Нагло врут, улыбнулся я. Я счастливо женат.
И снова этот смех. Звонкий. Смелый. И всё такой же натужный.
А ты? спросил я, когда она отсмеялась. Замужем?
Счастливо женат? словно не услышав мой вопрос, она подняла с койки Женькино письмо. Побежала по нему глазами, улыбаясь, кивая.
Я едва держал равнодушную мину. Едва справлялся, чтобы не вырвать лист у неё из рук, не заскрипеть зубами, не сжать кулаки. Останавливало меня только однописьмо уже читал цензор, а, значит, его может получить кто угодно. У зэков нет ничего личного.
Ты так усердно старался всех убедить, что с этой девочкой у вас всё по-настоящему, что даже женился? перевернула она лист, читая дальше.
Неужели зря? делано удивился я.
Зря, отвела она руку с письмом в сторону и посмотрела на меня. И чем сильнее ты старался, тем меньше тебе верили. Это же та самая девочка, чья мать работает в том же музее что и твоя? Какое чудное совпадение!
Бывает, невинно пожал я плечами.
Та самая, что случайно из знатного рода Мелецких-Стешневых? Правнучка княгини, внучка знаменитой художницы. Чья семья регулярно отдыхает в Италии на озере Комо на бывшей вилле их бабки, знакомой с Муссолини? Дружит с хозяином небольшого швейцарского часового заводика в Люцерне? Как я умилялась этой историей, когда узнала, что ты спёр наследницу знатного рода прямо в день её совершеннолетия. Так боялся, что тебя опередят?
Я демонстративно оглянулся.
Да вроде очередь из женихов не стояла.
Она проигнорировала шутку. И лицо её ожесточилось.
Ну глупышка понятно, влюблена, небрежно бросила она письмо на пол, кто бы сомневался, что ты её очаруешь. Но раз она до сих пор пишет тебе такие проникновенные письма, значит, ещё не знает, как жестоко ты над ней посмеялся?
Теперь не улыбались даже её губы. Пронзительно зелёные глаза смотрели холодно. Я точно знал почему. И мне тоже стало не до смеха.
Слухи о моём бессердечии сильно преувеличены. Я приехал, Ева. Приехал тогда в аэропорт.
Она сложила руки на груди, давая мне слово.
На тебе было пальто, что ты сшила по лекалам прабабушки. И шарф, что подарила умирающая от лейкемии подруга. Ты всегда надевала его, на счастье. Он был разноцветный радостный и подходил ко всему, кроме
кроме этого пальто, добавила она, нахмурившись.
Но я был уверен: не дрогнула. Не убедил.
И что бы сейчас ни сказалубедительнее бы не стал.
Она желала мести, отмщения, расплаты. Возмездия.
Ни истина, ни справедливость её не интересовали.
Я стоял в старом здания аэропорта, что тогда только перестраивать, всё же сделал я ещё одну тщетную попытку. Как раз, напротив. Помнишь, там такое было? Тёмное, заброшенное. Сейчас его уже открыли. А у частного самолёта, суперджета с острым носом, у которого ты стояла, был красный хвост с белой надписью. Я приехал.
Я почти слышал этот вопрос, что повис в воздухе: Тогда почему?
И уже готов был сказать: Не знаю!
Клянусь, тогда я не знал почему так и не спустился. Почему так и остался стоять, сжимая в руке коробочку с кольцом.
Но она не спросила.
И хорошо. Я бы соврал.
Потому что сейчас знал: просто это была не Она.
Зря ты думаешь, что победил тогда, встала она в проёме наконец открывшейся двери. Ты потерял больше.
Возможно, вздохнул я.
Нет, совершенно точно. И я не замужем, раз уж ты спросил, улыбнулась она, посмотрела на меня, словно сомневалась: сказать или нет.
Не сказала, только хмыкнула. И вышла.
Проклятье!
Я стукнул кулаком в стену, едва с грохотом закрылась дверь.
И бил, бил, бил, пока на побелке не стали оставаться кровавые следы, а костяшки саднило так, что я с трудом терпел.
Мне надо выйти отсюда! Выйти во что бы то ни стало! Или я потеряю самое дорогое, что у меня естьименно этого я теперь боялся больше всегомоё Солнце.
Я поднял Женькино письмо, прижался к нему губами, вдыхая запах бумаги и чернил.
Упал на шконку. Невидящими глазами уставился в строки.
И вдруг, словно сквозь них, в том месте, где моя девочка писала про свой день рождения, увидел лицо человека, с которым разговаривал её отец, когда мы танцевали.
«Коротышка в дорогом костюме с приличным брюшком и блестящим носом, что был похож на Пьера Безухова», описала его Женька, когда гадала кто же её «жених».
Но я видел не его, а того, кто стоял рядом, был раза в три старше двадцатилетнего Толстовского героя, не так добр и простодушен, высок, статен, породист и скорее сошёл бы за постаревшего Болконского.
А ещё он смотрел не на Женьку, а прямо на меня.
Гость господина Разумовского, что представил нас друг другу на показе, меценат фонда князя Дмитрия Романова, на чей благотворительный бал мы не пошли, владелец того самого маленького часового заводика в Люцерне, о котором словно вскользь упомянула Ева Андрей Ильич Шувалов.
Я видел его за свою жизнь несколько раз. При очень разных обстоятельствах.
Кажется, я знал таинственного работодателя Евангелины.
И, кажется, мой ответ ему не понравился
Глава 8. Евгения
«Сергея перевели в общую камеру. Господи, в общую камеру» всё повторяла я, меря шагами гостиную в квартире родителей. Эти новости пришли от адвоката только что.
Это же плохо?
Не в силах сидеть, я ходила вдоль шкафов с безделушками, бабушкиных картин, тяжёлых портьер на окнах, у одного из которых, меланхолично подпирая плечом косяк, стоял Иван и хмуро смотрел на такой же хмурый осенний город.
Да, как обычно исчерпывающе ответил Иван.
Так я и думала, кивнула я.
Повернула, огибая большой овальный стол, вокруг которого стояло ни много ни мало, а двенадцать старинных обитых зелёной кожей настоящих гамбсовских стульев. И пошла дальше, вдоль стены с портретами своих знатных предков, боясь даже спросить, чем. Я знала и так: у Моцарта было столько врагов и такой непримиримый характер, что в СИЗО он легко наживёт себе новых.
Антон был у Целестины. Диана в школе. Руслан, обложившись ноутбуками, строил какую-то нейтронную сеть, и мы боялись даже дышать в его сторону. А я после университета взяла с собой к родителям Ивана, только чтобы снова не ругаться с отцом.
Честно говоря, я бы не приехала совсем, но меня попросил о встрече Барановский. И не придумал ничего умнее, чем назначить её у моих родителей. А сам опаздывал уже на двадцать минут.
Ванечка, может, чайку? водрузила мама на консольмаленький пристенный стол с узкой мраморной столешницей, вазу с цветами, что купил по дороге Иван.
Спасибо, Елена Григорьевна, в третий раз отказался он от приглашения.
С того дня как Эля очнулась, а Диане сделали странное предсказание он стал как-то особенно задумчив. Или это началось раньше, когда посадили Моцарта? Или чуть позже, когда к нам переехала Сашка?
У меня было стойкое ощущение, что он хочет что-то мне сказать, но поговорить всё не получалось.
И очередного скандала с отцом избежать тоже не удалось.
Ты должна развестись, категорически заявил мне отец полчаса назад.
Пригласил в свой кабинет. И поставил ультиматум.
Первый раз, в день похорон дяди Ильдара, он был не мягче.
У тебя должна быть нормальная жизнь. Сколько ты собираешься ждать этого зэка, которому грозит двадцать лет за убийство твоего дяди?
Столько, сколько надо, одарила я отца взглядом, что мне достался от него. Непримиримым. Жёстким. Волевым. Тот, кого ты зовёшь моим дядей, хотел меня изнасиловать. И, клянусь, если бы могла, я воткнула бы тот железный штырь ему не в ногу, а в глаз. Ты и меня бы отрёкся и звал убийцей?
Конечно, ты защищалась. Ноон скептически поджал губы.
Что «но»? Думаешь мне показалось? А он просто хотел поправить трусики своей крестнице. Так, видимо, надо расценить, когда он загнул меня на стол и задрал платье.
Отец скривился так, словно лизнул тухлый лимон. Была бы воля моего благочестивого папа̀, он бы и уши заткнул: так ему было неприятно, так не хотелось этого слышать. И так упрямо не хотелось верить, что всё это правда.
Думаешь, я вру?
Нет никаких доказательствначал было он.
Значит, мои слова для тебя не доказательства? крикнула я прошлый раз.