Фабиан доволен своей работой. Он хорошо потрудился, холст и правда выглядит старинным. Фабиан обработал его разными кислотами, воском и терпентином. Сам черт не заметит, что холст состарен, и Фабиан удовлетворенно поглаживает усы под орлиным носом. Потом вынимает тюбики с красками, раскладывает кисти, большие и маленькие, широкие, узкие и совсем узенькие. Открывает баночки с терпентином и лаком, достает воск и жир, а сам все улыбается Зарембе:
Какой сегодня ясный день, Сташу, лучше не бывает. Сам Бог велел поработать
Заремба глядит на Фабиана и швыряет кисть на пол.
Когда Фабиан в первый раз предложил не только реставрировать, но и копировать картины, Заремба схватил под мышку коробку с кистями и заорал:
Фабианку, Заремба тебе этого не спустит! Моя честь не позволит мне промолчать!
Фабиан заволновался. Запахло полицейским участком. По кривой ухмылке стало видно, что он задумался. Однако размышлял он недолго. Встав перед Зарембой, Фабиан пристально посмотрел на него, как смотрел на своего кота. Заремба не выдержал взгляда. Через несколько секунд опустил глаза и стоял, не зная, куда девать руки. А Фабиан, успокоившись, сказал с улыбочкой:
Завтра придешь пораньше, Сташу. После полудня солнце уже не то
Назавтра Заремба пришел пораньше, как велел Фабиан.
Заремба знает, что и в этот раз все сделает. Мутным взглядом он следит за Фабианом, ловит каждое движение. Он видит пронзительные черные глаза, лихо закрученные кверху усы. Нагибается за кистью и цедит сквозь зубы:
Иуда Иуда чертов
А Фабиан смотрит ему в лицо, улыбается, поводит горбатым носом, который, кажется, сейчас залезет ему в рот, и ласково говорит:
Не хмурься, Сташу Сегодня у нас Рубенс, настоящий Рубенс. А он был человек с юмором С хорошим юмором
3
Фабиан сидит возле витрины, раздувает через трубку огонь и внимательно смотрит то на золото, которое плавятся тигле, то на голубоватое пламя, танцующее перед глазами. Рядом примостился на кресле Пудель. Он испуганно следит за огоньком и чихает.
Фабиан привык все делать своими руками, что-нибудь чинить, мастерить. Он любит работать с золотом. Ему нравится смотреть, как оно плавится, течет, змеится, принимая ту форму, которую он хочет ему придать. Он забавляется, раздувая трубкой огонь, как мальчишка, что надувает соломинкой мыльные пузыри. Вот Фабиан подул, и пламя изгибается радугой, подул сильнее, и радуга вытягивается факелом. Фабиану кажется, что пламя живет у него внутри, а он выдувает его, когда захочет: захотелвыпустил на свободу, захотелпроглотил. Поэтому каждый раз, когда портится какая-нибудь вещица, цепочка рвется или кулончик ломается, Фабиан собирает кусочки золота, плавит и кует. Пудель вертит головой, машет ушами и чихает. Его пугает огонь, запах расплавленного металла щекочет ноздри. Он испускает утробное ворчание:
Р-р-р-р р-р-р-р
Потерпи, Пудель, успокаивает его Фабиан. Золотовещество благородное, можно и потерпеть
Пудель помахивает хвостом, задумавшись над словами хозяина, но тут звякает колокольчик, открывается дверь, и собака спрыгивает с кресла и заходится визгливым лаем. Пришел священник Генстый, ректор духовной семинарии. Вообще-то Пудель прекрасно его знает: семинария расположена по соседству, и священник часто заглядывает в магазин, но пса раздражают длинные полы его сутаны, и он лает на ксендза так же, как на еврейских лоточников, когда те заходят во двор. Фабиан берет собаку за ухо. Он притворяется рассерженным и говорит серьезным тоном:
Тихо, ты, атеист! Совсем не уважаешь святого человека
Священник подбирает полы, чтобы собака в них не вцепилась, и замечает:
Каков хозяин, таков и пес
Фабиан ухмыляется, ему пришла в голову отличная шутка. Он предлагает ксендзу присесть в кресло возле стола, а сам берет метелку из индюшачьих перьев, надевает шапочку, нечто наподобие ермолки, чтобы не запачкать волосы, и начинает сметать пыль со своего антиквариата. Не прерывая уборки, спрашивает:
Профессор Генстый, а ты хоть знаешь, в чьем кресле сидишь?
Ксендз быстро встает и озирается по сторонам.
Он еще довольно молод, но кожа у него слегка дряблая, как у многих, кто занимается богословием, а глаза большие, светлые и несколько глуповатые. Ксендз любит старинные вещи. У него целая коллекция табакерок, янтаря и разных христианских реликвий. Он просто обожает при каждом удобном случае рассказывать молодым семинаристам, в каких краях он побывал, какие исторические места посетил. И теперь большими, ясными глазами он рассматривает старое обшарпанное кресло, изучает рваную обивку, из которой торчат пучки соломы и конского волоса. Переводит взгляд с кресла на Фабиана и обратно и нетерпеливо спрашивает:
А, ну, ну, ну? И чье же оно? Чье?
Фабиан чистит метелкой бороду святого Матфея и спокойно отвечает:
Пуделя, конечно, чье же еще? Его личное
Священник Генстый растерян. Такого он не ожидал. Он таращит глаза, щеки вспыхивают, на лысине выступают капельки пота. Ксендз хочет сказать в ответ что-нибудь резкое. Он выпрямляется во весь рост, но Фабиан, обметая нос китайского божка, добавляет с невинным видом:
Кстати, профессор, посмотри сзади свою сутану. А то вдруг Пудель на сиденье наделал
Вскоре священнику надоедает злиться. Он слоняется по магазину, роется в пыльных книгах, рисунках и нотах.
Фабиане! кричит он. Вот этот латинский кодекс, это первое издание или второе?
Фабиан с метелкой в руке забирается по лесенке и кричит сверху:
Первое, коханый, первое
Ксендз Генстый счастлив.
В магазине не повернуться. Хромые кресла во всевозможных стилях опрокинуты ножками кверху рядом с цветастыми коврами, персидскими, китайскими и японскими. Погнутые канделябры валяются на полу вперемежку с человеческими черепами, древними керамическими сосудами, майоликовыми фигурками котов и тигров. Мраморные Венеры прилегли бок о бок с бородатыми апостолами и капуцинами. Будды из слоновой кости расположились в ногах бронзовых обезьян и сатиров. Деревянные распятия запакованы в ящики вместе со старинными скрипками и бесцензурными изданиями Боккаччо
Генстый шарит вокруг, впивается взглядом туда, где поменьше пыли и паутины, и читает, читает даты и надписи. Здесь латинские молитвенники и греческие трагедии, еврейские свитки и халдейские рукописи. Вот он добирается до всяких мелочей, перебирает ракушки, кусочки янтаря, пестрые камешки, мраморные пальцы и носы, отбитые у статуй. Генстый тяжело дышит, он напряжен и взволнован.
Настал момент, когда он может спрятать что-нибудь в глубокий карман, пришитый сзади к сутане; опустить туда какую-нибудь мелочь, одну из бесчисленных мелочей, которые тут разбросаны. Он чувствует, что на лысине опять высыпали капельки пота.
Когда он сделал это в первый раз, то несколько дней места себе не находил. Будто к пальцам прилипла какая-то невидимая гадость, которую теперь никогда и ничем не отмоешь. Священник без конца вытирал руку о сутану. Мало того, когда Фабиан пристально смотрел ему в глаза и улыбался, Генстому казалось, что тот видит его насквозь. Ксендз долго не заглядывал в магазин. Но однажды Фабиан поймал его на улице за рукав и деловым тоном спросил:
Профессор Генстый, ты у меня больше ничего купить не хочешь? Или продать, поменяться чем-нибудь?..
И он пришел, и опять читал этикетки, а когда добрался до мелочей, снова опустил одну в задний карман. С тех пор он делает это постоянно. Его беспокоит лишь одно: «Знает он, хитрый черт, или нет?»
Он вытирает руку о сутану и пытается заговорить Фабиану зубы.
Фабиане! кричит он. Давай ты дашь мне эту фарфоровую куколку, а я тебе за нее табакерку из рога, иезуиты, ручная работа конца семнадцатого века
По складке на сутане Фабиан с одного взгляда замечает, что священник успел что-то прикарманить. Он весело улыбается Генстому:
Ладно, дружище, хорошо. Приноси, посмотрим
Каждый день Фабиан раскладывает по магазину всякую мелочь, целыми горстями подсовывает священнику безделушки, которые сами просятся в карман. А потом веселится, наблюдая, как ксендз мучается от угрызений совести и краснеет так густо, что даже слепой заметит.