***
Несколько часов спустя все формальности были улажены или почти улажены. Репутация телекомпании ORTF, французской дирекции картины и лично месье Роже Пикара, «линейного продюсера», как его называли на голливудский манер, а на деле к каждой бочке затычку, ответственного за все, в том числе и за подбор натурных площадок была спасена.
Ничто не мешало хоть сейчас выехать в Бургундию и начать подготовку к первому съемочному дню. Убедившись в сотый раз, что все параметры запасной локации замка Сен-Бриз, расположенного в живописном местечке недалеко от Дижона идеально подходят под режиссерский запрос, Роже окончательно успокоился. Ему в очередной раз повезло.
Замок понравился каждому из тех, чье мнение имело значение для производства фильма, а владельцы проявили неслыханную сговорчивость и уступчивость. Или аристократическое легкомыслие.
Кто бы мог подумать, что месье Верней окажется таким отзывчивым и без малейших сомнений отдаст родовое гнездо на растерзание съемочной группе! Еще более удивительной была ловкость, с какой он вовлек в эту авантюру своего отца, графа Эжена де Сен-Бриза.
Сен-Бриз пребывал в глубоком трауре по жене и двум дочерям, погибшим три месяца назад в жуткой дорожной аварии, и, казалось, ни один человек в здравом уме и твердой памяти не посмеет к нему сунуться, да еще произнести слово «кино». По крайней мере, Роже точно бы не посмел но он и не был единственным и любимым сыном графа. Сен-Бриз не смог или не захотел отказать Эрнесту в его причуде, послушно наделил всеми необходимыми полномочиями и даже выразил готовность самолично отправиться в поместье и понаблюдать за съемками.
Всегда мечтал увидеть, как создают кино но не ожидал, что мой мальчик сумеет это устроить для меня, сказал граф, подписывая доверенность, улыбнулся сыну и погладил его по щеке.
Глядя на беднягу-вдовца, бледного, ссутулившегося, обросшего бородой, как русский казак, Роже готов был сквозь землю провалиться, а Эрнест даже не покраснел. То ли лгать отцу было для него в порядке вещей, то ли он следовал каким-то иным, высшим соображениям, но в любом случае Пикару не стоило рядиться в белое пальто и привередничать. Эрнест взялся решать его проблемы и решил, не выторговывая себе дополнительных выгод, просто использовать имеющуюся возможность. Да и не таким уж большим грехом, если рассудить здраво, станет попытка развеять грусть графа, немного отвлечь от случившегося и смягчить горечь потери прикосновением к бурному потоку жизни
Когда с неотложными делами было покончено, день уже клонился к вечеру, а погода неудержимо портилась: поднимался ветер, с севера, с Ла-Манша, наползали угрюмые тучи и явно замышляли залить Париж дождем на долгие-долгие часы Благоразумным людям следовало отправиться сперва поужинать в какое-нибудь тихое спокойное местечко, умеренно выпить, пожать друг другу руки и разойтись по домам, чтобы лечь пораньше. Увы, Пикара это категорически не устраивало, и он предпринял отчаянную попытку спасти остаток выходного: позвал Эрнеста на ужин в кабаре «Лидо».
После встречи с графом де Сен-Бризом, и соприкосновения, пусть и невольного, недолгого, с черной аурой семейного горя, предложение звучало просто неприлично но к удивлению Роже, Верней принял его, и принял легко.
ГЛАВА 2. Нет вестей из Лондона
Эрнесту не особенно хотелось куда-то идти с Роже с этим назойливым парнем он и в самом деле переспал больше из карьерных соображений, чем по влечению, и уж тем более, по зову сердца но еще меньше он хотел оставаться дома, в гордом одиночестве. У него в мастерской накопилось множество незаконченных заказов портретов и жанровых миниатюр, рекламных плакатов, и в общем-то, было чем себя занять на весь вечер, а то и до утра. Более того, работой следовало заняться, как сказал бы доктор Шаффхаузен (и строго бы посмотрел), ведь авансы за большую часть картин были не только получены, но и благополучно потрачены, и заказчики проявляли нетерпение не говоря уж о кредиторах.
Увы, Эрнест был художником, а не бухгалтером или маляром; он не мог начинать работу в девять, а заканчивать в шесть, и не мог включить свой мозг на нужные обороты, просто нажав на кнопку «живопись», подобно тому, как рабочий на заводе включает станок Механически же водить кистью по холсту или куском сангины по бумаге, изображая перед самим собой тщание и прилежание, не имело никакого смысла. Эрнест именовал такие сеансы суходрочкой пустые движения туда-сюда, усталость и раздражение без тени удовольствия, и никакого удовлетворения в итоге. Ну и зачем, ради чего?..
Шаффхаузен был далеко и не мог его ни поощрить, ни пожурить, мать снова куда-то сбежала с очередным любовником-торчком, и глупо надеяться на поддержку и порцию ласки для преодоления кризиса отец сам нуждался в помощи, да и не умел он никогда вдохновлять, в лучшем случае, глядя на работы Эрнеста, ронял:
«Хороший рисуночек», или «Интересно напоминает Пикассо» вот и все.
А Лондон Лондон молчал. Именно это и было отчасти причиной творческого застоя, выматывало нервы, выводило из себя, подталкивало снова запить или вернуться к кокаину
Эрнест хорошо знал свою импульсивную натуру, способную мгновенно переходить от неистового возбуждения к полной апатии, из экстатического вдохновенного разгула нырять на самое дно черной пропасти депрессии, от гедонистических пиршеств плоти к аскетическому самоистязанию Это было мучительно, но неисправимо.
Терапия Шаффхаузена, долгая и скрупулезная возня с душевными травмами, вкупе с правильно подобранными препаратами, помогла, научила анархиста жить среди нормальных людей и даже довольно правдоподобно изображать социальную адекватность и благонадежность, когда ситуация того требовала но оба и врач, и пациент знали, что по сути Эрнест Верней не изменился, лишь стал более осознанным и устойчивым к внешнему давлению. И более разборчивым в способах подрыва телесного здоровья: алкоголь и никотин остались друзьями и спутниками месье Вернея, но наркотики были изгнаны вон. По крайней мере, вот уже несколько лет ему удавалось держаться, даже в богемном Лондоне, где, кажется, не кололись и не нюхали только голуби и бродячие кошки да и то Эрнест за них бы не поручился.
Вам нужен спутник жизни, Эрнест. Нужны постоянные, стабильные, теплые отношения с женщиной. Желательно, с добрым и спокойным характером, но с хорошим сексуальным аппетитом. Вот тогда, увидев вас удовлетворенным, много и плодотворно работающим, я сочту, что выполнил все свои врачебные задачи и сам буду за вас спокоен, сказал ему доктор прошлой осенью, во время обеда в маленьком итальянском ресторанчике в Сохо.
Это была незапланированная встреча: Шаффхаузен прилетел на конференцию, посвященную новым методам лечения шизофрении, а Эрнест случайно увидел его фотографию в газетном репортаже с открытия Дальнейшее было дело техники, разыскать отель, где остановился именитый французский профессор-психиатр, оказалось легче легкого.
Шаффхаузен, хотя и удивился необъявленному визиту, выразил искреннюю радость от встречи с бывшим пациентом, что в свое время доставил ему массу беспокойства и неудобства но вместе с тем и множество приятных моментов, как профессиональных, так и личных Бездетный, состоящий в вынужденном браке и (что уж там скрывать) довольно холодный в эмоциональном плане доктор неожиданно для себя привязался неистовому художнику, и после формального завершения терапевтических отношений они стали кем-то вроде друзей или, скорее, крестного и крестника, поскольку Шаффхаузен в прямом смысле слова помог Эрнесту заново родиться на свет, вытянул из суицидального мрака и дал билет в новую жизнь Может, и не безумно счастливую, но уж точно не скучную и -реальную.
Стремясь показать, какой он хороший ученик, и насколько освоился в реальности, Верней и пригласил доктора на обед в тот самый ресторанчик. Беседа между ними с первых минут потекла живо, без всякой неловкости, и ни разу не споткнулась. Они не заметили, как прикончили бутылку кьянти и попросили еще одну. На середине этой второй бутылки Шаффхаузен и пожелал для Эрнеста «стабильных отношений с хорошей и спокойной женщиной» и тогда он рассказал доктору об Эррин, с которой познакомился пару недель назад в ночном клубе