэто звонок, который тут даже не слышен. Пожалуйста, поставь там вскипятиться чаю, ладно?
Поклонившись, монах вышел спиной, прикрыв за собой.
Он точно не немой? поинтересовалась я.
Нет, просто при тебе не скажет и слова. Это один из лучших послушников, для него любая клятва нерушима, поэтому именно ему мы доверили охранять себя.
Он один это делает? изумилась я.
Пока что в большем мы не нуждались, Хенсок жестом указал мне на две чашечки на полке, которую я и не приметила в начале, как бы намекнув, чтобы их поставила перед нами я. Выполнив это, я села обратно. Окна удачно затенялись выступающей крышей и, несмотря на голые деревянные стены, щербатые и не крашенные, создавался музейный уют беседки, в которой когда-нибудь мог бы отдыхать янбан**, философствуя о великих проблемах, одна из которых повлияла на ход событий в целом королевстве. Когда новобранцы немного поднатореют, то их можно будет ставить на дежурства у ворот. Когда-то это было почетно, а теперьскучно и нежелательно, ведь сторож спит тревожно, или не спит совсем, и живет один в маленькой будке у самой калитки.
Прям Гарри Поттер, хмыкнула я и, поняв, что дедушка ничего такого не знает, смолкла. До Хогвартса этому заведению было далеко, и письму с приглашением сюда мало бы кто обрадовался, предпочтя подстрелить сову на подлёте.
Мне жаль, что я не могу позволить тебе посмотреть на мальчишек и указать на виновника, вызвавшего в твоей душе переполох, я зарделась, поняв, что проницательность учителя распространяется дальше, чем знание современного кинематографа, которое в быту и вовсе ни к чему, когда обладаешь более нужным знанием. Лицо, как ты говоришь, не видела, а разговаривать они с тобой не станут, как и этот, мотнул головой на бербера-цербера Хенсок. А кто заговориттого отсюда выпроводим, а идти большинству из них совершенно некуда.
А вы не можете разрешить им со мной поговорить? наклонилась я, разве что не заискивая откровенно.
Автор устава не я, шире улыбнулся он мне. Табу есть табу.
Но вы же со мной говорите!
Это позволено только тем, кто достиг третьего тана*** и выше, поэтому с тобой здесь могут говорить только три человека: я, преподаватель борьбы и преподаватель философии. Мы три последних монаха, что достигли здесь высокого мастерства, и так давно никто не приходил в нашу цитадель, что только в этом году появилась возможность передать свои знания, если мы успеем
Да, я прочитала, что вам выделили деньги на двадцать учеников, ради возрождения и спасения от закрытия.
Это вряд ли поможет, наставник вздохнул. Привратник внёс чугунный чайник, от которого веяло тем, что о него можно обжечься. Я невольно отстранилась плечом, пока он его ставил на стол. Тихо, как тень, опять ушел. Дать-то дали, но мы не набрали и двадцатиодно место осталось свободным. Никому из молодых не хочется пропасть навсегда в этих горах, как бы ни был доблестен и светел подобный выбор.
Слушая его монотонные стариковские жалобы, я кивала им в темп, пока сама же разливала нам чай в лучших традициях церемонии. Когда-то бабушка научила меня, как правильно держать руки, чайник, изгибать запястья, ставить чашки, и вообще производить всю эту процедуру. Разлив заваренный напиток, я вдруг выпрямилась и, озаренная услышанным, воззрилась на учителя Хенсока.