Этти же была истинным дипломатом, никогда не отстаивала своей точки зрения и никогда ни с кем не спорила. От полной инфантильности ее оберегала единственная черта, делающая ее исключительной, Этти никогда не спорила, но и никогда не поступала так, как говорили ей другие. Да, Этти была человеком исключительно верным и удивительно настоящим, однако в ту осень я впервые усомнилась в истинности нашей дружбы.
Итак, я забыла об Этти. И только за несколько дней до ее дня рождения, когда она вручила мне конверт с приглашением, я с ужасом вспомнила о том, что у моей лучшей подруги скоро день рождения. И теперь я испытывала стыд при мысли о том, как Этти откроет небольшую коробку с подарочным изданием «Графини де Монсоро» ее излюбленного Дюма, как будет радоваться этому моему подарку и благодарить, как искренен будет ее восторг. А я буду улыбаться ей и, встречая ее нежные слова и взгляд, полный любви, много говорить о дружбе, которую я чуть не предала.
Когда празднование дня рождения подошло к концу и гости стали собираться домой, передо мной внезапно вырос Глеб, сияющий и полный решимости.
Позволь тебя проводить? сказал он, вопросительно глядя на меня своими бледно-голубыми глазами.
Конечно, улыбнулась я. Был третий час ночи, и я была не против, чтобы меня довезли до дома.
Оставшиеся гости высыпали на улицу и постепенно стали расходиться к припаркованным у ресторана автомобилям. Попрощавшись с Этти и расцеловав ее в обе щеки, еще раз поздравив с праздником ее родителей, которые с виду казались самыми милыми людьми на свете, я прошла за Глебом к черному «фольксвагену».
Ночь была холодная. Дома безмолвно темнели в черных дворах. И только огненная река мокрого асфальта на Садовом кольце переливалась редкими проблесками автомобильных фар.
Какое-то время Глеб молчал, не отрывая взгляда от дороги. Я бесстрастно смотрела на пролетающие мимо и исчезающие позади фасады темных домов с горящими на них вывесками кафе и бутиков. Яркие вывески эти на темных домах смотрелись неестественно и даже несколько пугающе, будто вывески эти все, что осталось от исчезнувшего человечества.
Легкое мерное гудение автомобиля убаюкивало меня, ноги ломило от каблуков хотелось побыстрее скинуть туфли. Дыхание мое становилось ровнее и реже, сердцебиение постепенно успокаивалось, будто организм помимо моей воли медленно засыпал.
Не против, если я разуюсь? вздохнула я, когда держать ноги в неестественно согнутом положении стало совсем невмоготу, и, не дожидаясь утвердительного ответа, который последовал сразу же, стянула узкие туфли. Ноги приятно заныли, так что я вытянула стопы и пошевелила пальцами, после чего обмякла на сидении.
Так лучше? усмехнувшись, спросил меня Глеб.
Еще бы, вскинула брови я.
Неплохо, что завтра выходной, правда? Глеб выглядел несколько возбужденным и счастливым, будто несколько минут назад ему сообщили о чем-то невероятно замечательном.
Выходной это всегда неплохо, пожала плечами я. Мой язык едва шевелился, а глаза слипались, так что какой-либо диалог для меня был настоящим мучением.
Что будешь делать завтра?
Наверное, отсыпаться, натянула улыбку я, искоса глядя на Глеба. Его отчаянные попытки завязать со мной диалог почему-то раздражали меня. Наверное, потому, что он производил впечатление совершенно тихого и неразговорчивого человека, и эта его внезапная разговорчивость выглядела неестественно и навязчиво.
Да, после сегодняшнего, наверное, всем не мешало бы хорошенько выспаться, его худощавое лицо вновь исказилось в улыбке.
Да уж, еле слышно протянула я.
А вы давно дружите с Павлой? после короткого молчания спросил Глеб.
Пять лет.
Мой отец работает вместе с ее дядей, отвечая на вымышленный встречный вопрос, произнес Глеб. А ты где работаешь? вдруг спросил он, бросив на меня короткий счастливый взгляд.
Я глубоко, прерывисто вздохнула.
Мне вот сюда, сказала я, выпрямившись и указывая на поворот к своему дому. Я быстро натянула на ноги туфли. Останови здесь, пожалуйста.
«Фольксваген» остановился в темном переулке, освещенном бледным шаром фонаря. Поблагодарив Глеба за то, что он подвез меня, я вышла из автомобиля и захлопнула дверцу.
Вера окликнул он меня, когда я быстрым шагом уже пересекла дорогу. Я остановилась, обернувшись к нему. Глеб вышел из машины и теперь, высокий, в темном костюме, стоял у блестящей от влаги дверцы и смотрел на меня. Его острые скулы и высокий лоб вот все, что было видно из всепоглощающей тьмы. Я могу узнать твой номер телефона?
Несколько мгновений я стояла, глядя на Глеба, который показался мне несколько смешным в этой позе решимости и отчаяния, после чего сдержанно улыбнулась, отрицательно покачала головой и, не говоря ни слова, направилась к своему подъезду. Я не слышала, как захлопнулась дверца и как автомобиль растворился в темноте сентябрьской ночи.
Несколько раз я встречала незнакомца в тихом коридоре, где отсветы электрических ламп, вмонтированных в потолок, отражались на серебрящихся стенах. Первый раз я столкнулась с ним так неожиданно, что от испуга у меня потемнело в глазах он вышел из небольшого холла перед лифтами, держа в руках какой-то документ. В первую же секунду мы встретились глазами, но на этот раз у меня не возникло желания спрятать свое лицо напротив, я невольно вскинула голову и отвела взгляд, будто он нисколько не интересовал меня. А сердце, остановившееся было в слепом биении, внезапно глухо забилось в висках.
Я продолжала наблюдать за ним, нисколько этому не смущаясь. Я даже чаще стала выходить в коридор, надеясь встретиться с ним, и еще только раз мне посчастливилось попасться ему на глаза. Я не смотрела на него, боясь, что интерес и необычайное смущение отразятся в моем взгляде. С каждым днем я все больше привязывалась к этой своей игре, волнительной и пленящей.
Я все больше понимала, что все в нем его запах, его руки, его русые, коротко подстриженные волосы, его шея, едва выглядывавшая из-под воротника рубашки, привлекало меня. Я ни разу не говорила с ним, ни разу не слышала его голоса и ни разу не видела взгляда, обращенного ко мне, но я испытывала необычайную силу притяжения к этому человеку. Со своего места я видела только край его стола, его руку с серебряным перстнем на пальце, его плечо, едва вздымавшееся на вдохе. Если бы я вытянула чуть-чуть шею, то я увидела бы его спину, которой мне так хотелось коснуться, его шею, которая хранила в себе аромат хорошего мужского парфюма, и изредка его профиль, благородный, спокойный, мужественный.
Много раз я клялась себе в необратимости любви к тому или иному человеку. Много раз я испытывала необычайную симпатию, много раз я ощущала легкость любви или же ее тяготение. Но никогда любовь так не влекла меня, никогда еще сердце мое и тело мое не были так едины в своих пристрастиях. Месяц проходил за день, и скоро мне уже казалось, что если бы он вдруг подошел ко мне и коснулся меня, то я, не думая ни мгновения, отдалась бы ему и никогда, никогда бы об этом не жалела.
Но он не подходил, он никогда не оглядывался и никогда ни к кому не обращался. Изредка я видела, как он улыбается какой-то фразе своего соседа, видела, как улыбка его натягивает кожу щек, как профиль его меняется и как белые зубы касаются губ. И от этой его улыбки, далекой и недосягаемой, сердце мое устремлялось туда, где его дыхание смешивалось с атмосферой, наполнявшей меня, наполнявшей все вокруг меня, и от того живительной и вдохновенной.
Но несмотря на все эти удивительные чувства, которые, как сотни пауков, оплетали меня ядовитой сетью желаний, я не испытывала тяготения мыслей или горькой жажды удовлетворения своей внезапно вспыхнувшей страсти. Все это была та же игра, непостижимая, непонятная, эфемерная, но, несомненно, увлекательная. Я не относилась со всей серьезностью к пленящим меня мыслям, я просто отдавалась им, легко, без всякой двусмысленности. Я просто жила и дышала, полной грудью вдыхая искрящийся воздух, наполненный мечтами.